Словом, с внутренней отделкой был полный непорядок. Не проходило и часа, чтобы где-то что-то не падало, не билось, не трещало. Рабочие грустно подшучивали, что к лету, когда спадут морозы, Дом культуры рухнет полностью и целиком.
Прораб Свиридов ходил злой, как тигр, составлял бесконечные акты боя и безжалостно пинал валенками все, что попадало под ноги, лепной бордюр, порожнее ведро, так ведро, ящик с цветным стеклом, так ящик.
Отделку вели три бригады, и в обиходе их называли «мужская», «женская» и «девчачья». Штукатуры и маляры первых двух бригад имели высокие разряды и считались «опытными», о девчачьей бригаде говорили«никакая».
Кузьмич, пожилой дядечка из «опытных», прикомандированный на несколько дней к девчонкам, показал, как готовить раствор и орудовать мастерком. Премудрости в том особой не было, нужна была лишь сноровка. Расторопнее всех оказалась Шура Минаева. За неделю она выучилась так ловко затирать раствор, будто занималась этим с рождения. Кузьмич чрезмерно расхваливал Шуру, которая от его хвальбы горела маковым цветом, и очень положительно отзывался решительно о всех девчонках. Потому положительно, что не терпелось ему поскорей вернуться в свою бригаду«девчачья» едва вырабатывала полнормы, и в результате почетного учительствования Кузьмич крепко терял в заработке.
Ровно за десять дней Кузьмич закончил обучение, и бригада Вали Бессоновой заработала самостоятельно. Правда, отделку зала и фойе Свиридов девчонкам не доверил, а доверил штукатурить туалеты, курилки, закоулки под лестницами и подсобные комнаты за сценой. На такой пересеченной площади с углами и заворотами не разгонишься и выработки не дашь. Посему заработки у девчонок были плохи, а внимания к ним от Свиридованикакого.
Но, возможно, так бы и работала новоявленная бригада на Доме культуры до самого его открытия, если бы не случилось «чэпэ»самое страшное из всех «чэпэ».
«Чэпэ» заключалось в том, что в зале с потолка сорвалась люстракрасивейшая люстра весом в добрую тонну, с медной чашей вверху, с сотней матовых лампочек в плафонах-розочках, вся увешанная цветными стеклянными сосульками, вся искристая и трехъярусная.
С люстрой возились недели две, любовно и бережно, как с малым дитятейсобирали по частям, подвинчивали, подкручивали, натирали бархотками. Специально для нее смастерили на чердаке четыре ворота и опять-таки бережно и нежно поднимали этими воротами на стальных тросах ввысь, пока ее надраенная до золотого блеска чаша не вошла в черную дыру на лазоревом потолке зала. Люстра вписалась в потолок так же живописно, как вписывается в чистое летнее небо полуденное солнце. Все три бригады бросили работу, рассыпались по залу и, задирая головы, любовались люстрой.
На широком, небритом лице Свиридова играла солнечная улыбка, а по залу пробегал трепетный стеклянный звонна люстре позванивали сосульки.
И вот взяла и упала. От нее, как заметил потом Кузьмич, остался «пшик на ровном месте». Упала она, слава богу, ночью, никого не убив и не покалечив. Только сильно напугались от страшного грохота жители близлежащих домов, Говорят, ночью они выбежали на мороз и никак не могли понять, что за грохот учинился на их улице.
А днем на объект пришла комиссия. Члены комиссии скорбно вздыхали и качали головами, разглядывая груду битого стекла посреди зала, вышибленные стекла и побитые, как шрапнелью, стены. Комиссия установила и записала, что «в обвале люстры, стоимостью в 10 тысяч 800 рублей, прораб Свиридов виновности не несет, так как вышеуказанная люстра в результате собственного веса самостоятельно отделилась от конечной верхней подвески, после чего был совершен обрыв, несмотря на то, что была прикреплена к стальным балкам чердачного перекрытия, соблюдая правила инструкции, установленные для подвески тяжелых люстр с помощью тросов». Вместе с тем комиссия приняла решение «работу на объекте Дома культуры приостановить, ввиду низкой температуры помещения и некачественной просушки штукатурно-малярной отделки».
