Но самая загадочная легенда Кати Шелест связана с тем, что она живет врозь с мужем. Каждый на своей квартире. Ее ребята близнецы Юрка и Гера живут то у отца, военного летчика Евгения Шелеста, то у матери, а иногда врозь один с отцом, другой с матерью. И Женька, и Катя пользуются только своей зарплатой, ходят друг к другу в гости, просят один у другого иногда в долг, редко, правда, и, как правило, безвозвратно, но случается и такое. Они никогда не ссорились и никогда ни в чем друг друга не упрекали. Все терялись в догадках, строили самые невероятные предположения, но когда спрашивали об этом Катю, она небрежно махала рукой и беспечно бросала: «Некогда переехать»
Вера знала, что Катя не хочет объяснять истинную причину, потому что, когда она пыталась сказать правду, ее никто не смог понять, а между тем и она сама, и Женька придерживались на этот счет очень твердых убеждений, подкрепленных многолетней практикой.
В прошлом году Катя уступила выделенную ей путевку в санаторий рабочему Колышкину Дорофею Ивановичу, человеку тихому и нетребовательному, но работнику честному и прилежному, а сама поехала в Москву, сдала кандидатский минимум и поступила в аспирантуру. Свою кандидатскую диссертацию она на заводе никому не показывала, хотя ходят толки, что это что-то очень интересное, связанное с ускорением процесса металлических покрытий электролизным способом. И руководство завода, и рабочие ждут, когда Катя обнародует свои изыскания, но она не спешит.
После защиты, обещает.
А еще Катя заядлая волейболистка. У нее, правда, только третий разряд, и тот получен был еще в институте, но, как говорят знатоки, играет Катя по первому. У нее точный пас, она отлично выбрасывает мяч на сетку из любого положения, и ее охотно приглашают ребята на все неофициальные игры.
Катя любит петь, но у нее скверный слух, и она тайно страдает, когда своим безбожным враньем портит песню. Правда, об этом знают немногие, потому что Катя решается петь лишь в кругу близких людей. И уж сегодня вечером она, конечно, отведет душу. Но если поет Вера, Катя готова слушать ее сколько угодно
Проверив документы на новое изделие, Вера застегнула на все пуговицы халат и заспешила в лабораторию, где колдовали над приборами контролеры. Завод совсем недавно приступил к освоению новой партии электровакуумных приборов. Поступившие на обработку в Катин цех изделия имели разную форму, различный вес и требовали исключительной точности гальванического антикоррозийного покрытия. На некоторых изделиях эти толщины были минимальные, измерялись долями микрона, и контроль таких изделий требовал особой выдержки и терпеливой собранности.
Девушки их в цехе звали «голубые халаты» встретили Веру сдержанно. Шумные эмоции предпосылка брака. Старшим контролером в цехе числилась Кристина Галкова длинноногая модница с насмешливыми глазами и сердитым ртом. Но стоило ей заговорить, как все сразу менялось губы по-детски застенчиво улыбались, а в глазах светились серьезность и ум.
Увидев Веру, Кристина шмыгнула носом, заправила под голубую косынку выбившийся завиток профессионально уложенных волос и тихо сообщила:
Последняя партия семнадцатого идет на минимальном пределе Мое дело телячье, конечно, но имейте в виду.
Проверяете выборочно?
Как бы не так При такой нагрузочке и на свидание не захочешь. Каждая штучка через весы проходит. А меня парень ждет. Она подняла руку над головой и, покосившись на нее глазом, чуть-чуть опустила ладонь. Вот такой. С бакенбардами. Летчик. И мгновенно переключилась: Я боюсь, вдруг брак? Меня же и обвинят?
Ничего, Кристина, успокоила ее Вера. Я займусь этим.
Не найдя Катю, Вера ушла на другие участки и не замеытила, как пролетел рабочий день. И что бы она ни делала, с кем бы ни говорила, то и дело ей вспоминался гигантский макет атомного ядра, виделся дымный след истребителя в бесконечно голубом небе.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Зарулив на стоянку, Муравьев выключил двигатель, откинул прозрачный тяжелый фонарь, вдохнул прохладный воздух, задержал его в груди чуточку дольше обычного и, закрыв глаза, шумно выдохнул. Перед ним все еще плавала кромка горизонта, а ноги и руки медленно освобождались от тяжести перегрузок. Такое вот бездумное и расслабленное сидение в кабине после сложного полета всегда приносило Муравьеву тихое удовлетворение.
