Дедушка, вы давно в Светлом живете? крикнула она ему и тронула за плечо.
Он повернулся к ней всем корпусом, так, что она близко увидела его высохшее, морщинистое лицо, покрытое колючками инея, и что-то не спеша, гортанно ответил, показывая желтые, прокуренные зубы.
Не понимаю! крикнула она еще громче, думая, что малахай мешает ему слышать ее. Потом громко спросила.Много мы уже проехали?
Старик часто замотал головой и снова произнес какие-то непонятные гортанные слова.
«Он меня тоже не понимает», догадалась Таня. И прокричала ему:
Вы не понимаете по-русски, а япо-чукотски!
Старик опять что-то прогортанил, но теперь, установив причину его долгого молчания, Таня повеселела и сказала, махнув перед собой рукой:
Ладно, дедушка, поехали!
Старик проследил глазами за взмахом ее руки, что-то пробормотал, потом легко спрыгнул с нарт и побежал рядом с собаками.
«Надо и мне размяться, совсем ноги занемели», подумала Таня.
Она подождала, пока старик сядет на нарты, и спрыгнула на лед. Однако, пробежав первые десятки шагов, начала задыхаться и отставать от упряжки. То ли собаки быстрее понесли облегченные нарты, то ли ей просто казалось, что раньше они медленней бежали, но она с трудом догнала нарты и повалилась на них. У нее долго стучало в висках и взмокла спина от такой пробежки.
Постепенно зеленый свет стал пропадать, пока совсем не растворился. Звезды погасли, небо поблеклоначался грязновато-серый день. На востоке прорезалось солнцевыцветший желтоватый кружочек, заволоченный плотной дымкой. Солнце было чахлое, какое-то безжизненное, и луна, по-прежнему висевшая вверху, казалась более правомочной хозяйкой неба. На какое-то время стало совсем светлои снег, и лед, и сопки вдалеке сделались ослепительно-белыми. Но так длилось всего минут десять. Вскоре солнце провалилось за горизонт, и белый день начал торопливо погружаться в сумерки.
Когда снова высыпали звезды, старик остановил у тороса упряжку и стал кормить собак. Он бросал им куски мяса, и они, рыча и огрызаясь, жадно заглатывали их, не успевая прожевывать. Потом старик порылся в нерпичьем мешке, достал пачку галет, надорвал обертку и, протянув пачку Тане, что-то коротко и глуховато сказал.
Спасибо, я не хочу есть, ответила Таня, рукой отстраняя от себя пачку, потому что ей в самом деле не хотелось есть.
Старик недовольно покачал головой и снова что-то проговорил. Возможно, он сказал: «Нехорошо, русская девушка, брезговать угощением старого чукчи», возможно, укорил ее: «Зря не хочешь, мороз у человека силу забирает, а еда крепость дает», возможно, просто решил: «Не хочешь, не надо». Сам же он вытряхнул на рукавицу из пачки две галетины. Одну разломил и положил в рот, другую бросил собаке. Бурая, коротконогая лайка нехотя обнюхала галетину, лизнула ее и отвернула морду. Старик сердито пнул собаку ногой, поднял галетину, обтер об кухлянку и положил назад в пачку.
«Экономный дед!»брезгливо поморщилась Таня.
Дав собакам немного передохнуть, старик погнал их дальше. Снова потянулась та же дорога по шершавому льду под луной и звездами.
Когда свернули с океана в тундру, ехать стало труднее. Пошли глубокие овраги. То и дело приходилось спрыгивать с нарт и помогать собакам втаскивать их на гребень откоса. За каких-нибудь два часа такой езды Таня совсем измоталась. Руки ее часто срывались с нарт, и она скатывалась на дно снежных рытвин. Тогда старик останавливал нарты и ждал, пока она выберется наверх. У нее сразу разболелись все мышцы. При каждом шаге или повороте головы тело простреливала острая боль.
А овраги, как назло, тянулись и тянулись. Нарты застревали в сугробах, собаки выдыхались. Старик больше не садился на нарты и даже на ровных местах тянул их вместе с собаками. Таня тоже бежала за стариком, обливаясь потом, и чувствовала, что еще немного, еще несколько минут, и она рухнет на снег и больше не поднимется.
