Глупые люди Разве можно убежать от любви? Отказаться от нее? Легче отказаться от жизни.
Эх, Надюша, родной человек, почему ты не рядом?!
Разве можно придумать радость большую, чем радость прикосновения к тебе, чем счастье вдруг почувствовать в ладони твои прохладные пальцы, а у плеча твое маленькое доверчивое плечо?
Будет ли это когда-нибудь наяву? Или так и останется полусном-полуправдой?
Тогда ему казалось, что дорога к счастью длинна до бесконечности, а само счастье как горизонт чем сильнее к нему стремишься, тем быстрее убеждаешься, что достигнуть никогда не сможешь.
«Тогда» Можно подумать, что теперь он думает иначе. Впрочем, он мог бы думать иначе, потому что многое изменилось в его судьбе, но изменилось и понимание счастья. И теперь, сравнивая эту простую в своей сложности категорию с горизонтом, он видел шире и глубже философский смысл своего сравнения: истинное счастье всегда на линии горизонта Но человек эту истину игнорирует и рвется вперед он не может согласиться с тем, что ему не удастся заглянуть за ту призрачную черту; человек борется, и эта борьба заполняет его до краев, эта борьба и зовется жизнью. Годы ожидания тоже были борьбой сложной, изнурительной, нелегкой. Но они позади, и теперь о них можно думать с улыбкой.
Зато минуты ожидания генерала кажутся годами. Если бы знать, с какими новостями он прибудет на аэродром? Если бы знать!
ГЛАВА VII
Думая о своем личном, Виктор Антонович внимательно осмотрел левую ногу истребителя, потом правую, затем забрался в кабину и вместе с механиком по радио начал проверять радиооборудование.
Он полюбил самолеты с первого прикосновения к ним и сохранял эту преданность все минувшие годы. Он всегда знал самолет, а после академии его знания стали почти энциклопедическими. И если Виктор Антонович подходил во время регламента или обычного предполетного осмотра к машине, техники и механики встречали его дружелюбно ему они могли задавать самые неожиданные вопросы, будучи всегда уверенными, что получат исчерпывающий ответ.
Молоденький радиомеханик и теперь не удивился. Помощь Виктора Антоновича он принял как должное. Дал ему один наушник и потребовал: не отвлекаться и внимательно слушать
Есть! сказал Виктор Антонович на полном серьезе.
Подошел Пантелей с другими механиками, о чем-то посоветовались, облепили самолет и покатили по узкой дорожке. Виктор Антонович, услышав, как бетонная плита толкнула под колесо своим выступом, обернулся и вместо приветствия спросил:
Куда это вы его?
Двигатель погоняем, ответил Пантелей.
«Выбег» проверять будешь?
Пантелей улыбнулся:
И «выбег» проверим. Что так рано?
Потом расскажу.
Этот самый «выбег» сыграл в судьбе Пантелея роль поворотной вехи, а само слово стало в полку, как говорят, притчей во языцех.
Случилось все вскоре после разговора, который состоялся у Пантелея с Виктором Гаем перед приездом Андрея и Наташи.
На следующий день Виктор Гай решил зайти к Сироте. Дело тонкое, щепетильное, говорить о нем в служебном кабинете было неудобно, тут Сирота чувствовал себя, как начальник, уверенней. И Виктор Гай подождал, когда командир поедет домой. Вместе сели в машину. Сирота жил ближе; и каждый раз, когда выходил из автомобиля, он говорил:
Может, в гости зайдешь?
В другой раз, обычно отвечал Виктор Гай и ехал дальше.
В этот раз Сирота молча подал руку и открыл дверцу.
В гости не приглашаешь?
Все равно откажешься, махнул безнадежно Сирота.
А ты пригласи.
Ну, идем
Сирота занимал трехкомнатную квартиру в новом пятиэтажном доме на первом этаже. Он сам попросил первый этаж. Дескать, и так надоело вверху.
Угощать буду по-холостяцки, предупредил Сирота, когда они вошли в квартиру. Старуха моя укатила к студентам. Соскучилась.
«Угощение» началось с коллекции значков.
Посмотри, положил Сирота перед Виктором Гаем две коробки из-под конфет. Здесь новая серия: значки спортивных федераций, а в этой коробке два русских ордена: «Анна с мечами» и «Анна на шее». Жалко, нет ленты. Это мне сын достал в Москве. На меняловке купил.
