Она тайком едет в Петербург, узнает здесь подробности, которые, по понятным причинам, не могли попасть в газеты, узнает все. О, как хорошо Соня понимала, что творилось в душе у Засулич, какова была мера ее ужаса и отчаяния! Засулич, конечно, не допускала мысли, что такое дело может пройти бесследно; она, конечно, ждала, не отзовется ли оно хоть чем-нибудьклеймящей ли статьей в газете, публичной ли речью нет, все кругом молчит, и ничто, таким образом, не мешает Трепову или кому другому, столь же сильному, снова и снова безнаказанно творить такие же расправы И тогдаза годы своих скитаний поневоле оторванная от революционной среды, еще не успевшая отыскать новые связи, одна со своими мыслямитогда она решается: о, я сама! Нужен крик, нужен отчаянный- вопль, который был бы услышан всеми у меня достанет сил сделать это! Я смогу, я сумею, пусть ценой своей жизни, доказать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, попирая человеческую личность!..
Так пришел день возмездия: 24 января 1878 года.
Соня сообразила вдруг, что в жизни ее, в сущности, было не так уж много дней, которые отложились бы в памяти с такой отчетливостью, как этот24 января. К удивлению своему, она обнаружила, что помнит не только то, о чем думала и что говорила сама, но и вообще все, что происходило и о чем говорилось в тот день.
Да, то был памятный день, вдвойне памятный! Накануне (23 января) был объявлен приговор правительствующего сената, вопреки ожиданиям, довольно мягкий для большинства участников процесса 193-х приговор: девяносто подсудимых (и Соня в их числе) были оправданы, еще семьдесят человек хоть и были осуждены, но чисто символическиим было зачтено в наказание предварительное заключение, и, таким образом, перед ними тоже открылись двери тюремных камер; даже по отношению к осужденным на долгую каторгу суд счел нужным ходатайствовать перед царем о замене ее ссылкой (исключая, правда, Мышкина, которому члены суда не могли простить его бичующей речи). Итак, накануне объявлен был приговор, а уже наутро многие из выпущенных на свободу сошлись у Сони, в номерах Фредерикса на Знаменской площади. Что делалось! Обнимались, поздравляли друг друга, плакали от радости!..
Сидели кто где, часто примостившись прямо на полу, многим же- пришлось стоять. Соне было не по себе, хозяйка как-никак; но, пожалуй, никто, кроме нее, и не замечал ни тесноты этой, ни прочих неудобств, все чувствовали себя свободно и легко. Скоро и она забыла о своем положении хозяйки, перестала испытывать даже обычную свою, при обилии незнакомых, скованность: оттого, верно, что люди, так или иначе, были все свои, родныелибо бывшие чайковцы, либо те, с кем те же чайковцы крепко сдружились за время заключения.
Разговор вначале вертелся вокруг одного: победили!
И в самом деле: четыре с лишним года мудрили жандармы над созданием процесса-монстра, нашумели на весь мир, заранее хвастая успехом, и вдруггора родила мышь! Больше того, процесс, с помощью которого правительство замышляло, выставив мирных пропагандистов как «закоренелых злодеев», раз и навсегда покончить с крамолой, вылился для властей в четвертую Плевну, куда более позорную, чем все три поражения в войне перед стенами этой крепости Тут кто-то очень к месту вспомнил, что прокурор Желеховский за несколько дней до процесса заверял своих друзей (заключенные тогда же узнали об этом от адвокатов): «Я покрою позором обвиняемых!» Слова Желеховского, так комично звучавшие сегодня, вспомнил Тихомиров; он разминал папироску, собираясь закурить, но прежде чем чиркнуть спичкой, скривил насмешливо губы, сказал: «Помните?..» А Саблин, он сидел на подоконнике, повторил заключительную реплику адвоката Александрова, дерзко обращенную к судьям, ту знаменитую его реплику, в которой он предрек, что «история пригвоздит к позорному столбу не сидящих на скамье подсудимых, а тех, кто их на эти скамьи посадил». Мог ли в тот момент, когда произносились эти слова, кто-нибудь подумать, что они окажутся вещими?..
