«Сама дала повод, сердито сказала она себе. Надо было поменьше кокетничать с ним у Смоляковой».
От вечеринки у нее остался неприятный осадок на душе. Все, что она видела там и слышала: эти танцы под патефон, нетрезвые разговоры, запертые на ключ двери нетопленной комнаты, где скалятся неживые медвежьи морды, наигранное радушие Смоляковой, все вызывало сейчас у нее острую неприязнь. Она жалела, что пошла к Смоляковой и загубила вечер.
«Вместо того, чтоб решать что-то с Копыловым, я танцую и слушаю всякие бредни, строго выговаривала она себе. Вроде только за этим и приехала. Завтра же начну действовать!»
Больше Таня ни о чем не успела додумать. Она уснула, едва положив на подушку голову.
7
Проснулась Таня поздноза окнами стоял серый зимний день.
Наскоро позавтракав, она отправилась своим привычным маршрутомсперва на почту, потомв поссовет. Радиограмм от Копылова больше не было, его самоготоже. Таня разозлилась и решила, что дальше ей ждать нечего.
«Он дурачит меня и мечтает, что я снова улечу в Угольный, сердито подумала она. Ну что ж, посмотрим».
Спустя час, побывав предварительно в правлении колхоза, на двух складах, на забойной площадке, Таня наконец нашла председателя колхоза Антонова в пошивочной мастерской и здесь же, в большой комнате, где женщины, сидя на полу, вручную шили торбаса и кухлянки, изложила ему свою просьбу.
Антонов был человек в колхозе новый, приехавший недавно из области и понравился Тане своей неторопливой рассудительностью. Он вызвался помочь ей и стал вслух вспоминать, какие упряжки ушли в тундру, какие вернулись и кто из каюров сейчас свободен.
Вот как мы с вами сделаем, сказал он. Завтра вернется из бригады Тымкилен. Он и каюр лучше не надо, и собаки у него, как волки крепкие. Сутки отдохнет, а третьего дня повезет вас в Белый Мыс. Согласны?
Что же делать, если раньше нельзя, ответила Таня.
Раньше тоже можно, но так надежнее будет. Сами понимаете: дорога нелегкая, сказал Антонов.
Да нет, меня вполне устраивает, поспешила заверить Таня, боясь, что он, подумает, будто она недовольна его решением, хотя на самом деле она была вполне довольна, уверенная, что теперь Копылову никак не удастся увильнуть от суда.
Таня растапливала печку, когда прибежала Лена, раскрасневшаяся с мороза, с сияющими глазами.
Ну, Танька, живем! весело сообщила она с порога. Сразу шестеро ребят сегодня в школу побежали. Завтра-послезавтра все выйдут. И знаешь, жалко, что дом опустеет, скучища начнется! Она бросила на стол портфель, села на табуретку, расстегнула пальто.
Тане передалось ее веселое настроение.
Вот видишь, сказала она. У меня тоже хорошие новости. Договорилась с Антоновым, через три дня поеду в Белый Мыс.
Ну, это ни к чему. Ты в Белый Мыс, а Костяк тебе сюда. Я думала: он приедет, мы прямо здесь свадьбу отгрохаем, пошутила она.
Ты так говоришь, словно все решено.
А я поняла все, сказала Лена. И тут же спросила, смеясь:Значит, ты вчера в свет выходила?
А ты почему не пришла? Тебя весь вечер ждали. Глафира Дмитриевна говорила: вот-вот явишься.
Так уж она и не знала! фыркнула Лена. Прекрасно знала, что меня не будет. И Тина Саввишна с Каклей на эту удочку попались.
Не понимаю. Ты о чем?
Да она этот пир-бал специально для тебя сочинила. Ты не представляешь, до чего она хитрая! За тобой послала, сказала, что я у нее, Тине Саввишне и Какле то же самое сказала, да еще так, что, мол, я прошу их прийти. А я сном-духом ничего не знала, снова засмеялась Лена.
Подожди Но зачем ей? Почему для меня?
Очень просто. Ей кажется, что ты огромадное районное начальство. А раз начальствоможет пригодиться.
Все верно, сказала Таня. Она меня просила мужа в стройтрест устроить.
Вот видишь! Когда я инспектором роно была и приехала сюда в командировку, она мне почище пир закатила. И весь вечер внушала, что заведующий школой такой-сякой. А он был не такой и не сякой, просто терпеть не мог Смолякову и в конце концов перевелся отсюда.