Сколько же такая радость стоит?
Не дешево, буркнул Сирота. Дело не в цене. Очень редкие экземпляры
Пока Виктор Гай изучал значки и ордена, Сирота заварил какой-то особый черный кофе.
Берег к приезду своих студентов, да черт с тобой, уж больно редкий ты гость у меня И, наполнив чашки, прямо спросил: Зачем напросился в гости?
Скучно дома одному. Мысли всякие в голову лезут
Хуже, если нет мыслей. Уж лучше прямо выкладывай. Не люблю этих эзоповских штучек.
Можно и прямо. Разговор, конечно, не совсем домашний, но поговорить надо. И подумать надо
Виктор Гай уже давно чувствовал, что обучение летчиков идет в полку не совсем так, как бы хотелось. От программы особых отклонений не было, и беспокоило Виктора Гая именно то, что они придерживались этой программы, как слепой забора, хотя о смелом поиске, инициативе говорили очень много. Однако попытки летчиков что-то сделать по-своему немедленно пресекались.
И не по злому умыслу. Так уж было принято. Так делали другие, так делают и они.
В прошлом году в полк прибыли три молодых летчика с удивительным сочетанием фамилий: Иванов, Петров и Сидоров. Как сами утверждали они, именно из-за этого сочетания их нигде не разлучали ни в школе, ни в училище, ни при направлении в часть. Ребята были интересные, думающие.
Уже при первом самостоятельном перехвате низколетящей цели Иванов показал, что он не из тех, кто любит протоптанные дорожки. Сразу же сообразив, что расчету командного пункта нелегко будет обнаружить «противника» и тем более выдавать данные о нем беспрерывно, Иванов, используя приборы автономного обнаружения, сам нашел цель, атаковал ее и, выйдя из атаки, занял место выше цели со стороны солнца. Летчик предполагал, что на командном пункте еще не видят «противника», и осуществил маневр для того, чтобы помочь в наведении на цель других перехватчиков.
Это было зрелое решение. В боевых условиях подобная ситуация могла бы принести успех не всегда первая атака достигает цели, и особенно если летит несколько самолетов противника. Иванов предлагал свою помощь для вывода на цель другого перехватчика.
А сегодня, в ходе учебы, этого, видите ли, почему-то делать нельзя. Провел атаку изволь быстрее возвращаться на землю.
У Сироты на этот счет было свое мнение: в первую очередь безопасность полетов, а уж затем все остальное. И Виктор Гай понимал его: если погибнет человек из-за каких-то новаций, командиру не простят ни сослуживцы, ни начальники, ни родные и близкие погибшего. Но, прикрываясь безопасностью, упрощать обучение тоже недопустимо. Перехватить и уничтожить современную цель, которая будет маневрировать по высоте и направлению, применять помехи дело необыкновенно сложное. Это по плечу только летчику с большим запасом опыта, думающему мастеру воздушного боя. А настоящее мастерство с потолка не возьмешь. Его можно заполучить только тогда, если каждый учебный перехват будет проводиться без упрощений, на полном серьезе.
Рассуждать обо всем этом и я мастак, сказал Сирота. Только ты не хуже меня знаешь, что в воздухе нынче так же тесно, как и на улицах города. Не очень-то развернешься. Кроме того, есть директива главкома ВВС на новый учебный год. Ее надо выполнять. Указания командующего по безаварийности. Нельзя сбросить со счетов и оргвыводы после катастрофы у соседей. Да и маршруты для перехватов определены нам сверху. Ты бы лучше конкретное что-нибудь предложил.
Затем и пришел.
Вот оно что Сирота помешал в своей чашке ложечкой. Круто запахло кофе. Очень даже интересно.
В воздухе тесно, я знаю. Вместе с тем наши зоны дают нам возможность для маневра. Почему бы нам не попробовать на следующих полетах такой вариант: перехватчиком руководит один штурман-наведенец, а самолетом-целью другой? Ведь штурману сейчас навести на цель перехватчик не сложнее, чем свести две свои руки. А разве настоящий противник представит заранее наведенцу схему своего полета? Надо, чтобы наведенец поломал голову над этой схемой да такой маневр с перехватчиком заложил, чтобы «противнику» некуда было вывернуться. Если же наведенец «противника» не будет подыгрывать перехватчику, наши летчики начнут всерьез думать
Виктор Гай не притронулся к чашке с кофе. Он ходил вокруг столика и кресла, в котором насупленно молчал Сирота, и после каждой фразы поворачивался к нему, делал паузу и на мгновение замирал.
