Спать меня уложили на хозяйской кровати, на мягком пуховике. Но я долго не могла уснуть. Сухой тмин, лежащий у изголовья, пахнул полем. Вдруг неожиданно я уснула, точно провалилась в сон; мне приснилось, что под окном вдоль улицы Ленина бежит светлая Влтава, за ней синеют Высокие Татры и пастухи в белых куртках играют на цимбалах.
Так прекрасны и удивительны были эти видения, что я засмеялась во сне. Что говорить, видно, тмин украшает не только мясо и хлеб, но и сны.
Когда утром я проснулась, хозяина моего не было дома.
Он пришел только через час, чисто выбритый и озабоченный, в парадном костюме и еще более высоком воротничке, подпирающем красные морщинистые щеки. Накануне вечером я обмолвилась, что хочу проехать в Кой-Сары, он где-то раздобыл машину и предложил проводить меня. Мария Терентьевна сказала, что она тоже поедет.
Мы отправились в путь по крутым горным дорогам. Когда мы уже изрядно отъехали от Пржевальска, спутник мой, помявшись, спросил, не хочу ли я пройти к тропе, ведущей в ущелье. И хотя я там была только вчера, я сказала, что, конечно, хочу.
И вот, оставив машину внизу, мы снова идем по тропе.
Мы скользим по каменным обломкам, мимо отвесных пламенеющих срезов красного песчаника. Витачек с женой шагают так, что мне за ними не угнаться. Только сейчас я поняла, за какими спутниками увязалась: это были настоящие бывалые альпинисты. Они шагали свободно и быстро, а я, поминутно спотыкаясь на скользких камнях, торопилась за ними.
Тмин, сказал Витачек на ходу и, сорвав легкий зеленый зонтичек, бросил в рот несколько зерен. А это болиголов, видите? сообщил он, жуя тминные зерна. Тоже зонтичное. Но, между прочим, яд. А вот это наш тянь-шаньский дом знаменитые местные ели. Под ними можно спрятаться в любой дождь: ни одна капля не просочится
Он шел по горной тропе, как по своему саду, все было ему знакомо. Ветер развевал его мягкие седые волосы. Мария Терентьевна; сухощавая, в войлочной сванской шапочке, с маленьким рюкзаком за плечами, легко шагала вслед за ним. Было видно, что они брали вместе не один подъем в своей жизни, взбирались не на одну гору.
По каким тропам вы здесь уже ходили? спросила я и остановилась, чтобы вытереть лоб.
Здесь все мое, ответил Витачек просто.
Мы пошли еще вверх и наконец остановились.
Могучий кустарник подступал к самой тропе; был виден обрыв с его тревожной и таинственной прелестью, растущие по склонам папоротники, малахитовый мох и где-то в глубине светящийся поводок ручья.
Шум реки сюда еще не добирался, но в воздухе уже дрожал, как виолончельная струна, ее далекий протяжный голос. Я глядела на травы и мхи, на деревья и горячие камни, полная того счастья и покоя, какие приносит людям природа.
Иржи Витачек стоял рядом с женой, и оба они, подняв лица к солнцу, смотрели куда-то вверх.
Я тоже посмотрела вверх и увидела горный пик, весь позолоченный солнцем, с голубым, сверкающим снегом на вершине.
Пик Юлиуса Фучика, сказал Витачек строго, и я закрыла глаза, как от ожога.
Третий раз звучало здесь это имя, и третий раз Юлиус Фучик приходил сюда, чтобы сказать: «Люди, я жив, я с вами».
Не знаю, сколько времени я простояла здесь. Когда я наконец оглянулась, Витачека с женой не было возле меня.
Не торопясь я пошла по тропе вверх и вышла к поляне перед ущельем.
Иржи Витачек и Мария Терентьевна были там.
Они стояли возле знакомого мне круглого камня с надписями, взявшись за руки, и глядели на него, Сванская шапочка Марии Терентьевны съехала назад, щеки разрумянились, в глазах сиял влажный застенчивый блеск. На секунду мне даже показалось, что я увидела в них слезы.
Муж стоял, держа ее пальцы своей крепкой старой рукой, в другой руке у него был зажат молоток.
Неслышно обойдя тропу, я посмотрела из-за его плеча на камень.
На камне была высечена новая надпись:
«26 июня 1963 года день нашей свадьбы.
Мы вместе, мы любим друг друга».
ПРИЕЗД МИССИС АЛЛЕН
С Маргарет Аллен я познакомилась в Москве.