Может, оттого, что эти минуты давали ему возможность еще раз вернуться туда, в небо, и как бы со стороны посмотреть на свою работу, оценить все, что удалось, что не получилось и почему не получилось. А может, оттого, что в эти короткие минуты, пока к самолету подойдет техник со стремянкой, к нему возвращались отданные полету силы и он мог уже, выйдя из кабины, не шататься, как пьяный, от ветра. Может, еще и оттого, что где-то подсознательно, в самых далеких клеточках мозга билась осторожная радость от благополучной встречи с землей
На истребителе, который стоял рядом, запустили двигатель, и Муравьев не услышал, как подошел Толя Жук. На секунду задержал взгляд на соседнем самолете, а когда повернул голову, перед ним уже сияла круглая добродушная физиономия техника. Когда Толя улыбался, на месте глаз появлялись миллиметровые щелки, утиный нос еще больше расползался по лицу, а приоткрытый рот казался совершенно беззубым. Не улыбнуться в ответ было невозможно.
Он что-то кричал, но Муравьев из-за рева турбины ни одного слова понять не мог и только по восторженным жестам догадывался, что техник восхищен его пилотажем и от всей души поздравляет. Муравьев стянул тугую перчатку и пожал технику руку. Ответное пожатие было упругим и шершавым: ладонь техника покрывали мозоли и рубцы от ссадин. Старший лейтенант Жук, по-видимому, считался в полку лучшим техником, плохого, даже среднего, Муравьеву не могли дать. Командир ему еще там, на северном аэродроме, сказал: «И техника дам самого лучшего». Да и возраст Жука говорил о многом тридцать лет при звании «старший лейтенант». А училище он закончил в двадцать три. За семь лет при желании докторами наук становятся. А Толя Жук показался Муравьеву человеком любознательным.
Такой вывод он сделал еще при первой встрече, когда знакомился с аэродромом. Возле «тридцатки», о которой ему уже сказал командир, он увидел невысокого человека в комбинезоне, с книгой в руке. Прислонившись плечом к фюзеляжу в очень неудобной позе, тот увлеченно читал. Еле приметная, но выразительная улыбка блуждала на его губах. Человек был доволен прочитанным. «Нашел же место для отдыха», с неприязнью подумал Муравьев и громко спросил:
Про шпионов?
Точно, продолжая, улыбаться, ответил тот. Про электрооборудование. И сразу представился: Старший техник-лейтенант Жук. Техник самолета.
Капитан Муравьев. Они обменялись рукопожатием. С таким увлечением только, брат, про шпионов читают.
Заинтересовался одним проводком: куда он и для чего
Хочешь отнять хлеб у электриков?..
Думаю, не помешает, если буду знать. Надежнее.
Оно так. О каком же проводке речь? О толстом или тонком?
Сперва они уткнулись в открытый лючок фюзеляжа, затем в книгу, потом открыли еще один лючок, заспорили. И когда пришли к истине, уже называли друг друга на «ты».
Я рад, что буду летать на твоей машине, прощаясь, сказал с улыбкой Муравьев. Молоток!
Если ты знаешь свое дело, как и мое, тогда порядок, улыбнулся Жук, спрятав заблестевшие глаза в узких щелках. Ваш брат не очень любит в лючки заглядывать.
Постараюсь, чтобы все было нормально, пообещал Муравьев.
Сегодня Толя видел его работу в воздухе от взлета до посадки и мог оценить ее в полной мере. И он был доволен, больше того счастлив, что на его машине теперь летает настоящий ас. Теперь ему никто не скажет ехидно: «Посмотри, как твой пашет»; теперь он своих дружков-техников похлопает по плечу и бросит им только одно слово: «Понятно?..»
И посмотрит мельком в небо, где еще долго будет таять след от немыслимых петель, восходящих «бочек» и вертикальных восьмерок истребителя.
Рев турбины на соседнем самолете оборвался также неожиданно, как и начался, и над аэродромом сомкнулась тишина, и показалось, что Толин голос пробивается из подземелья:
без причины ничего не бывает Ты мне сразу тогда, понял?.. Я ж ее как облупленную знаю А колесико посмотрю
Какое колесико?