А что у нас с оценкой выходит?.. За каждый перехват летчик-истребитель получает то, что заслужил. Как правило пятерки. Все это хорошо. Балл стимулирует активность. А почему мы не ставим оценки тем, кто подыгрывает за «противника»? Вот давай введем оценки этим «противникам», и ты увидишь ни один из них не захочет запросто подставлять себя под прицел перехватчика. Он начнет действовать так, как требует логика настоящего боя В пехоте во время учений ставят оценки и обороняющимся, и наступающим. Почему мы ставим оценки только за маршрут? Ведь надо и тактику оценивать.
Все это не в моей власти, сказал после долгого молчания Сирота. Все надо согласовать в верхах. У нас есть документы, которые мы не имеем права переступать.
Давайте будем согласовывать, настаивал Виктор Гай.
Сирота еще помолчал. Потом тихо сказал с какой-то затаенной болью:
Я ведь старше тебя. Правда, всего на пять лет, но все же старше. И учить-то, пожалуй, я тебя должен. А что получается?
Извини. Не хотел тебя обидеть. Высказал свое мнение.
Да я не об этом, перебил его Сирота. Я о другом. Не всегда понимаю, где я прав, а где нет. Или старею, или становлюсь плохим командиром. Скорее всего от первого идет второе.
Просто у меня есть больше времени думать об этом.
В конце месяца приедет к нам заместитель командующего. Вот с ним давай и потолкуем. Умный генерал. Сам летает здорово и к хорошим летчикам с уважением относится.
О Пантелее Виктор Гай заговорил без всякой дипломатии.
По-свински мы с ним обошлись. Кто сумел тебя за горло взять, давно академии покончали. А он копается в самолетах, молчит ну и бог с ним! Мне стыдно перед ним. Мужику тридцать восемь лет, а он старший лейтенант. Ну был бы какой недотепа, понятно, то ведь лучший техник в полку!
А что ты предлагаешь?
Опять я должен предлагать?.. Предложи ты, вместе подумаем.
Сирота встал, отнес на кухню чашки, убрал коробки с орденами и значками. Виктор Гай знал: если Сирота молчит и что-то делает, значит, он ищет ответ на поставленный вопрос. Он закурил трубку, распахнул окно. Комната наполнилась шумом городской улицы, высокими детскими голосами. Они всегда в это время трезвонили на бульваре.
Не знаю, сказал наконец Сирота. Есть у нас в полку для него должность. Но не по Сеньке шапка. Инженер нужен. Техника не утвердят, сам понимаешь Надо в дивизии прозондировать. Только там не будут вникать в психологию. Нет образования значит, не перспективен. И весь разговор. Хотел я уже его в ТЭЧ полка начальником группы кадровики зарезали
Помолчав, он подвел черту всему разговору:
Буду говорить с генералом.
Генерал прилетел в полк на ЯК-12. На два дня раньше намеченного срока. Прилетел вечером, когда уже была составлена плановая таблица на следующий день. Он сразу сказал, чтобы ему приготовили «девяносто вторую» машину. Это значило, что завтра он полетит на разведку погоды.
И хотя рабочий день был на исходе, Сирота вызвал Пантелея и приказал как следует посмотреть «девяносто вторую».
Хорошо, посмотрим, только и сказал Пантелей.
Сделав привычный осмотр, он приказал механикам запустить двигатель.
Гулко звякнули храповики, и тут же турбина тихо, но внушительно затянула свою мелодию. Вот уже в сопло плеснули красные языки пламени, осветили черный зев трубы, слились в единый раскаленный жгут и рванулись наружу. Больше оборотов выше звук, пламя злее и короче. Наконец оно исчезло совсем, а раскаленная струя воздуха тугим снопом ударила в металлический козырек, закрепленный на краю площадки.
На форсажном режиме истребитель до звона натянул тросы и окатил невозможным грохотом окрестности.
Пантелей выключил форсаж, а через несколько секунд перекрыл и «стоп-кран».