Ну и страсти у вас бурлят! покачала головой Таня.
А никаких страстей! ответила Лена. Хотела сама стать заведующей, а тут меня прислали. Представляешь, как она рвала и метала. Да, она тебе свой «музей» показывала?
Показывала, вздохнула Таня.
И свиное хозяйство?
И о свином хозяйстве говорила.
Тоже конфликт был. По пять кабанов держала. Корм-то бесплатный: все отходы из интернатской столовой домой тащила. И главное, никакого стеснения. Заколют кабанчика пудов на десять, она возле магазина станет и торгует. И опятьникакого стеснения. Муженек, конечно, делает вид, что это его не касается. Я ей запретила отходы брать, мы теперь сами для интерната откармливаем. Чувствуешь, какой она страстью ко мне пылает?
Чувствую
А, да ну ее! махнула рукой Лена. И вдруг грустно сказала:Хуже, что педагог она никчемный. Читает историюслушать тошно. Ребята из старших классов откровенно смеются. Просто не знаю, что делать.
Лена умолкла. Лицо ее стало печальным. Тане показалось, что причина резкой перемены настроения у Лены не только в Смоляковой.
Знаешь, Ленка, я бы на твоем месте поступила иначе, сказала Таня.
То есть?
Если ты действительно любишь этого Павла и он тебя, почему надо скрываться?
Все это сложно, Танька, грустно усмехнулась Лена. Ты не представляешь, что здесь тогда поднимется. Будет столько шуму и сплетен, с ума сойдешь.
Обращать внимание на сплетнину, знаешь!.. погнала плечами Таня. У меня складывается впечатление, что все вы здесь боитесь Смолякову.
Тебе хорошо говорить, а я ведь предвижу, что будет: побежит в партком, обольет грязью, будет кричать о моральном разложении, пойдут всякие разбирательства. Нет, Таня, я этого не хочу.
А я бы поступила иначе, упрямо повторила Таня. Ничего бы не скрывала, а Смолякову уволила, раз она никчемный учитель, интриганка и сплетница. Пусть сидит возле мужа и кормит своих кабанов.
Ты забываешь, что я работаю в школе, снова грустно усмехнулась Лена. Ребята ведь все узнают, здесь сразу все узнают. Как, ты думаешь, они будут смотреть на меня?
При чем здесь ребята? Просто и ты и твой Павелбезвольные люди.
Ничего ты, Танька, не понимаешь, сказала Лена. Не хочу я ни сплетен, ни скандалов. Вот и все. Попила?
Весь вечер Танины мысли вертелись вокруг разговора с Леной. Почему все-таки Лена должна скрывать свое чувство? Почему бой-баба Смолякова, эта мелкая предпринимательница и торговка, учительствует в школе, не имея на то морального права, и Лена не решается ее уволить? Почему Лена полюбила Павла, который ей совершенно не подходит? И почему ей самой жаль эту самую Марину, хотя она об этом не смеет сказать Лене, боясь обидеть ее?..
Почему, почему, почему? Стараясь избавиться от этих мыслей, Таня достала из чемоданчика синенькую потрепанную папку с делом Копылова. Не снимая теплого халата, юркнула под одеяло, поудобнее привалилась спиной к подушке и стала листать папку.
Обвинительное заключение, показания свидетелей, справки, исходящие и приходящие радиограммывсе было подколото в строгом порядке. Везде стояли даты двухлетней давности.
Самым пространным было обвинительное заключение, самым короткимдопрос Копылова. «С выводами ревизии о недостаче на базе ознакомился. Согласно документации, недостача составляет сумму 39 тысяч 825 рублей. Виновным себя не признаю. Причину недостачи объяснить не могу. На дальнейшие вопросы отвечать отказываюсь». Вот и все. Показания записывал следователь, Копылов лишь расписался.
Показания свидетелей тоже не отличались красноречием. Бухгалтер и кладовщик базы, как и Копылов, утверждали, что недостача налицо, но причин не называли.
В деле был акт ревизионной комиссии с такой записью:
«Согласно документам, на торговой базе поселка Белый Мыс должно находиться пушнины на сумму 884 тысячи 145 рублей. Проверкой установлено, что фактически пушнины имеется на сумму 844 тысячи 320 рублей. В наличии не оказалось 130 шкурок песца и 18 лисьих шкурок общей стоимостью 39 тысяч 825 рублей».
