«Куда ты идешь? уже насмешливо спрашивал рассудок. Это же ледяная пустыня!.. Ты и пустынябольше никого Куда ты идешь?!»
Шурке стало все безразлично, нестерпимо захотелось спать. И рассудок тут же поддержал его.
«Поспи, поспи! сказал он. Тебе надо выспаться Полярная звезда никуда не денется Черт с ней, с Полярной звездой Ложись!..»
Шурка подчинился ему, прилег под снежным застругом.
«Так Молодец, одобрил рассудок. Спи Или нет, стой! Вон твоя Полярная, видишь?»
Он открыл глаза. Звезды плясали и кувыркались. Млечный Путь размахивал белым хвостом, звезды с визгом шарахались от него. Полярная звезда хохотала басом и так тряслась, что от нее откалывались зеленые лучи и стрелами сыпались вниз.
«Василя Василя!..»кричала ему Полярная звезда голосом Таюнэ.
«Шурка, Шурка!.. орал ему в ухо чей-то сиплый бас. Привет, гражданин начальничек!.. Наше вам с кисточкой!..»
Шурке было тепло. Звездная пляска веселила его.
«Видал, что вытворяют, стервы? спросил его рассудок. У-у-у, ведьмы!.. Может, прикрикнуть?..»
«Не тронь Пускай пируют, разрешил Шурка. Там Таюнэ».
«Где, где?!»закричал рассудок.
Шурка шикнул на него, он притих, отвязался от него. Но одна прыткая мыслишка опять прискакала. Шурка хорошо видел ее: она была похожа на головастика с красным туловищем и черным хвостом. Она вертелась у него перед глазами, дышала на него жарким красным ртом и злорадно шипела ему в лицо:
«А-а, замерзаешь!.. А Таюнэ в избушке Там печка, там тепло!.. Скоро ты станешь мерзлой колодой!.. А-а, замерзаешь!..»
Шурке хотелось запустить в нее чем-нибудь тяжелым, но ему лень было шевельнуться. Он только страшно заскрипел зубами, и мысль-головастик испугалась. Противно пискнув, она исчезла.
Стало тихони звука. Все пропалоночь, звезды, снега, мороз. Засыпая, Шурка испытывал высшее блаженство тишины и покоя.
Уже в полудреме он как-то вяло подумал о том, что собаки всегда возвращаются к дому хозяина
Собаки действительно вернулись к Таюнэ. Наутро она нашла полуживого Шурку у снежной заструги. Взвалила на нарты, привезла в избушку.
Растирая нерпичьим жиром его обмороженные руки, ноги, лицо, Таюнэ плакала и тихо говорила:
Зачем ты терялся, зачем далеко ехал?.. Таюнэ тебя много искать ходила Это собаки плохо делал: тебя в тундре бросал, сами в избушку назад бежал Таюнэ собаки прогонять будет, другой упряжка брать будет Ты не будешь теперь один гулять далеко, ехал, да?..
Шурка слышал ее слова, но ему казалось, что это снова Полярная звезда нашептывает ему голосом Таюнэ.
Когда же он пришел в себя и увидел рядом Таюнэ, ее влажные раскосые глаза, когда услышал те же слова ее, ругавшие плохих собак и просившие его никуда больше не ездить, Шурка ясно понял, что в жизни все-таки есть счастье, и для него это счастьеТаюнэ.
Не буду ездить, сказал он ей размякшим голосом. Дурак я отпетый.
Тогда она склонилась к нему и тихо сказала:
Скоро у Таюнэ еще один Василя будет Маленький рибонок будет Она взяла его руку, прижала к своему животу, объяснила:Здесь живош
Ребенок?! удивился Шурка. Потом, подумав, смиренно сказал:Ну что ж, пускай будет Это хорошо.
11
Май заколобродил пургами.
День широко раздвинул свои границы, и резвые, напористые пурги бесились теперь на виду у солнца, швырялись в него снежной пылищей. А в дни затишья солнце, воздух и снег так слепили глаза, что невозможно было глядеть. И только по этому нестерпимо резкому свету, да по яркой голубизне неба, да по первой пролетевшей стайке куропаток можно было предположить, что идет весна. В остальном же все было как зимойпурги, морозы, снега
Один раз майская пурга завернула так круто, что за ночь по самую трубу занесла снегом избушку. Шурка с трудом выбрался через чердак из избушки и весь день махал лопатой, пробивая тоннель к двери.
Охота на песцов кончилась. Таюнэ отвезла на склад оставшуюся партию пушнины. Потом еще несколько раз ездила в село, отвозя охотничье снаряжение, в основном капканы, которых насчитывалось сотни две, так что за раз их нельзя было увезти. Возвращалась она с кучей всяких новостей и, едва переступив порог, принималась выкладывать их Шурке.
