Это потому, что я не курю.
Это я знаю, почему, лучше твоего, ворчливо перебил его Белый. А курить бросить мне не мешало бы. Написал Лене, что временно здесь?
Нет еще.
Напиши. Может, в отпуск приедет. Или еще как. Надо, чтобы все было по-людски.
Ясно.
Вечерами что делаешь?
Читаю.
Что-нибудь интересное?
Фейербах.
Белый крякнул от неожиданности, исподлобья посмотрел на Муравьева.
Иди отдыхай, философ
Есть.
Из штаба Муравьев вышел быстро и свернул не к гостинице, а в сосновый бор, густо заросший цепким шиповником. По лицу больно царапали ветки, но он отмахивался от них, улыбался и продолжал идти.
Все хорошо!
Сегодня он дублер, завтра могут к нему дублера приставить. А Женька действительно еще с училища испытателем хотел заделаться.
Московские авиационные парады стали таким событием, за которым внимательно следят всюду.
Среди зарослей мелькнуло солнечное пятно маленькая мшистая полянка. Муравьев снял фуражку, перевернул ее и бросил, как бросают кольца на колышки. Мягко спланировав, она опустилась на траву. Сам лег рядом лицом к небу, заложив под голову скрещенные ладони.
К щеке сразу прислонился теплый солнечный зайчик. Мягкий и ласковый. Муравьев даже глаза закрыл от удовольствия Север солнцем не баловал. И небом вот таким тоже.
«Дублер это не вторая роль». Да, старик прав. Но дело тут не только в том, чтобы участвовать в параде. Главное полетают вволю. Женьке, конечно, важно и на параде побывать. Он в испытатели рвется. Удачное выступление может сыграть в его судьбе решающую роль. Для этого надо красиво пролететь. Показать все, на что способны машина и человек. Это значит, что они должны не просто отрабатывать комплекс известных фигур, а искать что-то новое, фантазировать, проверять найденное Работка по характеру Муравьеву. Давно ему хотелось испытать такое. Спасибо «старику», что не забыл! Он многое помнит, этот «старик». Помнит такое, что, казалось бы, его совершенно не касается.
Написал ли Муравьев Лене? Он даже помнит ее имя, помнит, что у них в семье не все ладно.
Что ж, надо написать Лене. Так, мол, и так. Я не на Севере, а в приличном городе. Правда, временно и ненадолго, но все равно приезжай, посмотри, может, и не зря пройдут эти дни
Муравьев вздохнул: если бы только Север ей не нравился А то ведь дело тут, дорогой Роман Игнатьевич, не в Севере совсем. Просто ушло что-то очень необходимое, чтобы двое понимали друг друга, стремились понимать, дорожили друг другом. Ушло, Роман Игнатьевич, ушло
Ушло ли?
Может, и не было его вовсе?..
Муравьев взволнованно пригладил пятерней выгоревшие добела волосы, расстегнул тужурку. В пальцах запуталась длинная травинка. Он потянул ее к себе, сорвал и зажал стебелек в зубах. Растение хрупнуло и чуть ли не брызнуло горьковато-сладким соком
Было!
Пусть не пожар, не пламя, но огонек горел. Светло и чисто. И быть ему костром или потихонечку угасать все это зависело от нее, от Лены. Только от нее. Почему же она так равнодушно принимала его заботу, внимание, ласку? Принимала как должное, не отвечая взаимностью. А он терпеливо ждал. Ждал теплого слова, жеста, взгляда. А чувствовал только сдержанность
Муравьев приподнял голову, выплюнул травинку. Однако горьковато-сладкий вкус во рту остался. Он раздражал, мешал сосредоточиться. Муравьев привстал, обхватил колени, улыбнулся. Сорвал новую травинку и снова разжевал ее.
Раздражал его совсем не этот горьковато-сладкий вкус.
Просто вина была общей, а не только одной Лены. До чего легко и просто свои грехи переваливать на других людей! Ты святой, ты ангел, разрезай в тужурке дырки для крылышек и возносись на небеса. А вот она чистейшая химера, чудище о семи головах. И ее место не иначе как в кипящей смоле
Нет, надо быть мужчиной. С самим собой не хитрить. Разве не у тебя кружилась голова от запаха ее волос, когда она доверчиво прислонялась к твоей груди; разве не ты приходил в восторг, украдкой любуясь ее ногами; разве не тебе вслух завидовали друзья, когда природная склонность к юмору делала ее душой всех вечеринок и компаний; разве не ты замирал от счастья, усталый после ночных полетов, когда она, сонная, теплая, маленькая, гибко прижималась в затемненном коридоре к тебе, огромному от меховых одежд и холодному от северных ветров?
