Счастливой дороги! Харитина Степановна тряхнула его руку. Когда мимо поедешь, заезжай к нам. Гостем у нас будешь Обязательно приезжай!
Она улыбнулась Пете, суживая блестящие глаза, и пошла назад, на ходу смешно загребая маленькой полной рукой. По пути она заглянула на секунду в деревянное, стоящее у дороги здание, откуда доносился шум работающего движка. Из здания, взметнувшись, как петух в сенях, выскочил парень в замасленной робе и, не попадая в ногу, зашагал вслед за Харитиной Степановной, на ходу что-то ей виновато объясняя.
Сильна! сказал Андрей, усаживаясь в машину Другого такого бригадира не сыскать
Петя, по-прежнему сияя всем лицом, лез в машину. Все было ему интересно здесь, все его радовало и занимало. С завистью глядел он на Андрея, который останется здесь, на стройке, и будет работать вместе с Харитиной Степановной, водить машину по степным, славно пахнущим травами дорогам, слушать крик перепелов, с бульканьем, как пузырьки на воде, взлетающих в хлебах И все вместе: и работа, и езда по степным дорогам, и свежий ветер, все это входило в ту большую трудовую, кажущуюся Пете необычайно привлекательной, жизнь, которой жил Андрей.
Петя, как уже много раз, попытался себе представить свою будущую работу. И вдруг впервые подумал о ней не с той неопределенной надеждой, с какой думал раньше, а с новым, спокойным, хозяйским чувством. Он уже не мечтал о будущем и не робел перед ним, а спокойно примеривался к нему.
Андрей, управляя машиной, на ходу рассказывал Пете о станице, о своей командировке в район на курсы, о Фросе-библиотекарше, на которой он собирался жениться Петя внимательно слушал, но часть его сознания по-прежнему была занята сложными и новыми для него мыслями. Он опять подумал о том, что может опоздать на поезд, но подумал тоже по-новому, не с озорством и не со страхом, а с незнакомой ему раньше осмотрительностью. И все же, когда машина, подпрыгивая по выбитому шоссе, подкатила к станции и Петя вместо знакомого длинного состава и платформы с грузовиками увидел одинокий блеск рельсов, он ощутил в животе такое замирание, такую стужу, как будто наелся снега.
Надо же! всплеснул он руками. Ушел все-таки, дьявол
Не робей, Петро! сказал Андрей успокаивающе, хотя лицо его было серьезно. У семафора в Кудинке ему путь перекроют. Поспеем.
Грузовик, прыгая и раскачиваясь, помчался по шоссе вдоль насыпи. Мелькнул домик обходчика, возле него на сложенных бревнах сидели две маленькие девочки и одинаковыми движениями укачивали завернутых в тряпочки кукол. Из-под колес машины, распустив крылья, выскочила курица. Беременная женщина в форменной железнодорожной куртке, облокотясь, задумчиво стояла у переезда. Все это мелькало перед глазами Пети, лишь на секунду отпечатываясь в его сознании, поглощенном сейчас одной мыслью: «Что будет, если они не догонят поезд?»
Во-он она, Белозерка! проговорил Андрей довольным голосом, вглядываясь вперед. Во-он она, матушка, белые камешки. А за Белозеркой напрямик будет Кудинка. Тут и семафор, тут и пути нашему конец!
Где, где Белозерка? засуетился Петя, приподнимаясь на сиденье. Но, сколько он ни вглядывался, он ничего не видел, кроме гладкой степи.
А вот и поезд твой, сказал Андрей и облегченно вздохнул. Несется, аж хвост в сторону заносит
И опять Петя ничего не увидел, кроме облачка, вьющегося над дорогой. Только тогда, когда Андрей, продолжая вглядываться зоркими глазами, сообщил, что уже видит склады Кудинки и водокачку, Петя смутно различил далеко впереди бегущий легкий шарик, похожий на перекати-поле. Очевидно, это и был хвост товарного состава.
Но Андрей еще наддал газу, и очертания поезда проступили ясней, уже можно было различить последний вагон. И вот машина поравнялась с поездом, Петя ясно увидел платформу, на которой стоят грузовики, Грибова, сидящего в кабине, и восторженно замахал ему рукой
Приехали! сказал Андрей. Видишь семафор? Сейчас остановится твой поезд, можешь пересаживаться, пассажир
И наконец Петя, распрощавшись с Андреем, сияя улыбкой, вскарабкался на платформу остановившегося состава.