Казалось, все было верно. Заведующий базой Копылов является материально ответственным лицом, посему и привлечен к ответу.
Но, перечитывая документы, Таня впервые подумала о том, что, если бы это дело не досталось ей в наследство от покойного судьи, она бы не приняла его к производству. В прокуратуре явно поторопились столкнуть дело в суд, считая, что там разберутся в причине хищения, хотя по самым элементарным правилам это должно было сделать следствие.
Но рассуждать по этому доводу было поздно, так как ни прокурора, подписавшего обвинительное заключение, ни следователя, который вел дело, в районе давно не было. Дело Копылова числилось за судом, и вся ответственность лежала на Тане.
Правда, Калерия Марковна, вздыхавшая всякий раз, когда ей на глаза попадалась синяя потрепанная папка, уверяла, что никакой беды с Копыловым они не знали бы, если бы молодой, «зелененький», как она говорила, следователь Седых не попал в Белый Мыс. Он отправился туда с общественным поручениемобеспечить подписку на газеты и журналы, застрял там на два месяца из-за непогоды и привез на их голову копыловскую растрату.
Таня же объясняла все неприятности только поведением Копылова, который упорно не являлся в суд. И еще тем, что сама она не могла добраться до него.
Ответы Копылова на телеграфных бланках Таня не стала читать: знала наизусть. Она считала их вызывающе дерзкими. «Выехать не могу Занят К тому же не считаю себя виновным»это отказ явиться на первое заседание суда, в райцентр. А вот ответ годичной давности, когда она ждала его здесь же, в Светлом: «Быть не могу Уезжаю по делам тундру К тому же погода портится мой приезд невозможен».
Как бы ни хотелось Тане признаться в этом, но в деле Копылова она чувствовала себя беспомощной. В Белом Мысе не было милиции, даже не было участкового милиционера. Воздействовать на Копылова можно было лишь через поселковый Совет. Она послала туда суровую радиограмму, но лишь спустя месяц от председателя поссовета пришел ответ, мало чем отличавшийся от послания Копылова: «Копылов тундре Идет заготовка пушнины Ничем не могу помочь».
«Наверно, такая же размазня, как здешний Семечкин», с досадой подумала Таня.
Она вспомнила все, что говорили ей о Копылове Семечкин, продавщица магазина, та же Смолякова, и Копылов стал более ясен для нее. Понятным стало и то, почему он так упорно укрывается от суда. Во-первых, опасается, что выяснится скрытая им прежняя судимость, о чем говорила Смолякова. Во-вторых, может оказаться, что женщина, о которой знает Семечкин, тоже замешана в растрате. В-третьих Да мало ли что может всплыть, если копнуть поглубже! Таких примеров в судебной практике предостаточно.
«Да, отпетый тип, подумала Таня, захлопывая папку. Ну что ж, разберемся. Наверно, никак не предполагает, что я сама нагряну в Белый Мыс».
Старенькие ходики весело постукивали на стене, показывая двенадцать ночи. Таня пробежала к столу, спрятала в чемоданчик папку, сняла халат, выключила свет и снова нырнула под одеяло.
Чтобы ни о чем не думать и поскорее уснуть, она начала считать про себя. Где-то на третьем десятке цифры спутались и неожиданно всплыло лицо Кости. Таня ясно увидела огромные, как лопухи, уши, гораздо большие, чем на самом деле, огромные губы и клок торчащих на макушке волос. Она открыла глаза, но лицо Кости еще какое-то время смотрело на нее из темноты.
«Глупости! Все это не имеет значения», твердо сказала она себе, снова закрывая глаза.
8
Среди ночи ее разбудил лай собак под окнами и какой-то отрывистый, гортанный голос, словно кто-то отдавал воинские команды.
Не успела она что-либо сообразить, как двери содрогнулись под ударами. Пока Таня искала и надевала в темноте халат, кто-то уже кулачищами садил по оконному переплету.
Не зная, куда спешить, в сени или к окну, Таня бросилась к окну, с силой толкнула наружу примерзшую форточку.
Кто здесь? крикнула она в морозную ночь.
Это я, Антонов, сказал под окном мужской голос. Если не передумали, можно ехать в Белый Мыс.
Хорошо, а когда? спросила она.
Сейчас. Я вам кухлянку и торбаса принес.
Сейчас? удивилась она, высовывая в форточку голову.
Под окном, освещенный луной, стоял председатель колхоза, держа в руках большой узел. У сарая лежали на снегу запряженные в нарты собаки, на нартах сидел человек в меховой одежде.