Избушка выросла перед ними неожиданно, похожая на белый сугроб. Видно, в ней давно никто не бывал, так как вся она по самую трубу была завалена снегом. Старик быстро раскидал от дверей снег, и они зашли как бы в темную пещеру. Зажгли свечу. Пламя осветило стены, обросшие морозным пушком, черную «буржуйку» с прогоревшей на стыке трубой и два пыльных деревянных топчана. В сенях лежала куча угля и хворост на растопку. Старик сразу же внес в комнату охапку хвороста и принялся ломать о колено сухие ветки, закладывать их в печку.
Таня понимала, что надо помочь старику развести огонь, натопить снега, вскипятить чай, разогреть консервы, но у нее не было ни сил, ни желания что-то делать.
«Сейчас подумала она, садясь на топчан. Только отдохну минутку».
Она прилегла на топчане, а в следующую минуту уже крепко спала.
Она слышала, как ее тормошат за плечи, и никак не могла проснуться. Наконец открыла глаза и приподнялась, все еще не понимая, чего от нее хотят, и чувствуя, что задыхается от жары. Рядом стоял старикбез кухлянки, без малахая, в облезлой безрукавке, с черным, высохшим лицом, с голым черепом, худой и страшный.
Он говорил ей что-то, должно быть, чтоб она сняла кухлянку и малахай. Таня подчинилась ему и сразу почувствовала облегчение.
Полусонными глазами она обвела избушку, увидела докрасна накалившуюся печку, лампу на стене с высоко выкрученным фитилем и собак, растянувшихся на полу возле печки. Одна собака вылизывала алюминиевую миску, и миска стучала об пол.
Таня ничему этому не удивилась и хотела снова лечь, но старик удержал ее, что-то быстро-быстро бормоча. Он метнулся к печке, отобрал у собаки миску, обтер ее краем безрукавки, положил в нее кусок мяса из котелка, стоявшего на печке, и поставил миску Тане на колени. Потом сунул ей в руки несколько галетин. Он все время повторял какие-то похожие по звучанию слова и показывал жестами, чтоб она ела. И она стала есть, а старик все говорил и говорил что-то, а сам расстилал на другом топчане оленью шкуру, пристраивал в головах меховую скатку Потом он взял у Тани пустую миску и показал, чтоб она ложилась на покрытый шкурой топчан. Он укрыл ее кухлянкой и, смеясь, что-то сказал ей, потрепав сухонькой и легкой, рукой по плечу.
«Какой славный дедушка», подумала она, снова засыпая.
Сквозь сон она слышала лай собак на дворе, стук дверей в избушке, громкие голоса. Кто-то ходил тяжелыми шагами возле ее топчана, звякал кружкой, шелестел лощеной бумагой. Потом снова хлопали двери, лаяли собаки, шелестела бумага. Где-то глубоко в подсознании Тани появлялась мысль, что надо проснуться и узнать, что же такое происходит, но мысль затухала и проснуться она никак не могла.
Наконец все звуки пропали и перестали донимать Таню. Сон ее стал глубоким и спокойным.
9
Ну и спите, пушками не разбудишь! насмешливо и громко сказал чей-то незнакомый голос, едва она открыла глаза.
Таня поднялась с топчана и удивленно уставилась на незнакомца. Он был молод, высок и какой-то уж очень крупный. Большого размера свитер, заправленный, как рубаха, в меховые брюки, плотно облегал его широченные плечи и казался тесным, а высокие торбаса едва доходили до колен.
«Вот это детинушка!»подивилась его могучему росту Таня.
Детинушка стоял посреди избушки, держа руки в карманах, и, слегка прищурясь, похоже, тоже удивленно разглядывал ее.
Здравствуйте! несколько смущенно сказала Таня, скорее потому, что надо было что-то сказать.
Здравствуйте! усмехнулся он, блеснув крепкими белыми зубами. И спросил:Как, по-вашему, сколько вы спали?
Не знаю, ответила Таня. Наверно, долго.
Пятнадцать часов, к тому же с гаком, снова усмехнулся он.
Неужели?
Точно, кивнул он и добавил:Так можно всю зимушку проспать.
А вы давно приехали? спросила Таня. По-моему, я слышала, как вы ходили и разговаривали. Она отбросила в сторону кухлянку, служившую одеялом, одернула свитер, распрямила брюки и стала натягивать торбаса.
Давно, ответил он, все еще продолжая ее разглядывать. Выспаться успел, к тому же дважды.