Антруша видала, привет тебе говорил, начинала она, хитровато щуря глаза. Еще говорил: «Скоро опять кино привозить буду, муж твой пускай смотрит. Зачем он на чердака сидеть, зачем прятался? Василя умный, хиолога большой. Ты так ему говори!»
Молодец киномеханик, правильно решил, в тон ей отвечал Шурка. И небрежно спрашивал:Когда же он приедет?
Скоро нет, уже серьезно говорила она. Антруша район ехать надо, начальника милиции ходить, паспорта новый просить.
А зачем ему новый? словно между прочим интересовался Шурка.
Потому плохо прятал паспорта свой, по-прежнему серьезно отвечала она. Меня встречал, говорил: «Таюнэ, плохой мой делакино тундра крутил, паспорта терял. Может, ты видала?» Я смеялась, говорила: «Умка твой паспорта брал, умка знает!» Я так говорила?
Точно. Раз не знает, где посеял, значит, медведь съел, подтверждал Шурка. Ну а еще кого видала? Айвана своего видала?
Видала, видала, кивала она. Немношко сора был, немношко шутка делал.
А ссорились чего? спрашивал Шурка.
Таюнэ оживленно рассказывала:
Я колхоз хожуАйван два щека дует, говорит: «Зачем испушка сидишь? Охота давно конец. Зачем свой дом не едешь, клуб не ходишь? Хочешь как волк быть, да?»Таюнэ смешно надувала щеки, оттопыривала губы, копируя Айвана, потом продолжала:Тогда я быстро вспоминала, говорила: «Почему ты щека дул, может, ты сердита, да? Может, ты бандит не умел нашел, да? Ты выговор большой получал, да?» Василя помнил: я говорила, когда бандит бегал? спрашивала она Шурку.
А-а, тот самый Ну, ну, а что Айван?
Айван много смеялся. Потом рукой махал: «Ладна, Таюнэ, сиди свой испушка, твой дом зимой холод держиткто топил печка? А бандит зачем в наша тундра ходил? Бандит другая тундра ловили».
Молодцы, что поймали, отвечал Шурка.
После таких разговоров на душе у Шурки скребли кошки. Он понимал, что приближается развязка. Так или иначе, а через месяц-другой, как только стают снега, Таюнэ надо перебираться в село. Так или иначе, а ее беременность вот-вот заметят, и это вызовет подозрение. К тому же в любой день в избушку снова может кто-нибудь нагрянуть, и неизвестно, чем это на сей раз обернется. Но теперь Шурка отчего-то не мог с прежней легкостью бросить Таюнэ.
«Ух, дьявол! ругал он себя. Совсем раскис, тряпкой стал! Сантиментики всякие в голову лезут!»
Он ругал себя, но ничего не мог с собой поделать. Были минуты, когда он хотел открыть Таюнэ все карты и уговорить ее вместе с ним бежать в поселок. Были минуты, когда он хотел вместе с нею податься в село, а там будь что будет. Были минуты отчаяния, когда ему казалось, что выхода нет вообще. Но все это проходило, и в глубине сознания у него снова зрело решение бежать одному. Документы киномеханика были надежно припрятаны в сарае. В упряжке ходили другие собаки, крепче и выносливее прежних. И, главное, в тундре кончилась кромешная ночь с ее звуками, тенями и страхами.
Каждый день Шурка решал, что вечером, когда в небе появится Полярная звезда, он покинет избушку. Но приходил вечер, Таюнэ зажигала лампу, доставала из портфеля книжку (теперь она всегда привозила из села новые книжки), брала его за руку, тянула от стола на шкуры:
Зачем много курил, зачем много думал? Лучше читай Таюнэ книжка, чтоб Таюнэ умный стала. Так садилася, усаживала она его на мягкие шкуры. Так нога своя ложила Теперь я голова своя, она клала ему на колени голову. Теперь глаза закрыла буду, слушала буду.
Шурка подчинялся, читал ей книжки, гладил ее округлившиеся плечи, целовал глаза, опять читал и откладывал свой отъезд до завтрашнего вечера.
Сидя, с ней за книжками, он, как и раньше, удивлялся той ребячьей доверчивости, с какой она принимала каждое печатное слово и все слова, которые он сам ей говорил. И если прежде он посмеивался над этим, то теперь ему отчего-то было неловко обижать ее своей ложью.
