Ребята, быстро берите вещи, садитесь по машинам! Давайте без задержки! Поедем в общежитие! Кому охота мокнуть?
Мокнуть ребятам не хотелось, и они тотчас же гуськом дотянулись вниз по трапу с чемоданами и рюкзаками, а с трапабегом к грузовикам с брезентовым верхом, не обращая ровно никакого внимания на промокших до нитки встречающих.
Лишь на минуту на трапе замешкались: когда споткнулась какая-то девчонка и выпустила из рук чемодан. Девчонка испуганно вскрикнула, чемодан полетел в черный провал между пирсом и бортом «Онеги», глухо шлепнулся в воду. Девчонка растерянно поглядела в этот самый черный провал, потом вдруг заплакала и, вытирая одной рукой слезы и другой прижимая к себе тощий рюкзачок, побежала вниз по рубчатым металлическим сходням, гулко стуча каблучками.
Возле девчонки очутился механик котельной Коля Коржик, в плаще с капюшоном, из которого выглядывал лишь мясистый Колин нос да мясистые губы.
Слушай, не плачь, пожалуйста, подумаешь, чемодан! изрек он заговорщицким шепотом. Что у тебя в чемодане, барахла? Выходи за меня замуж, я тебя барахлом закидаю.
Девчонка испуганно шарахнулась от него и перестала плакать.
Коржик, брось свои шуточки! К девчонке подбежал Женя Полунин. И бодро сказал ей:Пойдем в машину, не переживай, все образуется!
Тогда Коля Коржик откинул с глаз и со лба капюшон и, подмигнув вслед девчонке, сказал своему дружку Лешке Бокалову:
Что, Леха, видал?
Видал, мотнул головой Лешка и добавил:Жалко, конечно
Новоселы быстро погрузились в крытые машины, и, когда погрузились, оказалось, что из десяти присланных за ними машин три остались свободны. Тогда их заняли не новоселы, а насквозь промокшие, окоченевшие старожилы.
Машины тронулись, пирс сразу опустел.
Вот и все. Больше ничего интересного на встрече корабля, к которому готовились три месяца, не случилось.
2
Интересное случилось на другой день.
На второй день было воскресенье. И сразу же с утра распогодилось. Дождь перестал, небо расчистилось, появилось солнцесловно в честь приезда новоселов. Солнце кинуло позолоту на дома, огладило глянцем окнаи все вокруг заблестело, повеселело. Даже лужи перестали быть лужами, а превратились в чистые, промытые зеркала.
Во всякое воскресенье в общежитии автобазы спали до десяти. А сегодня нет. Сегодня здесь рано-ранехонько захлопали двери, застучали рукомойники, зашаркали веники, по длинному, метров в двадцать, коридору пополз едкий запах гуталина.
Потом открылись окна, из них выглянули чубатые или стриженные под полечку и бокс парни. Они с видом марсиан, впервые попавших на землю, сосредоточенно обозревали улицу, небо, лужи, вытягивали руки, дабы удостовериться, нет ли в самом деле дождя, с любопытством взирали на солнце, крутили головами, точно им не нравилось, что солнце существует, а тем более светит.
Затем парни исчезли, снова появились в окнах и снова с интересом первооткрывателей оглядывались по сторонам. И только не задерживали глаз на деревянном бараке, что стоял прямо перед их окнами, по другую сторону улицы, превратившейся в широченную зеркальную лужу. Тот барак был точь-в-точь похож на их общежитие (оба барака оставили в память о себе первые строители райцентра) и до вчерашнего дня пустовал, дожидаясь новоселов.
Но хотя парни и скользили глазами мимо барака, они точно знали, что делается за его окнами.
После того как из одних крайних дверей барака высыпали девчонки, а из других крайних дверейпарни (парней, правда, было мало) и, прыгая через лужи, потянулись за Женей Полуниным в столовку, после того как вернулись, позавтракав, после того как в барак к ним (теперь уж общежитие) начало стягиваться поселковое начальство и после того, наконец, как механик Коля Коржик трижды сбегал в короткую разведку, после всего этого автобазовские парни знали решительно все.