Разве не с тобой все это было?..
С тобой, Муравьев. А коль оно ушло, вини и себя. Ведь любят нас за что-то. За какие-то поступки, за какие-то качества. И если перестают любить, виновных далеко искать не надо. Вини себя. Ты стал хуже, ты перестал интересовать и восхищать ее.
Ты был настолько самонадеян, настолько уверен в своей исключительности, что не заметил надвигающейся беды; и когда впервые услышал в ее голосе раздраженные ноты, объяснил это ее несдержанным характером.
Уже тогда что-то подсказывало тебе: разберись, успокой ее, найди хорошие слова. Но ты был глуп и недальновиден, не мог понять, почему должен ты искать эти хорошие слова, а не она. Ты, вернувшийся из опасного изнурительного полета над океаном, а не она, целый день читавшая какой-то сентиментальный роман.
А ты должен был понимать, потому что ты мужчина, ты сильнее ее, ты любил ее.
Мысли Муравьева оборвала какая-то бойкая, неизвестно откуда появившаяся пичуга. Шустро прыгая с ветки на ветку, она бесстрашно глядела на сидящего рядом белоголового, голубоглазого человека и цвикала, цвикала, будто спешила объяснить что-то очень важное.
Зря ты, пичуга, порох тратишь, сказал ей Муравьев, все равно я в вашем птичьем языке ни бельмеса
Пичужка прыгнула на всякий случай на ветку, что повыше, и вновь разразилась длинным монологом. Муравьев пожал плечами.
Все равно не понял.
«Не понял?» вопросительно цвикнула она и снова опустилась пониже. Среди изумрудной листвы угольком засветился ее круглый глаз.
Ты хочешь сказать, что я немного поумнел?
«Именно, именно!» обрадовалась пичуга, что ее наконец поняли, и, как истребитель ныряет в облака, нырнула в зелень леса.
Муравьев посмотрел на часы, встал, отряхнул прилипшие к локтям травинки, застегнул тужурку. Отдохнул пора и за дело. Вчера он купил последний номер журнала «Радио». Надо обязательно разобрать по косточкам радиосхему блокирующего устройства и, прежде чем идти к Женьке, написать Лене. Написать не о том, что его командировали в более теплые края, где рядом с аэродромом вот такая зеленая прелесть с живыми шустрыми пичугами, рядом большой промышленный город, где есть большие магазины, любое развлечение. Нет, не об этом ему хочется ей написать. Совсем не об этом
Он уже не сомневался, что в его жизни еще будет много хорошего, что буквально в ближайшие дни произойдет много радостных перемен.
Высокий и поджарый, он шел к залитой солнцем опушке, в одной руке нес фуражку, а другой то отводил в сторону ветки, то поправлял спадающие на лоб волосы. Он все еще хмурил брови. Но в глазах, отражающих небесную голубизну, перемешанную с зеленью леса, уже растворилось ожидание радостного; и когда он вышел к летному полю, его обветренные губы вытянулись в неожиданной улыбке, обнажив широкую щербинку в центре верхнего ряда зубов. В детстве из-за этой щербинки он так и не научился свистеть с помощью пальцев.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Во дворе детского садика все звенело и визжало на одной какой-то очень высокой ноте. Ребят, видимо, совсем недавно вывели после дневного сна на игровую площадку, и они крутили какие-то бочкообразные барабаны, карусели, прыгали через бревна, выгибались на шведской стенке.
Когда Шелест вошел во двор, его мгновенно облепили разноцветные и разноязыкие человечки, сидели на руках, тянулись к знакам на кителе, отняли фуражку и по очереди примеряли. И еще все начали дружно разыскивать его сыновей: близнецов Юру и Геру.
Увидев отца, ребята торопливо вытерли руки о вельветовые шорты и, не отставая друг от дружки, помчались к нему. Шелест приходил за ребятами, как правило, через день. В дни полетов. А в дни, когда он засиживался допоздна на предварительной подготовке, ребят забирала Катя. Иногда полеты затягивались, тогда Женька звонил ей, извинялся и просил, чтобы она выручала. Катя это делала всегда очень охотно, потому что в последнее время ребята с отцом проводили значительно больше времени, чем с ней, и слушались его, как она заметила, с веселой готовностью.