Но чем настойчивее он убеждал себя, что надо бежать, тем труднее ему было это сделать. Он больше не спрашивал себя, что это с ним и почему так происходит. Когда Таюнэ засыпала, положив ему на плечо голову и обхватив гибкой рукой его шею, в Шуркиной душе разливалось такое блаженство, такая умиротворенность охватывала его, что он забывал, кто он и каким ветром сюда занесен. В эти минуты ему казалось, что он и родился, и вырос, и жил в этой тундре, в этой избушке, и что давным-давно знает Таюнэ, и что никуда не уйдет от нее, а навечно останется с нею. Все его чувства, спрятанные прежде под замок от женских чар и обольщений, вдруг прорвались наружу и заслонили перед ним все, что лежало за границей этих чувств.
Однако если все это испытывал и переживал Шурка, то в чувствах Таюнэ к нему улавливалась какая-то смиренная отреченность. Она молча принимала его ласки, иногда хмурилась, иногда убегала от него, иногда сама подходила к нему, осторожно дотрагивалась кончиками пальцев до его губ, щек, бровей, затаенно спрашивала:
Таюнэ хороший жина Василя?
Но она любила его. Любила так, как любят женщины ее народа, женщины снеговскуповато и ровно. Для нее он был ни с кем не сравнимый. Он был русский, он был геолог, он был красивее и умнее всех чукотских и эскимосских парней, которых она знала. Но главное, он был ее мужем. И это обстоятельство было решающим в ее любви к нему. Серьезно поверив в то, что она его жена, она гордилась этим и была безмерно счастлива.
И все же настал день, когда Шурка решил, что тянуть дальше нельзя. С утра он впрягся в работу. Прибивал железо, сорванное ветром с крыши сарая (заодно достал из тайничка документы киномеханика, спрятал их в валенок), кормил до отвала собак в сарае (заодно отмахнул топором от оленьей туши лопатку, обернул брезентом, прикрыл сухим хворостом), подстрелил из винчестера трех куропаток, а винчестер, как бы невзначай, поставил в сарае. После обеда принялся пилить снег. Таскал на нартах снежные кирпичи, складывал возле избушки.
Таюнэ прибирала на чердаке и, как всегда, громко распевала. Вынеся на улицу мусор, она увидела Шуркину работу и удивилась:
Зачем много пилил?
Ничего, ответил Шурка. Чем каждый день пилой ширкать, сразу на месячишко заготовлю.
Смотри, солнце скоро сам твоя снег вода делал! засмеялась она, показав на солнце в молочном небе. Потом кивнула в сторону замерзшей реки:Скоро вода плавать будет, Василя солата найти будет, домой в село ехать. Да?
Да, скоро и золото найдем, и в село поедем, как-то кисло ответил он.
Таюнэ убежала. Вскоре Шурка снова услышал ее веселый голос под крышей избушки.
«Вот поет и не догадывается ни о чем, невесело подумал он. Хреновая житуха!..»
Ему захотелось побыть с нею эти последние часы, как-то намекнуть ей, чтобы она не сейчаспотом поняла, что он будет помнить и ее, и эту избушку на краю света, и зиму, которую он провел вместе с нею. О своем будущем ребенке он не думал, не думал и о том, что Таюнэ скоро станет матерью, потому что не мог представить ни ее в роли матери, ни тем более несуществующего пока ребенка. Он знал ее такую, какой она была сейчас, и думал о ней такой, какая она сейчас была.
Он выдернул из снега ножовку, пошел в избушку. Услышав стук двери, Таюнэ перестала петь.
Хватит тебе прибираться, спускайся сюда! крикнул он ей в чердачный проем.
Я совсем все делала! ответила она, подходя к проему, и, перегнувшись, протянула ему зажженную лампу:Тихо-тихо держи, чтоб падала не надо!
Держу, отпускай руку.
Он взял у Таюнэ лампу, пошел повесить ее на гвоздь в стене. И не увидел, как у Таюнэ подвернулась и соскользнула с печки нога. Он только услышал, как она вскрикнула и упала.
Как же ты, а?.. кинулся к ней Шурка. Болит?
Совсем мало болит ответила она, виновато улыбаясь и показывая пальцами, как колет в ноге.
Сомлела, догадался Шурка. Давай разотру.
Он крепко, с силой растирал ладонями ее ногу в икре, все время повторяя:
Прошло?.. А теперь?
Теперь нет, наконец сказала Таюнэ. Потом засмеялась, спросила:Ты немношко боялся, когда я падала? И вдруг тихонько вскрикнула, взялась рукой за поясницу.
Опять сомлела?
Нет, здесь кололо, показала она на правый бок.
Ты ложись, посоветовал Шурка. Малость полежишьпройдет.
Но боль в боку не стихала. Таюнэ лежала бледная. Он подсел к ней.
Ну, покажи, где болит?
Здесь, она снова показала на правый бок.
Вот что, надо порошков попить, решил Шурка.
Он вытряхнул из коробки на стол все порошки, которыми когда-то снабдила Таюнэ фельдшерица Анна Петровна, и, смешав несколько разных порошков, дал Таюнэ.