Говорю, мне показалось, что уводит вправо, когда сел Вроде подтормаживал левым?
Тебе показалось. Все нормально.
Муравьев спрыгнул на землю, присел, несколько раз резко свел за спиной локти, покрутил головой. Исподлобья глянул в небо, покосился на техника не заметил ли его взгляд. Нет, Толя уже был со своим самолетом, выстукивал правую «ногу», принюхивался к тормозному устройству.
Муравьев обошел самолет, провел ладонью по плоскости, стукнул дружески кулаком по фюзеляжу.
У-у, зверюга, сказал с любовью и облегчением: усталость уже проходила.
Что говоришь? спросил Толя Жук.
Погодка по заказу, говорю.
Да, синоптики постарались.
Возле летного домика его встретил загадочной улыбкой Женька Шелест, однокашник по летному училищу. Тогда, в дни учебы, между ними завязался незаметный, но тугой узелок соперничества кто лучше. И если Женьке удавалось обойти Муравьева в знании техники или в искусстве пилотажа, он непременно находил удобный момент, чтобы с ехидной улыбкой спросить:
Ну, как я?
Молодец, молодец, скрывая досаду, отвечал Муравьев и про себя клялся, что при первой возможности вставит Женьке «фитиль». И вставлял
После выпуска из училища Шелест получил назначение в один из центральных округов, Николай Муравьев на Крайний Север. Долгое время их связывали только редкие письма да поздравительные открытки.
И вот спустя семь лет они снова оказались под небом одного аэродрома. И тот и другой искренне обрадовались встрече. А уже сегодня, увидев плутоватую улыбку друга, Муравьев не преминул спросить:
Ну, как я?
Тот развел руками:
Нет слов. Сказка!
И, будто испугавшись, что Муравьев его может неверно истолковать, добавил:
Я серьезно. Сделано на уровне. Но учти и мы не лыком шиты. Очень скоро я тебе покажу, как у нас летают. Кстати, новость могу продать.
Выкладывай, покупаю.
Переодевайся и к командиру. Ждет тебя.
Муравьев молча поправил на груди у Женьки замок «молнии». Женька лишь на мгновение опустил глаза, чтобы взглянуть на замок, и его нос в тот же миг попал в клещи муравьевских пальцев. Старая как мир «покупка», а он так бездарно клюнул Шелест кашлянул от досады и, подавив обиду на себя, засмеялся:
Черт с тобой, твоя взяла. Хотя сегодня мог бы и уступить мне. Как-никак тридцать человеку стукнуло.
Муравьев развел руками.
Женя! Забыл! Ну, все! Откладываю запланированные на вечер дела и к тебе. Клянусь пуговицей на пиджаке дедушки. Забыл!
Потому забыл, что не помнил. Приходи не пожалеешь.
Что тебе подарить?
Иди к командиру, он ждет.
Пока! Муравьев ткнул Женьку кулаком в плечо и скрылся в летном домике, над которым в эту минуту с тракторным грохотом медленно полз на посадку вертолет. Его мощные лопасти взметнули застоявшийся воздух, и разомлевшие в июньском тепле сосны испуганно, словно в панике, замахали ветвями. Густо запахло керосиновым перегаром.
Штаб полка, длинный одноэтажный барак, весело размалеванный в светло-розовые тона, был недалеко от летного домика. К нему через сосновый бор вела упругая тропинка. Муравьев уже несколько раз здесь ходил, хотя и живет на аэродроме, как говорится, без году неделя. Первый раз, когда он от общежития шел на звук турбин, чтобы посмотреть ночные полеты, тропинка ему показалась длинной и загадочной. Может, оттого, что она была незнакомой, ведь незнакомая дорога всегда кажется длиннее, чем она есть на самом деле, а может, и оттого, что над ней неторопливо шушукались в высоте густые лапы прямоствольных сосен.
В следующий раз он уже почувствовал в этом маршруте нечто романтичное, особенно когда идут полеты, когда где-то совсем-совсем близко разгоняется по узорчатой бетонке взлетающий самолет. Еще несколько шагов к залитой светом опушке и можно увидеть, как машина отделяется от земли и, спрятав горячие от быстрого бега колеса, круто взмывает на высоту, рассыпая свирепый грохот.
Все-таки какую для него новость припас командир?