После такого решения Свиридов помолодел на десяток лет. Широкое, выбритое лицо его сияло, как начищенный полтинник. Рыжие, лохматые брови, вечно нависавшие над скуластыми щеками, откинулись вверх, и под ними засветились ясные, прямо-таки бирюзовые глаза. Он сменил заляпанную телогрейку на драповое пальто-реглан с каракулевым воротником и в этом реглане не ходил, а летал по поселку. Обретя в один день душевную и телесную легкость, Свиридов в этот же самый счастливый для него день собственноручно повесил замок на Дом культуры, а бригады рассредоточил по малым стройобъектам: «мужскую»на магазин, «женскую»на интернат, а «девчачью»на баню.
Ну, девушки, говорил Свиридов несвойственным ему, восторженным голосом, приведя «никакую» бригаду «на баню», все карты вам в руки, самостоятельный фронт работы даю! Показывайте, на что способны. Будет готова к новогодним торжествам банябудет всем благодарность в трудовую книжку. И первыми, само собой, париться будете. Вы на иней не смотритемороз я выгоню. Завтра «козлы» поставлютропинки будут. Мне беречь вас надомало вас осталось. Но, как говорится, мал золотник, да дорог.
Свиридов был прав: «девчачья» бригада заметно поредела. Четверо девчонок улетели самолетом по домам: с подъемными рассчитались зарплатой, а на дорогу прислали папы с мамами. Две девушки из Харькова ушли в швейную мастерскую, а две из Закалужска устроились счетоводами в контору торговой базы. В бригаде осталось десять девчонок, и теперь Свиридов никак не хотел их терять, поскольку они умели уже кое-что делать.
Вечером девчонки кочегарили плиту, варили макароны на ужин и обсуждали на кухне дневные события.
Дожились! недовольно говорила остролицая девушка с волнистыми каштановыми волосамиМаша Кудрявцева, снимая шумовкой дымящуюся над большой кастрюлей пену. Начинали с гидростанции, очутились на Доме культуры, теперьздравствуйте! баньку будем штукатурить! Она сердито смахнула с шумовки горку мягкой пены и продолжала:А все почему? Бесхарактерные мы, никакой твердости.
Ой, Маша, хватит! тоскливо попросила Валя Бессонова. Вместе с Катей она перетирала у длинного стола алюминиевые миски. Как вечер, у нас один и тот же разговор
Валя обрезала косы, похудела. Короткая стрижка с легким напуском на лоб делала ее похожей на задиристого мальчишку-подростка. Только ямочки на щеках, когда улыбалась, и чересчур длинные пушистые ресницы как-то не подходили к мальчишескому лицу.
Не знаю, может, тебе все это нравится, а мне нисколько! Маша снова сердито сбросила в ведро пену. По натуре Маша была вспыльчива и любила спорить.
Ну, завелась! не выдержала Катя, которой тоже надоели подобные разговоры. Сто раз долдоним: надоело, надоело, надоело! Всем надоело и всем не нравится. А что делать? Ты сама-то знаешь, что делать?
Знаю, мгновенно отозвалась Маша. Бросить все!
И что дальше? насмешливо спросила Катя.
Бросить, и точка.
Глупости, нехотя сказала Валя.
Ну, если тебе нравится, сиди на этой бане, а я не хочу! отрезала Маша.
Другие девчонки, привыкшие к подобным разговорам, с безразличием слушали затеянную Машей словесную перепалку, молча резали хлеб, раскладывали на столе вилки, ставили чашки.
Шура Минаева сидела на табуретке, прильнув бочком к теплой стене у плиты, и, похоже, дремала. Что говорить? Все было давно выяснено. Никому не нравилось быть штукатуром, не нравилось ходить чучелом по поселкув заляпанных стеганках, в неуклюжих ватных брюках и растоптанных валенках. Не нравилось обедать всухомятку, а вечером давиться неизменными макаронами, не нравилось пилить по субботам на улице снег, топить его на плите в ведрах и устраивать на кухне баню в двух цинковых корытах и трех тазиках, скупо поливая друг дружку дефицитной водой.
Все бы можно было принять как должное, радоваться таким мизерным благам, если бы Если бы вокруг была голая земля, шумела стройка, если бы тысячи человек работали засучив рукава. Так нет же и нет! Сперва двадцать, а потом уже и десять девчонок бродили, наряженные пугалами по поселку, и женщины в беличьих и котиковых шубках шарахались от них в магазинах, косились на улице. Женя Полунин, явившись однажды в Дом культуры и боясь запачкать известкой шикарные бурки, прокричал им что-то бодрое с расстояния и исчез, как видение. А редактор районной газеты дошел до того, что, потоптавшись возле них минут пять и поглядев, как они шлепают на стенку раствор, напечатал про них критическую заметку «Подтянитесь, девушки!».