Соня помнила, как поражало ее то, что никто из этих исхудавших, с желтовато-серым цветом кожи и заострившимися чертами людей, проведших в заключении и два, и три, даже четыре года, никто и словом не обмолвился, каково-то было им там, в тюрьме. Каждый словно бы запретил себе касаться этой темы. Наверное, это оттого, решила она тогда, что слишком близко все, слишком больно; но теперь она понимала, что была неправа. Тут скорей всего другая была причина: взбудораженные таким неожиданным своим освобождением, захваченные мыслями о предстоящей работе, они, пожалуй, и действительно забыли уже свои недавние мучения. Одно заботило их сейчас: не собираются ли власти упечь их под гласный полицейский надзор? Для таких опасений были немалые основания. Чем, к примеру, объяснить, что со всех освобожденных, даже с тех, кто был полностью оправдан судом, взята подписка, не более чем в трехдневный срок по прибытии на место жительства сообщить свои адреса полиции?
А тут еще Богданович со своим пугающим известием! Ходят слухи, сказал он, пощипывая свою огненно-красную бороду, что Третье отделение, осекшись с судом, решило расправиться с выпущенными, выслав всех административно.
Не посмеют, заметил Саблин.Это было бы слишком уж скандалиозно.
Ты чересчур высокого мнения об этих господах с Цепного моста, возразил Богданович.
Ничуть, настаивал на своем Саблин. Ты послушай, о чем говорят в лавках, на улице, где угодно!
Верно, верно! вскочил с пола темпераментный Морозов- (тоненький, довольно высокий, он выглядел совсем мальчиком). Едем мы сюда в конкея, Грачевский, Орлов; прямо из «предварилки», с узелками в руках. Ведем какой-то разговор вполголоса. Как вдруг подсаживается к нам незнакомый господин: «Простите, вы, верно, выпущены по окончившемуся вчера большому политическому процессу?» В полный голос, представьте, спрашивает! Лет тридцать ему, в очках, по всемучеловек с достатком. «Да», отвечаем. Тут все обернулись к нам, кто посмелееподошли даже. «Говорят, вы сидели в ожидании суда три года, это правда?» спросил все тот же господин в очках. «Некоторыечетыре!»ответил Грачевский, и видели бы вы, какое сильное впечатление произвел его ответ! Со всех сторон, только и слышалось: «Это ужасно!.. Какая жестокость!.. Но это ведь беззаконие!..» Признаться, я опешил: такое открытое сочувствие!
Все это так, легко перекрыл Морозова своим густым басом Богданович. Я тоже мог бы привести несколько подобных сценок, не менее выразительных. И все-таки я не склонен так уж уповать на общественное мнение. Поговорят да и успокоятся.
Ты забываешь, горячился Морозов, что даже и год назад такое сочувствие было невозможно. Сдвиг несомненен! Может быть, здесь, на воле, вы привыкли к этому, уже не замечаете, свежему глазу виднее.
Соня с интересом вслушивалась в разговор. Дело было даже не в том, кто прав. Ее больше всего удивило, как разно оценивают товарищи один и тот же факттот несомненный факт, что самая широкая публика одобряла итоги процесса. При этом нельзя было не заметить: скептически относились к перемене Б общественном мнении только те, кто во время суда оставался на свободе и, таким образом, имел возможность каждодневно соприкасаться с помянутой публикой; Соня тоже не очень-то верила в прочность сегодняшних настроений в обществе. Но легко было понять и недавних узников: долгие годы им казалось, что никому до них нет дела, что их страдания не находят отклика за тюремными стенами; и вот, едва вырвавшись из-под замка, они неожиданно обнаруживают, что симпатии многих и многих на их стороне, как тут не возликовать! Как не вообразить себе, что отныне власти и шага ступить не смогут без опасливой оглядки на людскую молву!
Разговор тем временем шел своим порядком. Когда Морозов запальчиво сказал, что год назад вряд ли можно было рассчитывать на столь всеобщее сочувствие, Соловьев (кто бы мог тогда подумать, что всего через год с небольшим именно он выйдетпервыйодин на один против царя!) заметил, что в любом случае не стоит терять голову: это и в самом деле может стоить головы; посему он, как и Богданович, считает, что было бы крайне неосмотрительно давать полиции сведения о своем местожительстве, полагаясь на последующее заступничество доблестных сограждан, прозревших в одночасье Что Ж, едко, но справедливо. Соловьев все последнее время был на свободе (он и вообще не проходил по процессу), так что замеченная Соней поляризация в споре покамест соблюдалась неукоснительно. Ну-с, кто следующий?