Лена!
Письмо? Телеграмма? Или прикатила сама?
Неужто командир успел проявить заботу? Да нет же. Вопрос личный, и сам Роман Игнатьевич, не посоветовавшись с Муравьевым, такого не сделает. Но Лена обо всем могла узнать совсем из другого источника. Ей до сих пор пишет кто-то из полкового женсовета то ли жена инженера ТЭЧ, то ли командира второй эскадрильи. Все надеются повлиять и возвратить «блудную дочь» к семейному очагу. Так что кто-то из них мог вполне очень оперативно сообщить Лене точные координаты временного местонахождения ее законного супруга.
И поскольку это предположение может очень даже оправдаться, то ему, Муравьеву, следует быть готовым к такой встрече.
Муравьев улыбнулся и сорвал у тропки небольшой бледно-розовый цветок. Как он еще мог подготовиться к встрече с Леной? Напустить на себя маску глубокой обиды? Или презрения? Или, может, предстать безумно радостным? Так ведь ничего этого на самом деле он не чувствует. Конечно, немного обидно, и будет немного радостно, и, наверное, немного горько, но скорее все его поведение будет зависеть от ее настроения, от ее слов
Зачем гадать? Вот сейчас зайдет к командиру и все узнает. Белый не любит ребусов. Раз-два и все у него на своих местах. Муравьев не успел появиться в полку, как на второй день Белый посадил его в спарку и сделал два провозных полета. Сам. Работой Муравьева он остался доволен; и когда оба, вымывшись под душем, шли в столовую, Белый подвел черту:
В следующий раз полет над аэродромом. Покажешь, что умеешь.
«Следующий раз» был сегодня.
Муравьев первоклассный летчик и умел многое. Но накануне вечером просидел несколько часов кряду в тренажной кабине. Он «проигрывал» будущий свой полет, стараясь четко зафиксировать в памяти линию движения машины в пространстве. Ему казалось, что связки между фигурами вялые и растянутые, а они должны быть естественным финалом одной фигуры и таким же естественным началом другой. И все повторялось сначала.
Он ушел отдыхать лишь после того, как почувствовал в теле послеполетную усталость. Ему вдруг захотелось вытянуться и уснуть. Но когда он лег, перед глазами снова замельтешила схема полета, расплываясь где-то в самом начале бесформенными рукавами. И лишь когда он усилием воли все же преодолел этот трудный рубеж и ясно представил, что надо делать дальше, пришли успокоение и крепкий сон.
Спустя два дня он снова наткнулся на этот трудный рубеж, но теперь уже в воздухе, и улыбнулся пустячности затруднения машина сама логично и естественно замкнула дугу и так же естественно вошла в следующую фигуру. Ему тогда очень захотелось насвистеть какую-то мелодию, но половину лица плотно закрывала кислородная маска.
Что же все-таки за сюрприз ожидает его у командира? Если Лена, то почему так доволен Женька? Даже если бы она и заявилась, Женьке от этого ни холодно ни жарко.
Когда Муравьев вошел в кабинет командира, Белый встал из-за стола, шумно отодвинул стул, стал рядом, помолчал, собираясь с мыслями, и, хлопнув Муравьева ладонью между лопатками, сказал:
Садись, если хочешь.
Постою.
Летал нормально. Круто. Иногда на предельных углах. Но нормально. Это я и хотел видеть. Закуришь?
Бросил. Уже три года не курю.
Ну? Удивление командира было искренним, глаза его округлились и стали совсем выпуклыми. Кустистые брови размахнулись, как два крыла перед взлетом. И ни разу не закурил?
Пробовал. Теперь неприятно.
Гипноз? Или таблетки?
Просто бросил.
Вот бы мне Кашель. Ну ладно, не об этом речь. Открою тебе карты. Наш полк будет принимать участие в воздушном параде. Воздушный бой, групповой пилотаж, индивидуальный. Будешь у капитана Шелеста дублером на индивидуальный пилотаж. Ясно?
Спасибо, Роман Игнатьевич, за доверие.
На здоровье. Но учти: дублер это не вторая роль. В любую минуту можете поменяться. Шелест в испытатели рвется. Теперь все зависит от него, покажет себя на параде лучшей рекомендации не надо Сегодня ты летал здорово. Прямо позавидовал. Уже не все смогу