Они знали, что новоселов приехало не пятьсот, как ожидалось, а всего сто двадцать и что остальные, возможно, подъедут позже, если, конечно, придет еще один корабль. Знали, что девчонок прибыло втрое больше, чем ребят, что половина ребят из самой Москвы, а другая половина из Киева, а девчонок ни москвичек, ни киевлянок нет, зато есть и орловчанки, и ростовчанки, и харьковчанки, и из Гомеля, и даже из какого-то Закалужска. Еще они знали, что ребята из Москвы все, как один, электрики, что перед поездкой на Север пятерых из них принимал министр энергетической промышленности и подарил каждому по черному дубленому кожуху, которые Коля Коржик осмотрел, ощупал, еще раз осмотрел и пришел к выводу, что кожухи ничуть не лучше и не хуже тех, что висят в их магазине.
Все это они знали из рассказов Коли Коржика, побывавшего у новоселов, и не сомневались в достоверности каждого Колиного слова. Они не сомневались в его словах и завидовали легкому характеру Коржика, который вот так запросто, без всяких-яких скачет через лужу в соседний барак и даже щупает там чужие, дареные кожухи.
Все парни, представьте себе, все до единого, охотно отправились бы вместе с Коржиком к новоселам, дабы представиться и познакомиться, если бы не считали, что это и неловко, и не тактично, и не солидно. К тому же вернувшийся из очередной вылазки Коржик доложил, что приехавшим сейчас не до знакомства, так как пришло начальство и все заняты организационными делами.
И потому двадцать или тридцать парней, набившихся в трехкоечную комнату, где жил Коржик, топтались и сидели у стола, мостились на краешках коек, подпирали плечами, затянутыми в дорогие бостоновые пиджаки, фанерные стены, оклеенные цветастыми обложками журналов (преимущественно актрисами из «Советского экрана»), пускали папиросный дым в направлении открытого окна и «пережевывали» последнее сообщение Коржика о том, что в бараке напротив творится сущая неразбериха, так как все начальники: и кадровик геологоразведки, и прораб со стройки, и какой-то приезжий директор зверофермы тянут новоселов каждый к себе, а те мечутся от одного к другому, не зная, как им быть и что делать.
Вот-вот растащат по району, никого в поселке не останется. Прошлый раз так было. Разве это дело? Зачем тогда ехали? возмущался фрезеровщик Пашка Михайлов и сердито глядел на Колю Коржика, точно это он растаскивал новоселов по району.
Нет, при чем тут звероферма? Слышь, Коржик, при чем звероферма? кипятился мастер инструменталки Алик Левша, парень горячий и вообще несдержанный. Что они, с ума посходили, психи ненормальные.
Братцы, давайте толком рассуждать: что бабам в поселке делать? доказывал шофер Мишка Веселов, огромадный, плечистый детина. Да это же даже не бабыпигалицы! Какой с них прок? Пацанов я ихних тоже виделсопля соплей.
Брось, пожалуйста, не соглашался Алик Левша, который иногда, правда в редких случаях, заменял крепкие словечки, обильно насыщавшие его лексикон, «культурными», вроде «пожалуйста», «извиняюсь», «мерси-спасибо». Как эточто делать? У тебя, Веселов, башкаво, а соображения нуль целых нуль десятых.
Да это же точно: либо им замуж выходить, либо назад скаты поворачивать, добродушно посмеиваясь, отвечал Алику Веселов. Ты сам мозгами раскинь: какая у них специальность? Ну какая? А-а!..
Почему? Там одна машинистка есть, мгновенно отозвался Коля Коржик. С этим как он?.. перманентом. Мечта девочка! Одна, кажется, поварихой была, одна в детсадике
Ну, я и говорюдетсадик приехал! усмехнулся Мишка Веселов и продолжал:А без шуток, я бы всех на Дом культуры послал. К весне бы сделали.
Точно, согласился Мишкин дружок Вася Ляхов, тоже шофер и тоже парень крупных габаритов. Пять лет строятне построят, а построятна капремонт закроют.
Вот-вот, вас бы с Лешкой на Дом культуры! снова возмутился фрезеровщик Пашка Михайлов. С вашими фигурами только камни таскать. Какие там заработки, знаешь?
Ясное дело, хреновые, констатировал Алик Левша. В месяц двадцать дней актированных. Сидилапу соси.
Какое актирование? Там на внутреннюю отделку перешли, возразил Ляхов. Ставь «козлы», ставь времянки и лепи на стены всякие финтифлюшки. Милое дело. Это тебе не на трассе, когда пуржишка прихватит.
Милое не милое, а на стройке уродоватьсяне женское дело, сказал Пашка Михайлов.