Следующий был Лев Тихомиров, он же «Тигрыч» (не столько по аналогии с именем, сколько по причине свирепости, с какой он обыкновенно вел спор). Несколько рисуясь, он картинно откинул назад голову, отчего получалось впечатление, что хоть и сидит он на полу, но все-таки как бы смотрит на оппонента сверху вниз (о, как страннонеужели она и тогда замечала все это в нем?..), и сказал с насмешливой своею улыбкой, скаламбурив по примеру Соловьева:
Я не думаю, что стоит особо дорожить головой, которая не дорожит сочувствием тех, ради кого, собственно, мы и готовы положить головы Я лично не осмелился бы столь Нет, не хочу обидеть, скажу по-другому. Я лично не стал бы с таким недоверием относиться к голосу общественности. Напротив, я полагал бы, что следует воспользоваться благоприятным для нас соотношением сил. Хотя бы для того, чтобы в случае, если власти посмеют все же сослать кого-либо административно, убедиться воочию, каким громом обернется голос почтенных наших обывателей, когда они прослышат о новом факте произвола
Сказав все это, он, по обыкновению, первым делом отыскал Сонин взгляд, как бы спрашивая: ты видела, как я его? Ты ведь согласна со мной, да?
Да ничего подобного! Тираде милого Левушки нельзя, быть может, отказать в лихости, но согласиться с нимнет, увольте; не дай бог, и правда кто-нибудь решит, что он прав. И она сказала тогда:
Господа почтенные наши обыватели и не такое скушивали! Не беспокойся: проглотят и это.
Возможно, ей не следовало этого говорить, именно ей; если честно, так она и не собиралась; но раз уж Тихомирову непременно понадобилось знать ее мнение, было бы нечестно отмолчаться, так, по крайней мере, казалось ей. Но Тихомиров считал по-другому. Он обиделся, чудачок, и не сумел скрыть эту свою обидуи такой жалконький, такой несчастненький был у него вид при этом
Но зачем она сейчас-то вспоминает про это? Лишнее ведь. Не о Тихомирове и не о странном их «жениховстве» сейчас речь Впрочем, если вдуматься, связь все же есть, несомненная связь. В той обстановке, какая была перед приходом Кравчинского, вынужденная стычка ее с Тихомировым отнюдь не лишний штришок. Самое существенноетот вывод, который с непреложностью вытекал из всех разговоров (перепалка с Тихомировым как раз заостряла все предыдущее), а именночто часть товарищей настроена весьма и весьма благодушно: дескать, теперь-то, при такой поддержке общества, ничего не стоит поднять народ на любое дело
Так уж получилось, что Сонина ответная реплика была последней в споре. Кто знает, быть может, Тихомиров или кто другой возразил бы ей, а возможно, что разговор этот и сам прервался бы, но тут ворвался к ним с улицы Кравчинский.
И пальто и шапке, влетел в комнату, выпалил:
Сейчас Засулич стреляла в Трепова!
Да нет же, все не так былокак я могла забыть! Не мог он еще назвать Засулич, ее имя дня через два только стало известно! Кравчинский вообще сначала без имени обошелся, он сказал:
Сейчас стреляли в Трепова! Сказал это, не имея, конечно, ни малейшего понятия о том, что своим известием внес решающий аргумент в спор, всего минуту назад кипевший здесь.
Но и остальным (если судить по себе) было в ту минуту невдомек, что новость так близко касается всех их и в самом-самом недалеком будущем отзовется такими неожиданными последствиями Поначалу преобладал чисто внешний интерес. Стреляли в Трепова. Сейчас? Позвольте, каксейчас? И где? А главноекто? И вообщенасколько достоверны эти сведения?
Да об этом весь город говорит!
Может, слухи? Иль того хужепровокация?
Нет, вряд ли. Слишком мелкие подробности известны!