Дело было так. Она привезла мне письмо от миссис Джонсон, которую я узнала еще во время поездки в Англию. В конверт был вложен листок, исписанный неразборчивым почерком, и носовой платочек с уголком, вышитым собственными руками Сибилл Джонсон. «С моей любовью и лучшими пожеланиями» кончалось это письмо, в котором моя английская знакомая сообщала, что в Москву едет ее друг, художница, и просила быть к Маргарет Аллен такой же радушной и доброй, какой я была к ней самой.
Сибилл Джонсон мне очень нравилась. Это была славная женщина, страстный борец за мир, участница знаменитого «Каравана матерей», с которым она проехала по многим странам Европы. Прочтя письмо, я спросила миссис Аллен, чем могу быть ей полезна.
Передо мной сидела розовощекая моложавая дама в вязаном, горохового цвета джемпере и широкой юбке. На плечи ее был с декоративной небрежностью накинут мохнатый шерстяной шарф. Она сидела, заложив ногу за ногу, затягивалась сигаретой и рассказывала о своих планах.
Миссис Аллеи приехала, чтобы сделать серию зарисовок Москвы и сопроводить их собственным текстом. Она вынула папку со своими английскими рисунками и показала их мне. Это были акварельные портреты, выполненные изящно, но с той осмотрительной старательностью, которая, как мне кажется, никогда не может заменить непосредственности увлеченного воображения.
Что вы успели посмотреть в Москве? спросила я.
Я была в Большом театре, сказала она, глядя на свои рисунки. Посетила вашу картинную галерею. Осмотрела все станции метро. Они очень красивы, нервно сказала она, и я почувствовала, что она чем-то очень озабочена.
Какие у вас планы дальше?
Я хочу узнать, как живут москвичи, сказала она горячо и немного запальчиво, словно с кем-то спорила. Пожалуй, даже слишком запальчиво для англичанки. Мне хочется встретиться с людьми, побывать у них дома. В обыкновенной квартире, у самых обыкновенных людей. Вот что мне нужно.
По-моему, это очень просто сделать.
В самом деле? Миссис Аллен покосилась на меня, как недоверчивая птица.
Это очень просто сделать, повторила я. Что еще вам хотелось бы увидеть?
Понимаете начала миссис Аллен и вдруг замолчала. У нее была довольно странная манера умолкать в середине фразы и погружаться в собственные мысли. Понимаете, я не говорю по-русски! И я попросила, чтобы мне дали переводчицу. Это очень милая молодая девушка. Ее зовут Катья. Она просила, чтобы я называла ее Кэт, и я называю ее Кэт. У нее хороший английский. Вполне хороший. И вообще она славная девушка
Миссис Аллен снова умолкла.
У нее были светлые локоны, и вначале казалось, что она пепельная блондинка. Но потом я увидела, что у нее полно седых волос. Она была здорово седая, если правду говорить. Но кожа у нее была хорошая: тонкая, с фарфоровым румянцем. И фигура отличная: Маргарет Аллен сидела в кресле, держась прямо, как штык. На тонкой шее поверх джемпера блестели три нитки найлонового жемчуга.
Понимаете снова начала она и вдруг затараторила так быстро, что я с трудом могла за ней угнаться. Дикция у нее была удивительно неразборчивая. Кэт очень славная. Но она все время возит меня на метро. И показывает все время одно и то же! Новые дома и новые улицы. Мы уже были с ней как это у вас называется? Она заглянула в записную книжку. Юго-Запад. Это очень хороший новый район, но я хотела посмотреть еще что-нибудь. Тогда она меня повезла как это у вас называется? проспект Мира. И там тоже очень хороший новый район. И тоже новые дома, новые магазины, новые бульвары. И все очень красиво. А ведь у вас есть и старые здания! Не все у вас живут одинаково, я это знаю. В Англии мне говорили: русские вас никуда не пустят. Вы все равно не поймете, как они живут. «Вы не знаете русской души» так сказал мне один мой друг. Наверное, я действительно не знаю русской души! И я опять попросила Кэт, но Кэт опять меня повезла как это называется? Она заглянула в записную книжку. Кутузовский проспект. И там опять новые дома, новые кино Но ведь я не ребенок!
Неожиданно она снова умолкла и стала быстро и нервно укладывать свои рисунки в папку. В ее ушах были серьги, похожие на древние египетские печати; при каждом движении серьги покачивались.