Во всем этом была какая-то несправедливость. Девушки чувствовали себя оскорбленными, униженными. И потому одни просто все бросали и уезжали туда, откуда приехали, другие уходили на «чистую» работу.
Валя Бессонова мучительно переживала вот такое свое положение. Она выросла в семье военного инженера, окруженная любовью отца, мамы и бабушки. Ее решение уехать из дому было трагедией для родных. Она разругалась с ними, уехала и не взяла из самолюбия даже свои зимние вещи. Теперь она мучилась и переживала: выходит, отец был прав, не пуская ее из дому? Выходит, он был прав, говоря, что журавль в небеэто институт, куда ей надо поступать, а не строить в мечтах воздушные замки? Стоило бы Вале написать домой, что она хочет вернуться, и ей немедленно прислали бы денег. Но она не делала этого. Валя хотела быть самостоятельной. Как ни донимали ее горькие мысли, она все же не соглашалась с отцом насчет того, что ее журавльинститут. Потому все плохо, думала она, что по чьему-то недомыслию их привезли в поселок, где они вовсе не нужны.
Девчонки по бригаде соглашались с Валей. Они копили деньги на лето, чтоб добраться до Хабаровска и уже оттуда попасть на настоящую стройку. Хоть в непролазную тайгу, хоть на льдину, хоть к черту на рога, лишь бы все там были равными.
Чтоб без щеголих в беличьих шубках и без Жень Полуниных в шикарных бурках
Макароны сварились, всей бригадой сели за стол. Ели молча и быстротолько вилки стучали по железным мискам.
На кухню с кастрюлькой зашла Вика Обушко, миниатюрная девушка, похожая на японочку. Метнула на девчонок скошенные глаза, поставила на плиту кастрюльку, покрутила в ней ложкой. Девчонки не обратили на нее внимания. С тех пор, как Вика с подружкой Томкой переметнулась со стройки в швейную мастерскую, они питались отдельно.
Девочки, не расходитесь, сказала после ужина Валя. Надо одну вещь обсудить. Сейчас Катя расскажет.
Катя положила на стол блокнот, постоянно торчавший из кармана ее шерстяной кофты.
Смотрите, девочки, что получается, Катя была казначеем бригады, все отдавали ей зарплату, и она вела строгий учет расходам. За десять дней на питание ушло сорок семь рублей. Ну, десять рублей на кино, пять на свет получится, пять пусть за воду и пятнадцать за общежитие. Остается, Катя заглянула в блокнот, остается семьсот сорок рублей. Двести откладываем на билеты, двестирассчитаться с подъемными, а триста сорок чистенькие. Ну, что я предлагаю? Давайте покупать одежду, каждому по очереди. У всех нет зимних пальто. Давайте начнем с пальто и сразу кому-нибудь купим. В магазине висят все размеры, с песцом, сто пятьдесят рублей, очень современный фасон.
Девочки оживились.
Первой Шуре купим, предложила Рита Снежкова, самая молчаливая, тихая девушка с задумчивым лицом.
Почему мне? Шура обрадовалась, заерзала на табуретке, закраснелась, и все поняли, что протестует она только из вежливости.
Надо же с кого-то начинать, Катя была страшенно довольна, что ее предложение приняли. В том месяце следующему купим, потом следующему.
Ну, это чепуха! возразила Маша. Пока до последнего очередь дойдет, лето придет. Зачем мне или тебе летом зимнее пальто? А Шура к тому времени свое сносит.
Тогда как же? растерянно развела руками Катя.
Вика перестала мешать суп в кастрюльке, обернулась к девчонкам.
Хоть вы обижаетесь, но я вам одну вещь скажу.Вике очень хотелось загладить свою вину перед ними за уход из бригады. Она говорила быстро, боясь, что ее оборвут:В пошивочной в кредит шьют и пальто, и платья, и костюмы. Мы с Томкой уже пальто заказали. Всего девяносто пять рублей. Без песца, ну так что? Можно с цигейкой, можно с черненьким каракулем.
А цвет какой? деловито перебила ее Маша.
Там всего один цветжелтоватый.
Не страшно, решила Валя. Зато все сразу оденемся.
Я могу попросить, чтоб быстрее пошили.
Лед тронулся, примирение состоялось, и Вика готова была плясать от радости.