Маленько запоздал, извиняюсь! закричал он. Как тут без меня жили не тужили?
Где ж ты пропадал? равнодушно спросил Грибов.
Съездил, понимаете, на машине в станицу, выручил товарища, сказал Петя, продолжая счастливо улыбаться. Осталась машина без водителя, а надо для межколхозной ГЭС срочный груз везти. Прямо с ума сходили люди от беспокойства! И он с увлечением, останавливаясь на всех подробностях, принялся рассказывать, как обратился к нему Андрей, как он решился поехать, хоть и боялся опоздать на поезд, как приехали они в станицу, где строится ГЭС Ему казалось, что он будет говорить очень долго, но, к его удивлению, повествование получилось коротким, и он тут же принялся повторять все сначала.
Грибов как будто внимательно слушал. Когда Петя кончил, он вздохнул и сказал:
Налево, значит, съездил! Дурак-дурак, а умный. Гляди, как ловко сообразил!
То есть как? от неожиданности не понял Петя.
Вот как люди устраиваются! продолжал Грибов усмехаясь. Пока поезд шел, он в станицу смотался и денег подработал. Это ж надо придумать!
Петя молча смотрел на Грибова.
Счастливое возбуждение таяло в нем, уступая место чувству тягостной, давящей неловкости. Он смотрел на равнодушное небритое лицо Грибова и с каждой минутой испытывал все большее раздражение и какую-то новую, незнакомую ему, томящую душевную пустоту.
Он прошел мимо Грибова, ничего ему не ответив, влез в свою машину и безразлично уставился на бегущую вдоль рельсов степную равнину.
Ничто не занимало его. Он глядел вперед и не видел ни солнечного заката с его пылающим, тревожным простором, ни слюдяного блеска проводов, на которых чинно, как школьники, сидели стрижи, ни запыленных трехтонок, нетерпеливо фыркающих у закрытого шлагбаума Ему было скучно, так непонятно, так томительно скучно, как еще никогда в жизни.
Петя уснул только глубокой ночью.
Проснулся он на рассвете. Состав стоял на большой узловой станции. Спустив ноги, Петя сел; тело ломило, голова была тяжелой. Ему было неспокойно, неуютно; почему-то казалось, что в кабине сразу стало тесно и душно Спустив босые ноги, он сидел, стараясь вспомнить, что, собственно, изменилось вокруг, откуда пришло это новое для него ощущение неудобства и тягости.
Наконец его точно кольнуло: Грибов!
Петя вспомнил вчерашний разговор и так сморщился, словно у него заболело под ложечкой. Он медленно оделся, расчесал всклокоченные кудрявые волосы и, соскочив с платформы, пошел вперед, к паровозу.
Машинист высунулся из окошечка.
Ну, как дела идут? мрачно спросил Петя. От паровозной топки потянуло горьковатым запахом угольного дыма и горячего металла, и Петя закашлялся.
Что, крепок паровозный табачок? сказал машинист, засмеявшись. Вишь как тебя разобрало
Петя, неожиданно для самого себя, улыбнулся в ответ.
Он смотрел на обветренное лицо машиниста и покрасневшие от бессонной ночи глаза, на его толстый нос, перепачканный копотью, на всю его неуклюжую, коренастую фигуру, от которой веяло веселой и доброй силой, и чувствовал, как к нему понемногу возвращается то счастливо-возбужденное состояние духа, в котором он находился с минуты, когда состав отправился в путь.
Как дела идут? повторил он уже совсем по-иному.
Ему не хотелось вспоминать ни вчерашний разговор, ни самого Грибова; вертя головой, как гусь, Петя с интересом рассматривал большую станцию, торопливых, озабоченных пассажиров, очень полную даму в цветастом, как кушетка, халате, которая величественно застыла на площадке мягкого вагона Но больше всего его занимал стоящий на запасном пути товарный состав. Там, на открытых платформах, кроме одиноко возвышающихся грузовых машин поблескивали стеклом и никелем два новеньких «Москвича». В одном из них сидел парень, примерно того же возраста, что и Петя, и тоже с интересом разглядывал станцию.
Машинист отер ладонью потный лоб и подмигнул Пете.
Можешь себе представить, Полуяровку благополучно миновали! сказал он, словно продолжал начатый разговор. Там, брат, такая ямина, что оттуда тянуть полуторный состав надо с умом! Он торжествующе посмотрел на Петю. Лучшее топливо для трудного участка приберечь, это раз! Машинист загнул короткий, перепачканный машинным маслом и сажей палец. Разгончик вовремя взять это два! Тогда и можно вытянуть составчик, как перышко. Понял?