В самолете, как и в других сложных машинах, каждый рабочий агрегат или прибор имеет свои допуски. В процессе эксплуатации контрольная аппаратура следит за этими допусками, и если они не выходят за пределы, названные в формуляре, значит, все в порядке. В работе двигателя есть один очень важный параметр так называемый «выбег» турбины после закрытия стоп-крана, то есть холостой ход после прекращения подачи топлива. Со временем он уменьшается, и это считается естественным. И вот сейчас, когда турбина замерла, Пантелей почувствовал, что «выбег» значительно короче. Он не считал секунд, не наблюдал за приборами. Это пришло подсознательно. На его счету было столько подобных опробований, что разум уже доверялся интуиции.
Именно интуитивно почувствовал Пантелей, что вращение турбины прекратилось чуть-чуть раньше.
Ему стало тревожно, и он поначалу не понял отчего. Но тут же сообразил: от преждевременной тишины.
Двигатель запустили вторично, и теперь Пантелей уже после перекрытия стоп-крана впился глазами в секундомер. Да, «выбег» снизился, но не настолько, чтобы вызывать серьезную тревогу. Все было в пределах установленных допусков.
И тем не менее Пантелей доложил инженеру полка, что «девяносто вторую» надо основательно проверять. Инженер встревожился. Если генерал приказал эту машину готовить, она к утру должна быть готова.
Приборами проверили параметры? спросил инженер.
Я и без приборов слышу, парировал Пантелей.
Тоже мне волшебник, недовольно ворчал инженер.
«Выбег» замерили приборами. Он не превышал установленного допуска.
Какого черта панику подымаете? набросился на Пантелея инженер.
Это не паника, спокойно ответил тот. На «девяностой» и «девяносто первой» такой же ресурс, но «выбег» значительно длиннее.
Проверили и ту и другую машины, сравнили действительно длиннее.
Это еще ничего не значит, уже более мягко сказал инженер.
А я думаю значит, твердо возразил Пантелей. Ель не сосна, шумит неспроста. Машину выпускать в воздух нельзя
Утром генералу предложили другую машину «девяносто первую».
А что с «девяносто второй»? поинтересовался он.
Инженер ответил чистосердечно:
На мой взгляд, она в порядке, но заупрямился техник. Подозревает неполадку в двигателе.
Интересно, сказал генерал и попросил вызвать техника.
Пантелей лаконично изложил свои выводы. А в заключение бросил раздраженно:
Просто так ничего не бывает. Я сердцем чую беду.
Современной технике голова нужна, а не сердце, вставил инженер.
Но генерал спокойно возразил:
Не скажите
После полетов он распорядился снять с «девяносто второй» двигатель и отправить на завод.
Через некоторое время один из ведущих конструкторов позвонил в полк и сказал, что тому технику, который обнаружил дефект, нет цены. И если его из полка отпустят, завод возьмет его на должность инженера, даже если он окончил всего четыре класса. И еще сказал, что дефект, который он предугадал, им удалось обнаружить только с помощью специальной ренгеноустановки: маленькая внутренняя трещина вала турбины, но она могла в любой момент разрушить вал
Сирота позвонил генералу, подробно передал разговор с конструктором.
Объявите старшему технику-лейтенанту благодарность от моего имени, сказал генерал. Таких людей беречь надо.
Мы-то бережем, да он увольняться в запас собрался.
Почему?
Тридцать восемь лет, а все старший лейтенант. И должность у нас есть для него, да кадровики упираются. «Не перспективный, говорят, образования высшего нет»
Генерал помолчал, прокашлялся и сказал:
Насчет образования, так он десять очков вперед даст некоторым образованным. Куда вы его думаете выдвинуть?
Начальником группы в полковую ТЭЧ
Пишите представление и присылайте мне.
Через неделю Пантелей принял новую должность, а через месяц ему было присвоено очередное воинское звание капитан.
Капитан, удовлетворенно сказал Пантелей, это уже не старший лейтенант. Жить можно.
Истребитель завели на специальную площадку и надежно закрепили тросами. Виктор Антонович отошел в сторону, залюбовался убегающей к горизонту бетонной дорожкой. Он любил ее, эту бетонку, беседовал с ней, как с живой, все понимающей. После каждого полета, когда приземлившийся истребитель уже терял свою вихревую скорость, Виктор Антонович, притормаживая правым колесом, сворачивал на рулёжную дорожку, выравнивал машину строго по осевой линии и, прибавив обороты турбине, нежно говорил: