Здравствуй
И только в эти мгновения, впервые после команды на взлет, он расслаблялся и думал о чем угодно, но почти никогда о полете. К анализу полета он возвращался позже, нередко в самое неподходящее время. А здесь, на рулежке, когда до стоянки оставались сотни метров, он думал о Наде, о далеком Новосибирском академгородке, о неудобном расписании Аэрофлота и еще о чем-то очень близко связанном с его любимой женщиной.
Виктор Антонович не раз ловил себя на мысли, что без этих бетонных плит, без ангаров, без гула двигателей и без запахов аэродрома он не смог бы жить. Когда ему надолго приходилось отлучаться куда-нибудь, он особенно остро чувствовал нехватку запаха аэродрома, хотя никогда сам не знал, чем пахнет аэродром. Наверное, всем лаком и синевой, простором и горячим асфальтом, ветром и керосином, потом и скоростью Запах аэродрома нельзя услышать. Его можно только почувствовать.
Так что случилось?
Жду гостя. Виктор Антонович неопределенно кивнул головой. Из Москвы.
Уж не Надю ли?
Нет. Какой-то генерал.
Виктор Антонович помолчал и совсем тихо объяснил:
Я писал по поводу Федора Этот генерал везет ответ. Позвонили и сказали, чтоб я ждал. Вот и жду. Самолет транзитный.
Скоро будет?
Наверное
Пантелей поскреб отверткой какой-то штуцер, продул его, прищурив глаза, посмотрел на свет.
Интересно
Он сутулился, и его широкий комбинезон как-то смешно обвис на худых плечах.
Неужели стало что-то известно?
Виктор Антонович нагнулся, сорвал у края бетонной плиты жесткую травинку, очистил ее стебелек и осторожно ввел в тонкое отверстие мундштука трубки. Ему уже надоело задавать себе подобные вопросы, ломать над ними голову, и он решил набраться терпения и ждать.
Готовить машину к ночи или как? Пантелей усиленно изучал исцарапанный отверткой штуцер. Может, не полетишь?
Почему?
Программа сложная. Начальство будет.
Полечу.
Он отбросил травинку, набил трубку табаком, закурил.
Иди работай и не переживай, сказал он Пантелею. Будут новости найду и расскажу. Приехала молодежь?
В высотном домике.
Схожу к ним.
От ТЭЧ до высотного домика было метров семьсот. Можно бы, конечно, позвонить туда, и Лешка мигом прикатил бы, но Виктор Антонович даже обрадовался возможности «убить» хоть часть времени.
Он неторопливо зашагал в сторону одинокого домика с высокой башней командно-диспетчерского пункта. Попытался воспроизвести еще раз в памяти схему предстоящего полета, ту схему, которую он сам составил, разложил по секундам и знал как таблицу умножения, но уже «на первом развороте после взлета» его мысли вернулись к прилетающему генералу, раздвоились, рассыпались, завертелись в беспорядочном хороводе и лишь на мгновение задерживались то возле Федора, то возле Нади, то перекидывались к Андрею, то вновь возвращались на аэродром к генералу, который задерживался в Москве по неизвестным причинам.
ГЛАВА VIII
В коридоре высотного домика Виктора Антоновича окатил дружный взрыв смеха. Он улыбнулся, вспомнив свои первые шаги в авиации. Тогда говорили так: два летчика две улыбки, три летчика смех, четыре сплошной хохот. Тогда это казалось нормальным признаком молодости. Позже Виктор Гай понял, что шутка между полетами лучший отдых. Она мгновенно снимает то нечеловеческое напряжение, которое летчик испытывает в полете, и умение смешить и смеяться постепенно становится чертой характера чуть ли не каждого авиатора. И особенно ярко эта черта проявляется в годы молодости, когда человек еще сохраняет юношескую непосредственность и не обременен грузом пережитого.
Виктор Антонович свернул в комнату, где молодые летчики готовили к полету высотные доспехи. У них было еще много времени, и переодевались они без малейших признаков спешки, как-то даже лениво. Все внимание на лейтенанта Иванова, вдохновенно жестикулирующего реками. Затянутые шнуровкой высотного костюма, они неестественно изгибались и напоминали руки робота.
Доброе утро, ребята, сказал Виктор Антонович, присаживаясь возле рассказчика.
Все дружно поздоровались, с интересом поглядывая на Иванова.
Можете продолжать, улыбнулся Виктор Антонович и начал раскуривать погасшую трубку.