Если ехать, то сейчас, сказал Антонов. Иначе получается, что у меня два дня свободных упряжек не будет, а Тымкилен передал, что не скоро явится.
Да, да, я поеду, торопливо согласилась Таня. Подождите, я оденусь.
Она включила свет, оделась, впустила в дом Антонова. Пока натягивала на себя торбаса и кухлянку, которые принес Антонов, пока заталкивала в портфель синюю папку и кое-что из еды, он говорил:
Считайте, вам повезло. Арэ с неделю в Белом Мысе пробудет, так что с ним и назад вернетесь. Чудаковатый старик. Ночью ни с того, ни с сего надумал ехать, будит меня, давай, говорит, бумагу с печатью, что я не сам, мол, по себе туда еду, а как представитель колхоза обменяться опытом. Пришлось подчиниться.
А кто такой ваш Арэ? спросила Таня.
Художник.
Художник? не поверила она.
Косторез. А в Белом Мысе его сын живет, тоже косторез. Там, говорят, косторезную мастерскую при колхозе организовали, вот он решил у нас такую же создать. Оказывается, людям среди ночи полезные мысли приходят,закончил он, усмехаясь.
Я готова, сказала Таня, беря пухлый портфель.
Вскоре собаки вынесли нарты за поселок, скатились к океану и рысцой затрусили по неровному льду, покрытому сверху шершавой снежной коркой. Арэ сидел на передке нарт, спиной к Тане, поджав под себя одну ногу и свесив к земле другую, а Танясзади, на крошечном, узком пятачке, покрытом оленьей шкурой.
Оказалось, что ехать на нартах чертовски неудобно. Таня все время вертелась, не зная, как ей лучше пристроиться. То держала ноги на весу, но ноги быстро уставали и чиркали по снегу, то становилась на колени, но ноги мгновенно затекали, то прилаживалась боком, то пыталась поставить ногу на полоз, но нога срывалась, скользила по снегу, притормаживала нарты. Мешала еще и оленья кухлянка, надетая поверх телогрейки и ватных брюк, в таком одеянии она еле поворачивалась. А Арэ как сел при выезде со двора, так и сидел неподвижно, не меняя положения и не оглядываясь на Таню.
Они ехали уже часа три, не сказав за это время друг другу ни слова. Изредка Арэ покрикивал на собак: издавал какие-то гортанные, короткие звуки. Тогда собаки или принимались бежать быстрее, или сворачивали в сторону, объезжая встречные торосы, или, взяв в галоп, перемахивали через узкие трещины, в которых слегка дымилась черная вода, и тогда нарты отчаянно скрежетали о рваные кромки трещин, выжигая полозьями сыпучие горсти искр.
Время подбиралось к утру. Мороз закручивал покрепче. Луна скатилась с середины неба к краю, но светила так же зелено и ярко, как прежде. Звезды, разбросанные вверху плотными и редкими косяками, тоже были яркие, огромные. Они чуть приметно подрагивали, будто дышали, выбрасывая из себя при каждом выдохе зеленоватые, лучистые пучки света. Этот звездный свет, смешанный с более сильным светом луны, заливал весь пустынный, морозный простор зеленовато-серебряным пламенем.
Нигдени в небе, ни в воздухе, ни на землене было и крупицы разлившейся черноты, все обливало трепещущее серебристо-зеленое полыхание звезд и луны. Справа, там, где высился берег, зеленым стеклом отсвечивали взгроможденные друг на друга льдины. Они не таяли годами и годами лежали, завалив берег своей многотонной, бесформенной массой, не позволяя даже в летнюю пору оттаявшему океану коснуться волной оттаявшей земли. Слева и впереди, насколько хватало глаз, простирался упрятанный под зеленоватый лед океан, вспученный высокими торосами и продырявленный трещинами.
Однообразный ночной пейзаж тянулся уже несколько часов, и Тане стало жутковато от езды среди бесконечного льда, в промерзлой зеленой тишине, нарушаемой лишь тяжелым дыханием собак и гортанными вскриками старика.
Старик не обращал на нее ни малейшего внимания, точно за его спиной пустое место. Она все ждала, что он заговорит с нею или затянет песню, ту бесконечную и тягучую песню, которую, по слухам, часами поют каюры. Но старик, должно быть, не был расположен ни петь, ни разговаривать. Тогда Таня решила первой нарушить молчание.