Понятно, сказала я. Вы действительно не ребенок. Ребенок это Катя, или, как вы ее называете, Кэт. Но вам совершенно не стоит сердиться на нее за это. В Москве действительно много новых зданий. Кроме того, когда приезжают гости, хозяевам хочется показать свой дом прибранным. Ничего плохого в этом нет. Но если вы хотите, я могу показать вам и старую Москву, пожалуйста! У меня сейчас есть немного свободного времени. Хотите со мной поехать?
О! Глаза Маргарет Аллен заблестели. О! О! повторила она. Вы действительно предлагаете мне это?
Вполне серьезно. Поедем, и все. Только оденьтесь теплей.
Мы поедем метро? тревожно спросила она.
Нет. Не метро и не такси. Мы поедем автобусом. Только оденьтесь теплей.
У Маргарет Аллен было зеленое пальто, в каком в эту пору года можно ходить только в Сочи. Она натянула поверх своего джемпера белый свитер, нахлобучила на голову вязаную шапку, обмотала теплый шарф поверх воротника. Ноги она засунула в высокие меховые сапоги и сразу стала в таком виде «похожа на пленного немца под Сталинградом. Серьги из ушей она не вынула, и египетские печати раскачивались при каждом ее движении.
Хорошо? победоносно спросила она.
Просто замечательно! Сейчас вы можете ехать куда угодно.
На улице стояла стужа. Северный, ледяной ветер сшибал с ног, широкое пальто моей спутницы сразу надулось, как парус. Ноги ее в меховых сапогах разъезжались на обледеневшем асфальте, шапку сдувало с головы Уцепившись за мой рукав, она храбро шагала к остановке.
Мы влезли в переполненный автобус. Проход был забит пассажирами, водитель торопился, и мы раскачивались и толкали друг друга, точно кегли в ящике. Сквозь замерзшие стекла просачивался морозный голубоватый свет. Толстый шарф, которым моя спутница обмотала шею, не давал ей повернуть головы, шапка сбилась на затылок, но лицо сияло: она явно была довольна.
Автобус остановился, и мы вышли.
Это был один из переулков у Горбатого моста, пожалуй, самый старый и самый обветшалый тупичок из всех сохранившихся от прежней Москвы. Вдоль тротуара стояли покосившиеся двухэтажные домики с изрядно ободранной обшивкой. Ступеньки, ведущие к дверям, потрескались и обвалились. Пройдя сквозь калитку, мы оказались в заснеженном дворе; посреди его стыла под ветром старая узловатая липа. В глубине двора пожилая толстая женщина в плюшевой кофте развешивала на веревке одеяла.
Вот сказала я и показала на все это широким жестом гида, который наконец-то привел экскурсантов к пирамиде Джосера. Вот то, что мы получили от старой Москвы в наследство, так сказать. Никакого сходства с Кутузовским проспектом, как вы видите.
Я обернулась к своей спутнице, но ее словно ветром сдуло. Она стояла у крыльца, вытянув шею, и глядела на обшитую клеенкой дверь с двумя ящиками для почты.
О! сказала она умоляющим голосом. Если бы мы могли зайти сюда! Если бы только можно было зайти и поговорить!
Ну что ж! Давайте попробуем. Правда, не так-то удобно напрашиваться в дом к совершенно незнакомым людям. Но давайте попробуем.
Возле нас вертелись два мальчугана лет шести. Миссис Аллен в ее меховых сапогах и гренадерской шапке притягивала их, точно магнит. Заложив руки за спину и приоткрыв розовые рты, они безмолвно разглядывали ее.
Здорово, орлы! сказала я. Кто живет в этой квартире, по-вашему?
Тетя Клава! сказали они хором, не отрывая от моей спутницы глаз. Она сейчас одеяла будет выбивать. Во-он там
Тетя Клава, запахнув плюшевую кофту на толстой груди, в эту минуту взялась за выбивалку. Она повернула ко мне румяное лицо.
Из жилуправления? сказала она.
Нет. Понимаете, тут одна дама Она художница, приехала из Англии. Ужасно хочет попасть в московскую квартиру, посмотреть, как мы живем.
Музеев им не хватает, сказала тетя Клава без всякого удивления. Пошла бы лучше в Третьяковку или там в Успенский собор.
Ну уж ладно, тетя Клава, сказала я. Пригласите ее, если вам не трудно. А то ей все кажется, что мы от нее что-то прячем.
А чего тут прятать? спросила тетя Клава по-прежнему без всякого удивления. Старый дом и есть старый дом! Чего особенного?
Она поправила платок, сползающий с седой головы, и направилась к посетительнице. При виде ее миссис Аллен вся пришла в движение, как ива под ветром, и ринулась навстречу.
Доброго здоровья! произнесла тетя Клава и с достоинством протянула прямую, как дощечка, руку. Заходите
В сенях стояла кадушка с квашеной капустой. На окне умывалась рыжая кошка. Она посмотрела на нас и продолжала тереть лапкой уши.
У тети Клавы была небольшая комната. Посреди, у дивана, стоял накрытый вязаной скатертью стол, рядом с ним комод, телевизор, шкафчик с посудой. В смежной, совсем маленькой, комнатке умещались только большая кровать с горкой подушек и платяной шкаф. На низеньких окнах зеленели аспарагус и герань. В аквариуме, шевеля плавниками, висели, как привязанные, золотые рыбки. На полу, в углу, лежали книги, сложенные в стопку. Все вещи, выскобленные и отмытые до блеска, устрашали своей беспощадной чистотой.
Вы уж извините, сказала тетя Клава. У меня полный разгром.
Что она говорит? спросила миссис Аллен.
Она просит извинить, что у нее не прибрано.
Но здесь очень уютно! Веет приятной стариной Миссис Аллен озиралась, разглядывая стены. А нельзя ли узнать, какая у нее семья? Много человек живет в этой квартире?
Что она говорит? спросила тетя Клава.
Она говорит, что ей у вас очень нравится, и спрашивает, много ли человек живет здесь.
Четверо. Сейчас нас четверо. Дочка, сын с невесткой и я. А когда был жив мой старик, нас было пятеро.
Тетя Клава сидела напротив нас; платок она сняла с головы и накинула на плечи. Она подняла руки и аккуратно пригладила ладонями свои седые волосы.
Вот на этой кровати я родилась, сказала тетя Клава. И моя мать тоже родилась на этой кровати. Это очень старый дом, мы живем в нем давно.
Что она говорит? спросила миссис Аллен. Она тоже разделась и сидела в своем гороховом джемпере и гренадерской мохнатой шапке. Спросите, у нее пожалуйста, что делают ее дети
Но не успела я перевести, как раздался страшный грохот.
Домик легонько покачнулся, кошка на окне перестала умываться и прыгнула вниз. Миссис Аллен остановилась на половине фразы, приоткрыв рот. Я никогда не видела, чтобы человек так быстро бледнел: кровь отхлынула от ее лица мгновенно, она покрылось иссиня-восковой, смертельной белизной. В ее глазах я увидела ужас и тотчас поняла, что ей пришло в голову.
Под окном поднялось густое облако пыли. Она медленно оседала на чистый, молодой снег.
Я покосилась на тетю Клаву. Ее лицо было безмятежно.
Прикончили! сказала она. Дом номер пять прикончили. А наш дом номер седьмой. Его на следующей неделе обещают ломать. В новую квартиру переезжаем, слава те господи!
Что она говорит? взвизгнула миссис Аллен и вскочила.
Все в порядке, сказала я. Мне кажется, нам стоит выйти на улицу. Там можно увидеть кое-что интересное.
В узком переулке, зарываясь в кучи снега, с трудом разворачивался бульдозер; облако пыли все еще витало над ним. На месте соседнего дома возвышалась гора разломанных досок, мусора и битого кирпича. Молодой щекастый парень в сдвинутой набекрень ушанке примеривался, высунувшись из кабины бульдозера, пройдет ли машина между столбами. Поодаль, на противоположной стороне, за ним с детским любопытством наблюдали две старушки в платочках.
Эх, не горюй, Маша, будешь наша! самозабвенно крикнул парень и двинул бульдозер к покосившемуся флигельку в глубине двора. Старушки счастливо перекрестились.
Что он говорит? прошептала миссис Аллен.
В общем, это трудно перевести. Примерно так: «Не плачь, Мэри, войдешь в двери» или что-то в этом роде. Смотрите, сейчас будет самое интересное!
Примерившись, бульдозер легонько ударил панцирной грудью в стену. Стропила с утиным кряканьем встали дыбом, и мы увидели поразительное зрелище: крыша на долю секунды приподнялась над домом, словно хотела улететь, как ковер-самолет. Потом она рухнула вниз, раздался грохот, стена обвалилась, обнажив печку и угол с голубыми обоями. Бульдозер ударил второй раз рухнула и печка, над горой мусора взвился столб пыли, покатилось пустое ржавое ведро. Бульдозер, глухо урча, стал пятиться назад.