Понял! ответил Петя и еще шире улыбнулся, словно ему передалось радостное возбуждение машиниста.
Сейчас только за Пятихаткой трудный перегон. Еще один котлован здоровый. Пройду его и будет душа моя спокойна. А дальше дорога как скатерть! Составчик мой мячиком пролетит. Не веришь?
Чего ж не верить? удивился Петя.
А хрен тебя разберет! беззлобно сказал машинист. Хоть ты и молодой, а, может, душа у тебя робкая. Я, милый, пока добился, чтоб мне позволили по этой линии полуторный состав провести, стольких убеждал молодых и старых, что на языке, веришь, болячки повыскакивали. А все ж таки убедил! сказал он с восхищенным удивлением. А все ж таки доказал!
Он засмеялся гулко и раскатисто, как из бочки.
Скоро тронемся? спросил Петя. В буфет хочу сбегать.
Поторапливайся, распорядился машинист. Он огляделся, и вдруг лицо его стало озабоченным. Тут один наш товарищ, железнодорожник, просит его до Крутого Яра подвести. На пассажирский опоздал, теперь товарным добирается. А до Крутого Яра на площадке столбом стоять это, я тебе скажу, не сахар. Посади к себе в кабинку, уважь! Человек заслуженный, известный
Почему не посадить, сказал Петя степенно. Пожалуйста!
Ну, вот и отлично! Машинист высунулся по пояс из окошечка и крикнул: Марья Егоровна! Где вы?
Тут я, ответил спокойный грудной голос. Силен ты кричать, Петрович, небось в Пятихатке тебя слышно
К паровозу не торопясь подошла женщина в железнодорожной шинели, низенькая, круглая, как булочка, с маленьким розовым носом в мелких веснушках и родинкой на щеке. Подбородок у нее был решительный и твердый, с крутой ямкой. На вид ей казалось лет сорок пять.
Вас кавалер дожидается, сказал машинист, показывая на озадаченного Петю. В машину приглашает. Поедете?
Отчего же! сказала женщина певуче. Не помешаю вам?
Прошу! смущенно буркнул Петя. Места хватит Он потоптался и, вконец сконфузившись, полез на платформу.
Марья Егоровна легко взобралась вслед за ним. Грибов дремал, но, услышав шаги, приоткрыл один глаз.
Петя молча распахнул дверцу машины, и Марья Егоровна села в кабину. Откинувшись на спинку сиденья, она легко вздохнула.
Теперь буду отдыхать, сказала она с удовольствием. Как в мягком вагоне. Набегалась перед отъездом, ноги-то гудут
Петя молчал. Уже взмахнул флажком дежурный, и паровоз ответил ему длинным, протяжным свистком, и покатились, застучали вагоны А Петя все не мог раскрыть рта, будто онемел. Марья Егоровна тоже молчала; она сидела, покойно положив на колени маленькие белые руки. Лицо ее было задумчивым.
Вот и поехали! сказала она негромко. Скоро дома буду
Вы в Крутом Яре живете? наконец спросил Петя сиплым голосом.
Марья Егоровна кивнула головой. Она плотней натянула черный форменный берет на свою кругленькую, аккуратно причесанную голову.
Стало темнеть. Солнце садилось прямо в облака, и они наливались тяжелым пышным пурпуром. Подул неспокойный, порывистый ветер. Закат предвещал дурную погоду.
Дождь будет неуверенно сказал Петя.
И опять Марья Егоровна ничего не ответила, а только кивнула головой. Так и ехали они рядом в нагревшейся за день, пахнувшей краской кабине, ничего не говоря друг другу и смотря на дорогу.
Наступил вечер, но звезд не было, все небо затянуло облаками. На западе еще виднелась узкая тревожно-красная полоска. В темноте Петя смутно видел лицо Марьи Егоровны, маленький нос, решительный подбородок Ему показалось, что глаза ее глядят грустно.
Вот как бывает на свете! вдруг сказала она и вздохнула. Еду домой и не знаю радоваться ли, печалиться? В первый раз со мной такое
Петя молчал, но она, видно, и не ждала ответа.
Сколько времени дома не была! проговорила она задумчиво. Ребята писали каждый день, а от мужа всего пять писем пришло. Да разве то письма? «Жив-здоров, дети учатся хорошо». Вот тебе и все.
Поссорились? робко спросил Петя.