Иванов не заставил себя упрашивать.
Это в училище у нас был старшина Митрич: ну, прямо музейный экспонат, пояснил Иванов Виктору Антоновичу. Он каждое утро на осмотре говорил, что обувь надо чистить вечером, чтобы с утра можно была надевать на свежую голову
Голос Иванова потонул в дружном хохоте. Что ж, смех признак здоровья. Не только физического, но и морального. Что-то рассказывая, Иванов с явным подвохом поглядывал на своего однокашника Сидорова. Назревал какой-то розыгрыш. В эту минуту зазвонил телефон. Иванов снял трубку и, не моргнув, соврал:
Лейтенант Сидоров слушает.
Трубка что-то приказала.
Есть, товарищ подполковник, отчеканил Иванов и, повесив трубку, повернулся к Сидорову: Найди начальника РСП и пошли его к инженеру.
Снова дружный хохот, и Сидоров, качая головой, пошел разыскивать начальника радиолокационной системы посадки.
Иванова тоже недавно разыграли друзья. Он прибыл в полк тремя днями позже Петрова и Сидорова. Как и положено, поспешил доложиться о прибытии. А на аэродроме разгар полетов. Все в летных костюмах попробуй определи, кто полковник, а кто лейтенант. Спросил у друзей. А те в два счета смикитили. Виктор Гай как раз только что вошел в комнату, где размещались шкафы с высотным оборудованием. Он выполнял перехват низколетящей цели. Расшнуровав высотный компенсационный костюм, молча сидел на табуретке, прислонившись к прохладной дверке шкафика. Неподалеку от него готовился к полету Андрей Садко. К своему последнему полету перед убытием к новому месту службы. Уже были готовы все документы, был приказ о том, что с завтрашнего дня старший лейтенант Садко уже не будет числиться в списках истребительного полка. А пока он молча и сосредоточенно сидел перед зеркалом и с помощью механика по высотному оборудованию облачался в высотный компенсирующий костюм. К нему и подвели лейтенанты Петров и Сидоров только что прибывшего Иванова.
Товарищ командир, сказал Сидоров, новенький прибыл.
Где он? спросил Андрей басом.
Иванов подошел к Андрею, четко приложил руку к фуражке и лихо отрапортовал:
Товарищ подполковник, лейтенант Иванов. Представляюсь по случаю прибытия во вверенный вам полк.
Андрей небрежно посмотрел на новичка и бросил через плечо:
Представляться да прикидываться все мастера. Посмотрим, как работать умеете
Такой прием огорошил Иванова.
А Андрей продолжал все так же недовольно:
Как относитесь к своим ошибкам?
Стараюсь не делать их
Андрей усмехнулся:
Ошибок тот не делает, кто ничего не делает. Вы, что же, безгрешный бездельник?
Я этого не могу утверждать
И правильно, давил Андрей, не согрешишь не покаешься, не покаешься не спасешься. Как относитесь к советам старших?
Прислушиваюсь.
Андрей покривился, как от зубной боли.
Прислушивайтесь, но помните: старики любят давать хорошие советы, потому что уже не могут подавать дурные примеры. А что касается ошибок, лучше раскаиваться в них, чем избегать. Лично я охотно признаю ошибки своих подчиненных.
И тут же задал еще один совершенно ошеломляющий вопрос:
Хвастун или скромник?
Иванов растерялся, и тогда Андрей пояснил свой вопрос:
Люблю хвастунов. Они признают достоинства каждого, перед кем хвастают. Скромники презирают.
В этот момент вошел техник и доложил Андрею:
Товарищ старший лейтенант, самолет к вылету готов. Топливо полностью.
Иду, сказал Андрей и, с трудом сдерживая улыбку, вышел.
Ну, морды, прошипел лейтенант Иванов. Оба заплатите слезами
Без всякой связи Виктору Гаю вдруг вспомнился еще один день.
Тогда он прилетел из академии по служебным делам в полк. Ему очень хотелось побыть вдвоем с Надей, но инженер полка отмечал день рождения и пригласил их к себе. На вечеринке Виктор Гай заметил, что Надя чем-то расстроена, даже взвинчена. Они сидели рядом, и, когда он пытался взять ее руку в свою, она осторожно, но настойчиво высвободила ее.
Сначала подкралась обида: за что она так? Затем пришло чувство тревоги: что-то случилось
Потом она сказала «я сейчас» и вышла. Через десять минут Виктор Гай забеспокоился, поспешил в коридор, поискал на кухне, в другой комнате Нади не было.