Подробности были таковы. Некая молодая особа, назвавшая себя Елизаветой Козловой, явилась на квартиру петербургского градоначальника Трепова, в часы приема разумеется, с прошением о выдаче ей свидетельства о благонадежности, необходимого для поступления на акушерские курсы. Просьба ее была вполне законная, ей предложили, как и другим просителям, подождать здесь же в приемной зале, пока его высокопревосходительство генерал-адъютант выйдет из внутренних покоев. А когда Трепов появился наконец в окружении свиты и подошел к ней вплотную, она, не поднимая руки, не целясь, выстрелила в упор; тотчас же бросила револьвер на пол, успев лишь крикнуть, что мстит за Боголюбова. Чины полиции сразу набросились на нее, стали бить. Трепов же, по сведениям Кравчинского, остался жив, только ранен сильно: в живот
Куча народа была при этом, выпалив единым духом все, что знал, прибавил Кравчинский. Не удивительно, что слух так быстро разошелся. По пути сюда я нарочно за вернул к дому Трепова, против Адмиралтейства, не подойти! Перед домом множество карет, спроста ль такое?
Да, сомневаться в истинности происшествия не, приходилось. Осталось лишь рассеять некоторые недоумения. В первую очередь, кто же такая эта Елизавета Козлова?
Друзья, кто-нибудь слышал это имя? Никто? Странно В таком случае можно поручиться, чтопо крайней мере, в последние годыКозлова не числилась ни в одной из наших организаций. Одно из двух: либо Козлова действовала на свой страх и риск, либо фамилия этапсевдоним всем нам хорошо известного человека. Не так ли?
Это Богданович сделал было попытку внести порядок в сумятицу разговора, но, правду сказать, у него мало что получилось; взбудораженные, растревоженные, все говорили разом, каждый торопился выяснить и обсудить лишь то, что интересовало его лично; разговор поминутно перескакивал с одного на другое, почти невозможно было понять, кто спрашивает, кто отвечает. Но кое-что все же запало в память
Не понимаю, неужели она даже не попыталась скрыться?
Может, и пыталась, ты ведь слышалее сразу схватили!
Нет, нет, все неверно! Я думаю, она сама не хотела убегать!
Где логика? Неопытная?.. Но что ей грозит виселица, уж это-то она не могла не знать!
А привлечь внимание? Не к себе, нет; к боголюбовской истории! К Трепову! К факту вопиющего произвола!
Послушайте, господа: в этом много правды! Не случайно же она крикнула, Что мстит за Боголюбова
Сонечка, ты умница, но. я должен тебя разочаровать. Чтобы привлечь внимание, достаточно было крикнуть то, что она крикнула, совсем не обязательно оказаться в руках палачей. Так ведь?
А мотивы? Где еще объяснить обществу, что двигало ею, как не в суде!
Мотив одинместь. Да что тут гадатьона сама ведь сказала, что мстит!
Странная, в таком случае, месть
Что тебе непонятно, Александр Константинович?
Многое. И прежде всего вот что. Когда мстят, стремятся нанести противнику как можно больший вред. Иначе что это за месть? А теперь объясните-ка мне: как можно умудриться, стреляя в упор, не убить человека наповал? Почему она целила не в голову, не в грудь, не в сердце?
Твой вывод? Прости мою темноту, но я что-то не очень понимаю, к чему ты клонишь.
Постараюсь объяснить. Я считаю, что у нее не было специального намерения непременно убить Трепова, попросту это было ей безразлично. Поэтому я и думаю, что месть местьюзаметь, Николай, я не отметаю вовсе этот мотив, но главным для нее было именно приковать внимание к 13 июля, вынудить общество вновь вернуться к забытомук трагедии Боголюбова. Иначе сказать, она целила не столько в Трепова как частное лицо, она метила вышев самый, тут верно кто-то сказал, принцип административного произвола и беззакония.
Все это говорил Соловьев, и пока он говорил (как всегда, негромко, точно стесняясь), была удивительная тишина. Даже Морозов на сей раз не перебивал, слушая с предельным вниманием.
Вероятно, оттого, что Соня была согласна с Соловьевым, ей казалось, что его точка зрения восторжествует. Но она ошиблась. Все же немало было и таких, кто, как Морозов, стоял на том, что Козловой руководил лишь мотив мести. Запомнилось крепко: в тот момент расхождение это не казалось ей столь уж принципиальным; она полагала, что в конечном счете дело не в том, чем руководствовалась сама Козлова, главноекакой отзвук вызовет ее поступок. Поэтому она уже не очень внимательно следила за перипетиями этого неожиданно возникшего спора, тем паче, что новых аргументов ни у тех, ни у других уже не было. Только один эпизодик (из последующего) врезался в память, да и то, верно, потому лишь, что» заключал в себе явную несообразность. Она задумалась о чем-то, когда услышала вдруг эту запальчивую тираду Николая Морозова.