Кто говоритженское? усмехнулся Веселов. Женское делодетей рожать, пеленки полоскать, в кинишко с мужем ходить. Мне культурный отдых после рейсаво как нужен.
В смысле, на боковую?
Почему? усмехнулся Веселов. Сорганизовали бы мы к вечерку, примерно, танцы. С афишкой, чин по чину. Плохо? Думаешь, не прибегут? Он кивнул на раскрытое окно. Как пить дать, прибегут.
Идея! Надо раскумекать, сказал Алик.
Кумекай, усмехнулся Веселов. В клубе все скамейки намертво шурупами к полу привинчены.
Можно у нас.
Это где же у нас? В коридоре, что ли?
Кухня здоровая. Кастрюлив сарай, шкафза дверь.
А играть на чем будешь, на гребешке?
Позвать Кузьмина с оркестром.
Не пойдет.
Пойдет. Что ему стоит?
Не пойдет. Он со вчерашнего с гриппом залег.
Откуда знаешь?
Жену его видел, в аптеку бежала.
Зачем весь оркестр? Две трубыи хватит.
Да вся их капелла гриппует.
Так уж и вся?
Говорю, жена Кузьмина сказала: все духовики грипп схватили.
Словом, пока руководители поселка определяли в одном бараке трудовую судьбу прибывших новоселов, в другом бараке спорили о том же, прикидывая, что к чему и как лучше.
Один Лешка Бокалов не участвовал в разговоре. Он лежал на койке Коржика в свитере и стеганых брюках, глядел в дощатый потолок, курил и молчал. Настроение у него было препаскуднейшее. Уж очень ему не хотелось ехать на свой 205-й километр. А ехать надо было, и как можно скорее, потому что кран «Пионер» стоял поломанным и Тарусов ждал запчасти. Лешка знал, что если к утру он не явится с запчастями, Тарусов засядет за селектор и поднимет такую шумиху, что и небу, и Лешке станет жарко. Тарусову плевать на Лешкины переживания, он строит мост и кроме этого ничего не желает.
Потому разговоры парней о танцах, о Доме культуры и о предстоящем знакомстве с девчатами только нагоняли на Лешку тоску.
«Живут же люди! думал он, пуская в потолок папиросный дым. Черт меня дернул связаться с мостовиками! Сидел бы себе в поселке, ходил бы в рейсы. Неделя в рейсе, неделя на приколе. Хочешьтанцуй, хочешьна голове ходи, сам себе хозяин».
Дело в том, что Лешка не просто должен был везти на 205-й груз. Он работал на этом самом 205-м, а точнее, еще дальше 205-го, в стороне от трассы, строил мост через речку, которую его начальник Тарусов называл «загадкой природы». Река имела свойство раз десять за коротенькое лето то сжиматься в паршивенький ручеек, то разливаться метров на сто в ширину, затопляя лепившиеся с холма домики мостовиков. С мостом бились уже два года и столько раз меняли место его постройки, что пока лишь вогнали в берег всего несколько свай. Такое житье-бытье, на отшибе у всего земного света, до вчерашнего дня вполне устраивало Лешку. Он не имел никаких претензий ни к себе самому, ни к хитрой бестии речке, ни к поломавшемуся крану «Пионер», ни к своему горластому, петушливому начальнику Тарусову.
А сегодня он посылал к черту и мост, и речку, и кран, и Тарусова.
Лешка поднялся, сопровождаемый ржавым скрипом койки, спустил ноги в длинных шерстяных носках.
Ладно, парни, хватит базарить, сказал он. Ты бы, Коржик, на корабль сбегал: будут сегодня горючее разгружать? Если нет, может, у команды пару-тройку бутылок достанешь.
В районе уже месяца три не было в продаже спирта (водку и вино вообще не завозили), а корабль должен был доставить этот иссякший продукт.
А что, не мешало бы сообразить, поддержал Лешку оживившийся Веселов.
Я пить не буду, сказал Лешка. С собой возьму, ребят наших угощать буду.
Ты не будешь, а мы не прочь. Коржик, я с тобой пройдусь, поднялся с табуретки Веселов.
Дело ваше, сказал Лешка. Он достал из кармана брюк кучу смятых десятирублевок, бросил на стол четыре бумажки. Бери, сколько дадут.
Возьму, с готовностью ответил Коржик, но от денег отказался:У меня своих хватает. Какие счеты?