Торопливо вышел на улицу, осмотрелся и быстро зашагал к дому. На кнопку звонка так надавил, что побелел кончик пальца.
Дверь открыл Андрей, удивленно приподнял брови.
Мама не приходила?
Нет, сказал он, ничего не понимая.
Странно бросил Виктор Гай и почти бегом спустился вниз.
Воображение услужливо рисовало картины одна другой страшнее
У него было немало сложных ситуаций в воздухе. Однажды самолет вышел за предельные углы атаки, потерял скорость и начал беспорядочно падать. Инструкция на этот счет давала четкие советы, но осуществлять их ни разу не приходилось. Тем не менее Гай хладнокровно заставил машину падать строго на нос, затем вывел ее из штопора и благополучно посадил.
Не дрогнули его нервы и в другом, не менее сложном переплете: произошла разгерметизация кабины, обледенело остекление. Почти вслепую зашел он на посадку и благополучно приземлился.
Сейчас же ничто не грозило жизни, но его охватило паническое чувство страха: что с Надей?! Он почти одним махом взлетел на четвертый этаж, где была вечеринка, распахнул дверь. Надя сидела на своем месте. И Виктор Гай почувствовал, как слабеют его ноги. Он вышел на лестничную площадку и прижался спиной к стене.
Надя поняла все и выбежала к нему, встревоженная и виноватая. Кто-то спускался с пятого этажа, кто-то выглядывал из соседней квартиры на четвертом этаже, но ни Виктор Гай, ни Надя ничего не видели и не слышали. Она припала к тужурке, гладила его руки и сквозь слезы говорила и говорила одни и те же слова:
Ну прости меня, Витюшкин Ну, прости, ладно?.. Слышишь, ну прости меня
А он стоял словно окаменелый, не мог ни пошевелиться, ни произнести хотя бы одно слово И когда он пришел в себя, они уже не вернулись на вечеринку. Медленно шли по городу, забрели на стадион и просидели там до самого рассвета была удивительно теплая ночь. А когда небо посветлело, Виктор Гай рассмотрел, что он сидит на тринадцатом месте в тринадцатом ряду.
Летчики число «тринадцать» не уважают. Не из суеверных соображений, конечно, но самолет с номером тринадцать не популярен ни в одном авиационном полку.
Слушая побасенки молодых летчиков, Виктор Гай задумчиво глядел через огромное окно на стартовый ряд истребителей, возле которых копошились техники и механики. Кто-то назвал имя Андрея Садко, и Гаю сразу вспомнились совсем недавние дни, связанные с отъездом Андрея в Звездный городок.
Были ночные полеты, и Гай вернулся домой где-то за полночь.
Не включая света, тихо прошел в свою комнату не хотелось, чтобы проснулся Андрей. Но тот, оказывается, не спал. Он сразу же позвал:
Виктор Антонович!
Не спишь?
Я дал маме телеграмму, чтобы послезавтра прилетела.
Виктор Гай открыл дверь в его комнату, остановился у порога. Андрей лежал поверх одеяла с книгой в руках и, как только увидел Гая, приподнялся и сел.
Может, это и смешно, но я не хочу, чтобы она была на прощальном ужине. Как у меня дальше все сложится, черт его знает.
Ты как будто оправдываешься
Конечно, оправдываюсь. Я же не посоветовался с вами.
Виктор Гай улыбнулся:
Я всегда рад ее приезду. Кроме того, она твоя мама
Так ведь не прилетит сказал он уверенно.
Почему?
Если бы это первый раз
Виктор Гай удивленно вскинул брови. Выходит, Андрей уже звал ее, а она
Странно подумал он вслух.
Позвоните ей, Виктор Антонович
Голос у Андрея был переполнен мольбой, как у маленького мальчика, который просит отца купить ему птицу или немецкую овчарку. И Виктору Гаю показалось, что Андрей в этот раз не ради него хлопочет, а ему и в самом деле захотелось повидать мать. Это меняло дело. Хлопотать ради Андрея он мог в любой инстанции, будучи совершенно уверенным в своей правоте.
Хорошо, сказал он и снял телефонную трубку.
Когда междугородная ответила, попросил срочно вызвать Новосибирск, а затем Академгородок.