Первым к отцу сквозь плотное кольцо ребят пробился Юрка.
У нашего папы сегодня день рождения, торжественно сообщил он.
Поздравляем! Поздравляем! запищали со всех сторон.
Шелест подхватил на руки ребят, кивнул воспитательнице, как-то загадочно и грустно смотревшей на летчика, и пошел к выходу. Ему мешала привязанная к ладони коробка с игрушечным вездеходом, и он попросил ребят взять ее в руки.
А что там?
Вездеход.
Заводной?
Нет. Батарея.
Батарея для лампочки, а как же тут?
Здесь электромотор, он от батареи приходит в движение.
А как он останавливается? Пока батарея не кончится?
Есть дистанционный пульт управления.
Что это?
Пульт, который на дистанции.
А-а Понятно
А трудно им управлять?
Да нет, как самолетом
Весело болтая, они сели в троллейбус и уже через несколько минут были дома. Женька вскрыл коробку и поставил на пол красный пластмассовый вездеход. Гера и Юра, прижавшись друг к другу, восхищенно смотрели на игрушку.
Женька нажал на пульте белую кнопку, и вездеход, зажигая попеременно разноцветные огни в фарах и сердито урча, двинулся к стене. Ткнувшись в нее носом, он чуточку отступил назад, сделал разворот на девяносто градусов и пошел на ребят. Близнецы, довольные находчивостью машины, восхищенно переглянулись.
Па, останови, сказал Юрка. Мы сами теперь.
Валяйте. Он щелкнул красной кнопкой и передал пульт Юрке.
Так уж было в этом доме установлено: Юрка старше на час, он главнее. Правда, старший брат, как правило, не злоупотреблял своим положением. И в этот раз он великодушно передал пульт в руки младшего.
Начинай, Гера.
Убедившись, что ребята заняты делом, Шелест переоделся в гражданское, взял большую сумку и подался в магазин. К приходу Кати хотелось сделать всю основную работу пусть и она чувствует себя как гость.
Шелест умел готовить, умел красиво накрыть на стол. Еще когда он учился в школе, последние три года его родители больше отсутствовали, чем были дома. Развернув однажды поваренную книгу, Женька увлекся искусством приготовления пищи и довольно быстро, без особого труда усвоил главные принципы, на основе которых уже можно импровизировать и фантазировать.
Однажды в училище ко дню рождения командира он приготовил гуся с яблоками. Это был гусь-великан, гусь-император; его ели всей эскадрильей, щелкали от удовольствия языками и, поглядывая на «повара», приговаривали:
Ну и гусь!..
Приезжая в отпуск домой, Шелест всегда удивлял родственников каким-нибудь новым блюдом с хитроумным, заковыристым названием.
Но больше всего поражало то, что он готовил быстро и легко, словно сошедший с подмостков иллюзионист. Казалось, он не делает ни одного лишнего движения.
В магазине Шелест долго не задержался. Многое было уже куплено заранее, чего-то необходимого на прилавках не оказалось.
Открывая дверь, он готов был услышать шум вездехода, восторженные возгласы. Но в квартире висела глубокая тишина. Лишь с кухни доносились осторожные постукивания и сосредоточенное сопение.
Шелест сразу понял, в чем дело. Улыбнулся, прошел на кухню. Юрка и Гера раскручивали игрушку, используя отцовский инструмент. Они даже не посмотрели в его сторону.
Разобрались? спросил он.
Нет, ответил Юрка.
В чем вы хотели разобраться?
А почему он поворачивает, когда в стенку стукается? поднял на отца быстрые глазенки Гера.
Юрка чесал нос:
Как он от батарейки вертится? От батарейки лампочка горит, потому что ток накаляет волосок. А как мотор крутится?
На его лице застыли растерянность и недоумение.
Все просто, улыбнулся Шелест, от тока возникает магнитное поле и создает вращающий момент.
Какое поле? В Юркиных глазах появилась решимость.
А почему он поворачивает? вставил Гера. Магнитное поле его совершенно не волновало.
Шелест никогда не ругал ребят, если они ради интереса разбирали игрушку.
Пусть, говорил он Кате, это полезно. Постигать мир надо и таким способом. Научатся самостоятельно мыслить.