Проходит? спросил Шурка, немного подождав.
Теперь мало больно, негромко сказала она.
Поняла, что значит медицина? обрадовался Шурка и подумал, что, если через час Таюнэ встанет как ни в чем не бывало, он не будет здесь задерживаться.
Однако спустя час Таюнэ горела в жару. Шурка совсем растерялся, не зная, как и чем ей помочь. Он то накладывал ей на лоб мокрый платок, то вытирал ее потное лицо, то толкал ей в рот кружку с холодной водой.
Ты на меня смотри. Слышишь?.. Нельзя спать. Слышишь?.. тормошил он ее. И поминутно спрашивал:Не проходит?.. Проходит?..
Сперва она отвечала ему и смотрела на него жаркими, округлившимися глазами. Потом слова у нее стали путаться, глаза притухли, сузились, взгляд их скользил мимо Шурки, метался по сторонам. Она тяжело и часто дышала открытым ртом.
Нельзя спать, слышишь?.. настойчиво уговаривал он ее. Ты на меня смотри Хочешь, я тебе расскажу что-нибудь? Какую-нибудь историю
Но Таюнэ не смотрела на него и не отвечала.
«Умрет!.. вдруг подумал Шурка. Умрет вот так, и все!..»
Страх перед тем, что она действительно сейчас умрет, заставил Шурку выбежать из избушки. Он так рванул двери сарая, что они только чудом не сорвались с петель. Какими-то деревянными руками запряг в нарты собак. Потом вбежал в избушку, схватил кукуль, положил в него Таюнэ. Надев кухлянку и малахай, вынес Таюнэ из избушки, уложил на нарты и погнал собак
12
Поздно ночью собаки с лаем внесли нарты в село. Из дворов на все лады отозвались собачьи глотки.
Отбиваясь остолом от наседавших со всех сторон чужих собак, Шурка стал колотить в чье-то темное, затянутое легким морозом окно.
Где тут у вас доктор? крикнул он полуголому мужчине в валенках, который появился на крыльце.
Ходи тот дом через дорога, показал мужчина на противоположный дом.
Шурка побежал через дорогу, не обращая внимания на грызню разъярившихся собак, которые вдруг, забыв о приезжем, затеяли драку меж собой. Мужчина схватил в сенях весло и как был, в брюках и без рубашки, так и побежал за Шуркой, разгоняя по пути веслом собак.
В окне медпункта засветилось. Вышла пожилая женщина и таким тоном, будто она не спала, а дожидалась Шуркиного прихода, мягко сказала:
Вы напрасно стучите, здесь открыто. Что случилось?
Шурка не успел ответитьженщина уже увидела нарты и, все поняв, засуетилась:
Сейчас, сейчас Вносите Я помогу.
Я сам, сказал Шурка, поднимая с нарт Таюнэ.
Не слушая его, женщина и мужчина, разгонявший собак, помогли ему внести Таюнэ в дом.
Сюда, сюда, показала женщина на одну из дверей. Что с ней? Когда заболела?
Сегодня Она умирает, сказал Шурка, опуская Таюнэ на койку.
Сейчас, сейчас снова засуетилась женщина. И вдруг стала приказывать:Аренто, бегите к Катерине Петровне, скажите, надо немедленно помочь. Пусть разбудит Лену Ротваль и Вуквуну. И наденьте мою телогрейку, висит в коридоре. А вы, голубчик, в сарай, повернулась она к Шурке. Растапливайте плиту.
Дальше Шурка автоматически выполнял все, что требовала фельдшерица: носил дрова, разжигал плиту, бегал в соседний дом будить какого-то Чарэ, чтоб тот дал в медпункт электрический свет, который обычно отключали на ночь, бегал «через два дома» звать какую-то Зиночку.
Когда все срочно созванные женщины сбежались в больницу, они сразу оттеснили Шурку от плиты, заходили, зашептались, не обращая на него внимания. Трое мужчин, появившихся в комнате, где горела плита и кипятились инструменты, тоже остались равнодушны к Шуркиному присутствию. Впрочем, все они не интересовали Шурку. Он сидел на табурете у окна и ждал, когда из комнаты, где осталась Таюнэ, выйдет пожилая фельдшерица. Ему казалось, что она должна сообщить ему что-то важное.
Дверь из сеней открылась. Вошел низкорослый мужчина в кухлянке, с орденом на груди, и по-чукотски заговорил с другими мужчинами. Как только в дверях показалась фельдшерица, он спросил ее:
Может, в район сообщить надо, пусть доктора на самолете везут? Как думаешь, Анна Петровна?
Да, да, закивала женщина. Опасный случай.
Сейчас радиста подниму, сказал низкорослый и направился к выходу. Трое мужчин вышли за ним.