В течение часа, ответила телефонистка. Но тут же добавила: Вы не вешайте трубку, кажется, Новосибирск освободился
И сразу же за этими словами ответил Академгородок. Хотя голос и был приглушен расстоянием, но звучал четко и достаточно сильно. Виктор Гай назвал Надин номер.
Не отвечает, сказал через минуту Академгородок.
Женечка, еще раз позвони, вмешалась телефонистка, там спят, наверное.
У вас доброе сердце, сказал Виктор Гай телефонистке.
Говорите, перебил его голос Академгородка.
И Виктор Гай услышал Надю.
Кто это звонит? спросила она.
Я Гай, сказал он. Я люблю тебя, Надя. Ты завтра должна прилететь сюда Не задавай никаких вопросов. Завтра я жду тебя. Слышишь?
Да, сказала она и, секунду подумав, пообещала: Завтра прилечу
Виктор Гай заснул в тот вечер сразу, но проснулся на удивление рано. Только-только занимался рассвет, а спать не хотелось. Открыл форточку, закурил. Все мысли были возле Нади. И верилось и не верилось, что она прилетит. Он попытался представить, как она войдет, в эту комнату, окинет взглядом, улыбнется.
«Мужики вы мои несчастные», скажет.
Задержится у приколотой к стене фотографии. Прошлым летом они ездили к озеру, в долину, и Виктор Гай сфотографировал Надю у самой воды. За ее спиной четко отразились посаженные на том берегу тополя. Но берег не вошел в кадр, и казалось, что деревья висели вниз верхушками. Виктор Гай увеличил снимок до метрового размера и повесил у себя над кроватью.
Как она воспримет новость об отъезде Андрея? Ведь это в какой-то степени было неожиданным и для Гая, и для самого Андрея. Пять дней назад позвонил полковник Сирота и приказал:
Старшего лейтенанта Садко немедленно в штаб дивизии.
Ни на какие вопросы отвечать не стал, лишь еще раз повторил приказание. Андрей готовился к очередному вылету, пришлось отложить. И лишь когда он прибыл в штаб, Сирота спросил:
Хочешь в отряд космонавтов?
«Хочет ли он в отряд космонавтов?..»
Андрей стоял как оглушенный. По пути в штаб дивизии он перебрал десяток причин, по которым его могли вызвать.
На любой вариант он готов был дать исчерпывающие пояснения, но чтобы такое предположить фантазии не хватило.
Хочет он или не хочет?
Когда из космоса первый спутник победно сыпал на землю свои «бип-бип-бип», Андрею казалось, что полет человека в околоземное пространство дело будущих поколений.
Когда Землю облетел Гагарин, Андрей думал о космонавтах, как о людях совершенно особенных, и даже в мыслях не допускал, что он может быть в их числе. У него была ясная цель стать военным летчиком. В те дни он уже был курсантом летного училища. У него была еще и мечта стать таким же умелым летчиком, как Виктор Антонович Гай. Эта мечта родилась, как он сам шутил, раньше его, потому что с той минуты, как он себя помнил, он хотел летать.
Перед самым выпуском из училища курсантам сообщили, что их командир эскадрильи не будет на выпускных экзаменах, его перевели на другую работу. Докатился слух в отряд космонавтов. Андрей дружил с комэском, знал его близко, и вот тогда он впервые понял, что космонавты не боги, что они просто здоровые и хорошо подготовленные люди. И тогда он неожиданно поверил, что тоже станет космонавтом. И даже сроки установил: через пять-шесть лет, когда овладеет самолетом, как им владел Виктор Антонович Гай.
Он ни с кем не делился своей мечтой, но Виктор Гай видел, как много Андрей читает об изучении космического пространства, с какой самоотверженностью учится летать. Ему не хватало учебного времени, и он еще часами просиживал на тренажере. Он задавал Гаю десятки вопросов, касающихся искусства пилотажа и буквально ловил каждое слово, сказанное в ответ. Андрей часто просил у Гая провозные полеты, а когда они приземлялись, требовал беспощадного анализа техники пилотирования. Гай не раз ловил себя на мысли, что перед ним не Андрей, а сам Федор такой же деловой характер, такой же быстрый ум. За четыре года летной работы он добился таких результатов, каких достигают лет через семь-восемь. Но ему всегда казалось, что он еще многое не знает, и, если кто-то даже из его сверстников что-то делал лучше, чем он, Андрей не оставлял товарища в покое, пока тот не выкладывал ему «секрет на блюдечке с голубой каемочкой».