В избушке ничего не изменилось, пока она спала: так же светила со стены лампа с высоко вывернутым фитилем, топилась печка, и у печки дремали, свернувшись клубками, собаки. Старик, должно быть, вышел во двор. Таня хотела спросить о нем, но в это время приезжий сказал:
Ну, умывайтесь. Перекусим и тронемся, иначе мы весь уголь здесь сожрем, другим не достанется.
Сейчас, поспешно ответила Таня, немного обескураженная его повелительным, грубоватым голосом, и вышла в сени.
Она вернулась, вытирая полотенцем раскрасневшееся от снега лицо, и недоуменно спросила:
А где же наш старик? Там только одни нарты стоят.
Старик вам кланяться велел, он уже, пожалуй, к Белому Мысу подъезжает, ответил детинушка, выливая из котелка в алюминиевую кружку кипяток. И тут же вспомнил:Да, он вам одну штуковину на память оставил. Говорит, он дорогу сокращал, собак погнал напрямик оврагами, ну и вы вроде молодцом держались. А как-то раз зоотехник из района с ним в бригаду ехал, так всю дорогу слезы пускал. Так что принимайте. Он подал ей какой-то маленький, хрупкий предмет, оказавшийся миниатюрной оленьей упряжкой, вырезанной из моржового клыка
Позже Таня по достоинству оценила редкостный подарок, но сейчас она лишь мельком взглянула на него и спросила:
Значит, теперь вы моим каюром будете?
Значится.
Тем лучше, ответила Таня, подумав, что с этим новоявленным каюром, который хотя бы говорит по-русски, ехать будет веселее, чем со старым Арэ.
Таня раскрыла портфель, достала газету, постелила на топчане и выложила все свои припасы: баночку шпрот, пачку печенья и конфеты «Золотой ключик», словом, то, что успела захватить с собой впопыхах.
Садитесь, будем есть, пригласила она своего попутчика с таким радушием, точно была хозяйкой этой избушки. Потом спросила.А вы из тундры едете?
Угадали. Все дороги у нас либо в тундру, либо из тундры. К тому же все без перекрестков. Говоря это, он достал из кармана складной охотничий нож, легко вспорол консервную банку и поставил ее перед Таней.
Лучше бы с перекрестками и указателями. У меня от вчерашней тряски все мышцы болят, призналась Таня, накладывая на печенье шпротинки и с удовольствием поедая такой необычный бутерброд вприхлебку с чаем.
Попутчик ее отказался от еды. Зато он высыпал в литровую кружку целую пачку заварки, залил кипятком и без сахара, залпом выпил этот напиток, присев напротив Тани. И только теперь, когда он сидел рядом, она по-настоящему разглядела его. Увидела, что у него русые, слегка волнистые волосы, густые брови над черными глазами, крутой подбородок и крепкие мышцы на руках.
У-ухх, вот это вещь!.. отдуваясь, сказал он, поставив на топчан порожнюю кружку, и сразу поднялся, достал папиросу, закурил.
Зачем вы пьете чифир? Это же вредно, сказала Таня.
Наоборот, он укрепляет силы, усмехнулся он, блеснув белыми зубами. Говорят, тяжеловесы перед выходом на помост выдувают не меньше пачки заварки на нос.
Глупости! усомнилась Таня, продолжая уплетать печенье со шпротами.
Вполне возможно, согласился он, затягиваясь папиросой. К тому же я живого тяжеловеса в глаза не видел.
«К тому же? повторила про себя Таня. Где это я слышала?»
Она целые сутки провела в молчании со стариком-косторезом, и теперь ей хотелось разговариватьо чем угодно, лишь бы разговаривать. Поэтому, как только ее попутчик умолк, она тут же спросила его:
А вы давно на Севере?
Давно, тем же чуть насмешливым тоном ответил он. Родился здесь. Не в полном смысле, конечно, но почти.
Это как понять?
А это уж как кому хочется, усмехнулся он.
И никогда не были на материке?
Почему? Был. Например, когда в торговой академии учился. В Ленинграде.
Разве есть такая академия? усомнилась Таня.
Ну, институт, сказал он. Какая разница!
Большая, заметила Таня.
К тому же у людей отпуска бывают, продолжал он со свойственной ему насмешливостью. Я Крым люблю. Вот и сейчас туда собрался.
Завидую, вздохнула Таня. Море еще теплое, загорать можно.
Точно, хмыкнул он. Отвезу вас в Светлое, а сам на самолети там.