Однако в этот раз ребята превзошли все прежнее: одному надо постичь суть инерции, другому законы электрического тока.
Сделаем так, схитрил Шелест. Забирайте это хозяйство и дуйте в свою спальню. Я приготовлю ужин. Если к этому времени не поймете, что к чему, попробую объяснить.
Ребята деловито погрузили в коробку детали вездехода, взяли плоскогубцы, отвертку, нож и закрыли за собой дверь. Юрка молча еще раз зашел на кухню за раздвижным ключом.
Когда позвонил по телефону Муравьев, у Шелеста было все готово к приему гостей.
Скажи, задребезжало в трубке, ты не бросил это дурацкое занятие со скрипками?
Зачем тебе?
Ты что, из Одессы?
Ну, не бросил.
Чего-нибудь добился?
Что тебе надо?
Шелест не знал, куда клонит Муравьев, и боялся снова влипнуть. С этим Муравьевым надо ухо держать востро.
Хочешь мне помочь?
Ну разумеется.
Валяй. Только как?
Мое дело. И еще скажи: я не опаздываю, меня твои гости не ждут?
У тебя еще несколько минут осталось.
Тогда порядок.
Он появился через десять-пятнадцать минут, позвонил. Юрка и Гера бросились к двери, надеясь, что пришла мать. Но на пороге стоял незнакомый большой летчик. В руках он держал старый облупленный футляр для скрипки и огромный букет цветов. Юрка и Гера смущенно прижались к стене.
Привет, космонавты! сказал Муравьев, будто они были давно знакомы.
Привет, несмело ответил Юрка. Ты Муравьев?
Да.
Папка нам говорил, что придет Муравьев.
Вышел из кухни Женька, на ходу вытирая руки о перекинутое через плечо вафельное полотенце.
Познакомились? спросил он.
Не совсем.
Это Юрка, а это Гера.
Ребята были похожи друг на друга, как два боевых истребителя.
Ты не перепутал? усомнился Муравьев. Может, этот Гера, а этот Юрка?
Близнецы заулыбались.
Папа ошибся, сказал Юрка и плутовато посмотрел на Муравьева. Я Гера, а он Юрка.
Ну ладно голову морочить. Валяйте к своему вездеходу. Что это у тебя? повернулся Шелест к Муравьеву.
Подарок. Увидел на улице человека со скрипкой. Иду за ним. А он в комиссионку. Я и позвонил тебе. Выхожу из магазина такси. Бери. Муравьев протянул футляр Женьке. Ребята славные. У меня такой же оболтус. А ваза под цветы найдется?
Банка есть Женька взволнованно ощупал старый, видавший виды футляр. Его пальцы осторожно подбирались к маленьким, позеленевшим от времени медным замкам.
Где банка? Муравьев заглянул через застекленную дверь в кухню. На плите жарилось что-то вкусное, небольшой стол с трудом вмещал тарелки с разнообразной закуской. Где банка?
В комнате на окне, отрешенно ответил Женька.
Он уже впился глазами в скрипку, такую же старенькую и такую же потертую, как и футляр.
Муравьев прошел в комнату, взял на окне высокую банку из зеленого стекла, повертел в руках, пытаясь угадать назначение сосуда, но, не придя ни к какому выводу, сходил на кухню, наполнил его водой и вместе с розами водрузил на стол среди разноцветных бутылок с вином.
После гостиницы Женькина квартира была просторной и очень уютной. Здесь ничто не казалось лишним. В коридоре только вешалка и небольшая застекленная репродукция Тинторетто «Спасение Арсинои». В комнате низкий диван, два кресла, бельевая тумбочка, напротив секция низких, не выше метра, шкафов, расположенных вдоль всей стены. На одном из них телевизор «Электрон». Поставленный на середине комнаты стол был явно не из этого гарнитура, видимо, Женька его вытащил из соседней комнатушки, где деловито сопели Юрка и Гера. В комнате тоже были развешаны аккуратно застекленные в никелированных металлических оправах цветные репродукции: знаменитая «Шоколадница» Лиотара и не менее знаменитая риберовская «Святая Инесса». Еще две репродукции, расположенные на противоположной стене, были незнакомы ему.
Я не совсем уверен, сказал Шелест из коридора, но, кажется, ты принес редкую вещь. Ей нет цены. Это батовская скрипка. Он, как Шерлок Холмс, вглядывался в гриф.