На кухню осторожно заглянула Томкаузнать, почему Вика долго разогревает суп. Поняла, что Вика прощена, а раз Вика, то и она, и смело вошла на кухню.
Чем дальше в лес, тем больше дров. Девчонки разошлись и строили новые планы. Надо всем купить коньки с ботинками и лыжные костюмы. И не толкаться вечерами на кухне, а ходить на каток. На заливе вечерами гоняют шайбу доморощенные хоккеисты под началом Сашки Старовойтова, а его крохотная жена-машинистка носится меж ними на коньках, посвистывая милицейским свистком. По вечерам, вокруг зимующих во льду барж и катеров раскатывают парочки, преимущественно мужья с женами, а холостые парни рвут стометровки и пятисотки, точно готовятся прорваться в чемпионы мира или, на худший случай, страны.
Все, девочки, решено! Чем мы хуже других? горячо говорила Валя, и глаза ее алмазно светились в пушистых ресницах, а ямочки на щеках подрагивали, Завтра заказываем пальто и покупаем коньки. А еще
В это время в белое морозное окно туго ударили снежкираз и другой. Девчонки вздрогнули, замерли, потом укоризненно обернулись к Кате. Катя сердито повела плечом, сердито убрала за ухо соломенную прядку волос.
Ну, при чем здесь я? возмутилась она.
Шура побледнела. Плоское лицо ее с загогулькой-носом, обрамленное жидкими, гладко зачесанными пепельными волосами, увяло.
Она начала суетливо складывать одна в одну пустые миски.
Сейчас выйду, посмотрю! воинственно сказала Катя, направляясь к двери.
Маша остановила ее:
Не ходи, вдруг он пьяный?
Псих какой-то! Катя вернулась, тоже стала прибирать на столе.
Ты в библиотеку пойдешь? чересчур уж громко спросила Шура.
Валя, пойдем? Катя обернулась к Вале.
Да, давайте скорее убирать.
И я с вами, только поем, немедленно отозвалась Вика.
Идем, кивнула Валя.
Вика и Томка были окончательно прощены. Вика подхватила с плиты кастрюльку с разогретым супом и вместе с Томкой унеслась из кухни.
Мороз тяжелым белым паром придавил поселок. Пар стоял недвижной, плотной стеной, в нем едва различались желтые, мутные пятна фонарей и темнеющие треугольники крыш.
Казалось, что фонари и крыши висят над землей, ничем не поддерживаемые снизу. Густая, давящая тишина обнимала дома и улицы.
Девчонки проплыли в белом морозе по центральной улице, свернули в проулок, вернее, в глубокую снежную траншею, пробитую бульдозером. От траншеи влево и вправо разбегались траншейки поуже, прокопанные лопатами, к домам. Одна из них привела к домику библиотеки, закутанному по самую крышу вместе с окнами в снег. Свободной оставались лишь двери и верхняя ступенька крыльца.
Двери в сени легко отворились. С потолка солнцем блеснула лампочка, затопила светом глаза. Девчонки освободили замотанные платками и шарфами носы и рты, стряхнули примерзшие к платкам и шапкам заросли инея, затопали ногами, сбивая с валенок снег.
В небольшом зальце библиотеки плавала жара. Красно светилась раскаленная дверца железной печки. В духоте и в розовом свете абажуров томились, поблескивая корешками, книги на стеллажахточно жарились на огромных противнях в большой розовой печи-зале. Пожилая полная библиотекарша, разомлев от духотищи, подремывала на стуле за перегородкой, а единственный посетительАлик Левша сидел за столом, листал подшивку газет. Шапка его и воротник полушубка еще не отошли от инея и потому было ясно, что пришел он сюда минуту назад. Увидев девчонок, Алик поднялся, изобразил на лице удивление:
О, соседки пришли! Не ожидал вас видеть. Какие книжки сдаете, если не секрет?
Катя фыркнула, прошла мимо Алика, окатив его неприступным взглядом и не громко, но так, что все услышали, сказала:
Явление Христа народу! И обернувшись к Алику, сердито спросила:А если бы окно разбил?
Окно? Какое окно? изумился он. Извиняюсь, ничего не понимаю.
То самое, куда снежки бросали, не менее сердито сказала Валя.
А, снежки! Это я пошутил. Нельзя пошутить, что ли? молниеносно «вспомнил» Алик. И тут же предложил:Девочки, пошли в кино. На последний сеанс успеем. Классная картина идет, «Повесть о Пташкине».