Почему в Светлое? удивилась Таня, убирая с топчана остатки еды. По-моему, мы с вами в Белый Мыс едем.
Это вы вчера туда ехали, а сегодня назад поворачиваем, ответил он и, прищурившись, смотрел, какое впечатление произведут на нее его слова.
То есть? насторожилась Таня, поняв, что он не шутит. Не понимаю
А что понимать? довольно весело спросил он. Если не ошибаюсь, вы судья?
Судья, сказала она.
И едете в Белый Мыс судить подлеца Копылова?
Копылова, ответила она, недоуменно глядя на него.
Так вот, весело продолжал он, усаживаясь против нее. Подлец Копыловэто я. Собственной персоной. Он, этот Копылов, получил вашу повестку, а заодно и отпуск. Но поскольку он собрался в Крым, ему не с руки возвращаться назад. Мы со стариком потолковали и решили: он едет на восток, а мы с вамина запад. Теперь ясно? спросил он таким тоном, словно сообщил Тане наиприятнейшую новость.
У Тани же было такое ощущение, будто ее неожиданно ударили чем-то тяжелым по голове. На мгновение она оцепенела и почувствовала, как лицо заливает краска. Она могла ожидать чего угодно: что провалится под лед вместе с нартами, что замерзнет в пургу, что нападут волки (она вдоволь наслушалась таких рассказов), но она никак не могла предполагать, что встретится вот так со своим подсудимым.
Вы Копылов? наконец с трудом выдавила она.
Ну да, подтвердил он, потом сказал:Честно говоря, когда вы проснулись, я не поверил, что вы судья. Грешным делом, подумал, что старик напутал и придется мне вас тарабанить по назначениюв Белый Мыс. Оказывается, все в порядке.
За два года у Тани сложился вполне четкий образ Копылова. Не раз она мысленно видела его таким, каким он ей представлялся, хитрой лисой, хлипким человечком, не раз мысленно разговаривала с нимсухо, жестко, официально, задавала лаконичные вопросы, от которых он не мог отвертеться. И то, что Копылов оказался внешне совсем другим, в первую минуту обескуражило ее. Она не сумела сразу справиться со своей растерянностью и, думая, что он заметил это, растерялась еще больше.
Она зачем-то поднялась, опять села, понимая, что должна что-то сказать ему. Но что именно сказать? Она подумала, что допустила ужасную глупость, не спросив сразу, кто он такой, и сразу же стала легкомысленно болтать с ним.
Эту глупость надо было немедленно исправить, сказав ему что-то такое, что бы сразу определило их дальнейшие отношения и поставило бы его на место. Все это она решила для себя мгновенно и, решив, сказала не прежним, непринужденным голосом, а сухо и сдержанно:
Да Значит, вы сразу узнали, кто я?
Конечно, мне старик сказал. Похоже, он не заметил перемены в ее голосе.
Что же вы молчали?
Да так, усмехнулся он. Любопытно было подольше поглядеть на живого судью. Я вообще хотел только в Светлом признаться. Уверен, вы бы не догадались, куда едем.
Считаете, это остроумно?холодно спросила Таня и тут же подумала, что действительно не догадалась бы, куда бегут среди ночи по тундре нарты.
Почему не остроумно? возразил он. По-моему, нормальная шутка, к тому же безобидная.
Да не думала, что мы вот так встретимся, холодно сказала Таня.
Я сам не думал, ответил он. Считал, завтра явлюсь к товарищу судье, закрою это дело, а послезавтраздравствуй, море!
То есть как закрою? возмутилась. Таня.
Да очень просто, ответил он. Как всякие идиотские дела закрывают. Хотите послушать, как оно состряпано? Теперь уж можно рассказать.
«До чего же самоуверенный тип!»подумала Таня. Она поднялась и решительно сказала:
Все это вы расскажете мне позже и в другом месте. Давайте собираться. По-моему, вы торопились и боялись, что другим не останется угля.
Вот как! Он сдвинул брови, и было видно, что ее тон задел его. Потом он поднялся, расправил плечи. Что ж, ехать так ехать.
Он взял котелок с недопитым кипятком, открыл печку и выплеснул воду на раскаленные угли. Потом вылил туда воду из другого котелка. Комнату заволокло густым, едким паром. В лампе заметался и погас огонь.
Что вы делаете? испуганно сказала Таня.
Не волнуйтесь, все в порядке, прозвучал в темноте его спокойный голос. Пожар страшнее.