Ты что, мне обязан? спросил Лешка, недобро глянув на Коржика, после чего тот мгновенно сгреб со стола десятирублевки и сунул в карман пиджака.
Коля Коржик потому с такой готовностью мог выполнить любое Лешкино желание и потому не хотел брать денег, что считал себя в неоплатном долгу перед Лешкой после того, как тот спас его в пургу на трассе и полуживого, с обмороженными руками и ногами приволок на себе в больницу, так как ни его вскочившая в заметенный снегом овраг машина (тогда Коржик был шофером), ни Лешкина машина, ползшая той же дорогой сутки спустя, пробиться в поселок не смогли. С тех пор они сдружились, и с тех пор Коля Коржик готов был расшибиться для друга в лепешку.
На корабль пожелали отправиться все, кроме Лешки.
Комната мигом опустела, а Лешка снова лег на койку, снова пустил в потолок струю дыма.
Из головы у него не выходила девчонка, уронившая в воду чемодан. Он помнил, как она, бедолага, заплакала, потеряв чемодан, как прижала к себе тощий рюкзачок, и ему было бесконечно жаль ее. Лешке хотелось выйти на улицу, перейти через лужу и посмотреть на эту самую девчонку. Как ему казалось, она и теперь еще плачет и растирает ладошкой по щеке слезы.
Но он продолжал лежать, курить и проклинать свой 205-й километр и свой ЗИЛ с ящиком запчастей в кузове, который стоял во дворе общежития и ждал Лешку.
Он продолжал лежать и мучиться и тогда, когда вернулись ходоки на корабль. Разгрузку еще не начинали, в магазин никаких бочек со спиртом еще не возили, и никто ничего, кроме Коли Коржика, не достал. Коля же раздобыл у матросов ни много ни малочетыре бутылки «московской» и торжественно вручил их Лешке вместе с измятыми десятками, пролепетав при этом какие-то слова насчет того, что на «Онеге» попались свои ребята и ничего с него за бутылки не взяли.
Лешка молча взял две десятирублевки, а две молча сунул Коле в боковой кармашек. Потом, на зависть всему люду, спрятал бутылки в обшарпанный чемоданчик, ногой задвинул чемоданчик под койку и объявил, чтоб все расходились, так как ему надо пару часов поспать, а потом ехать на свой 205-й километр.
Давай, братва, расходись! тотчас же распорядился Коржик, растворяя двери в коридор. Человеку поспать надо! Надымили, понимаешь, грязи натащили!..
«Братва» возражать не стала. Дружно выкатившись за дверь, переместилась в комнату Алика Левши. Комнат в общежитии было много, и места везде хватало.
Оставшись вдвоем с Коржиком, Лешка спросил его:
Ты девчонку эту самую видел?
Какую?
Ну, чемодан у которой загремел?
А я ее и не запомнил, ответил Коля.
Я тоже в лицо не запомнил. И как зовут не знаешь?
Не знаю. А тебе зачем?
Да просто, небрежно сказал Лешка.
Так я могу узнать, с готовностью предложил Коля.
Узнай, если охота. Мне, собственно, ни к чему, притворно зевнул Лешка. Впрочем, ты сходи узнай, а я пока вздремну.
Коржик возвратился в мгновение ока и, вернувшись, застал Лешку вовсе не спавшим, а расхаживающим по комнате.
Нюшей ее зовут, сообщил Коржик. Это получается или Нюра, или Нюся, или Маруся сокращенная.
Настя? спросил Лешка. Ну, какая она из себя?
Нормальная, пожал плечами Коля.
Плачет?
Не плачеторет. Там у них черт-те что творится.
3
У новоселов же и впрямь творилась полная неразбериха. Почему? Да потому, что все, о чем они мечтали по пути в Каменное Сердце, растворилось в тумане и кануло в волны Тихого океана, по которому пришла «Онега».
Они мечтали строить (если не Комсомольск и не Братск, то что-то похожее), мечтали воздвигать, дерзать и покорять. Мечтали жить в палатках в морозы и в пургу, работать, не жалея себя, а в вольные часы сидеть у трескучего, жаркого костра, перекидывать в ладошках картошку, запивать горячим чаем из котелка, смотреть на морозные звезды, говорить о чем-то таком особенном или негромко петь тоже какие-то особенные, необыкновенные песни, как песни, с которой они не расставались всю дорогу на «Онеге»:
Пока я ходить умею,
Пока я дышать умею,
Пока я смотреть умею,