Женщина покачала головой. Она нерешительно поглядела на Петю, видимо колеблясь, говорить ли с ним на такую тему, и наконец сказала застенчиво:
Восемнадцать лет вместе прожили. Друг дружку с работы встречали, домой шли за руки держались как дети. Казалось, сердце с сердцем срослось такая дружба, такое согласие. И вот видите, как получилось
Что ж такое случилось?
Да ничего не случилось! неохотно ответила женщина. Одно самолюбие. Точит его, как червяк. Источило до того, что, верите, щеки запали, нос торчит, как гвоздь А все упорствует! Гордыня мужиковская, бес ее возьми
Гордыня? переспросил Петя.
А что ж другое? словно решившись, сказала Марья Егоровна сердито. Что ж другое? Совестно рассказывать незнакомому человеку, но, знаете, душа слова просит Она помолчала. Началось с того самого часа, как я стала зарабатывать больше, чем он, проговорила она с сердцем. Можете себе представить! Работали вместе он смазчиком в депо, а я проводником. И все шло хорошо, все ладно. А потом мне повышение вышло. Поначалу он обрадовался. «Вот, говорит, Маня, процветание тебе в жизни образовалось, звезда твоя вверх взошла». Красиво он умеет сказать! вздохнула она. В юности, когда за мной ухаживал, стихами говорил, хотите верьте, хотите нет
Она покачала головой.
«Звезда твоей жизни вверх взошла» медленно повторила она. А как принесла я домой первую получку, про звезду разговора уже нету. Сидит, правой ногой вертит и все усмехается. «Ну, что же, говорит, теперь в депо так и будут спрашивать: «Это какой Гришин? Марьи Егоровны муж?» Ну, я промолчала сперва, думала образуется. А дальше больше. Домой приходит насупленный, губы, как топоры. Слова простого не скажет, все с усмешкой, все с издевкой. А как благодарность и премию я получила, можете представить? решила скрыть от него, вот до чего дело дошло! Иду домой да все думаю: что ж это за чепуха такая в жизни нашей случилась? Словно жизнь эту моль с одного бока проела Ну, пришла домой, а ему, оказывается, в депо уже товарищи все рассказали, поздравили его. Пришел, меня поздравил, а глаза прячет. «Садись обедать, говорю, мамаша вареники с вишнями сделала». А с нами мать его живет. И вдруг он говорит: «Спасибо, я уже в столовой покушал». «То есть как это в столовой?» «Вполне обыкновенно, говорит, борщ флотский, биточки с макаронами. И вообще я решил теперь в столовой обедать. Человек я маленький, премии не получаю, надо по своим заработкам жить, а не вареники с вишнями кушать» Тут мамаша посмотрела на него этак зорко, аж глаза сверкнули. И говорит: «Балабочешь, как индюк, уши вянут! Чем жену попрекать, лучше бы сам награду заслужил. А то, говорит, двадцать лет под вагонами лазишь, дальше колес свету не видишь» И тут он как взовьется, как стукнет по столу кулаком! «Пропади, говорит, все пропадом, ну вас к лешему! Раз вы такие умные, так нечего мне с вами, дураку, делать. Живите одни, как хотите»
И ушел? ахнул Петя.
И ушел, печально сказала Марья Егоровна. Сутки его дома не было. Потом вернулся выпивши. Сильно выпивши, никогда его таким не видала. И с порога кричит: «Марья, сапоги с меня сними! Спать хочу»
Ну, а вы что?
Что ж, сняла. Лицо красное, винищем от него несет А мне жалко его. Гляжу на него, а сама думаю: нет, видно, и я в чем-то виновата перед ним! Ну, сняла с него куртку, уложила в постель, по голове погладила «Спи, говорю, горе мое». Утром встал, глаза прячет, стесняется. Слова не сказал, ушел. А тут пришла бумага ехать мне в область на курсы. Вечером пришел трезвый. Я спрашиваю: «Какой твой совет будет, ехать или нет?» «Живи, говорит, по своему разуму, я тебе давно не советчик». Всплакнула я от обиды, потом собралась да уехала
Ну, а как он без вас жил? спросил Петя. Марья Егоровна махнула рукой.
Мамаша писала домой приходил рано, но все невеселый, все сумной. И вот теперь еду домой и что меня ждет, не знаю! горько сказала она. Назначение получила дежурным по станции в Крутой Яр. Тут бы только радоваться, а меня тревога томит. Ведь муж родной, детям отец, проговорила она дрогнувшим голосом. Неужели жизнь не наладим?