Как приехали-то?спросил Фонякин.
В смыслена чем, что ли?не поняла Ольга.На поезде.
Насовсем или в гости?
Ольга посмотрела на мужа, сказала твердо:
Насовсем.
Фонякина, чувствовалось, обрадовал такой ответ. Он сидел впереди, разговаривал не оборачиваясь.
Ну вот,сказал тихо.
Мама здорова?
Ничего.
А ты?.. Худой какой-то. Не болеешь?
Работы много,уклончиво сказал Фонякин.Я теперь директор совхоза.
Петр заметил, как смотрит на Ольгу шофер Фонякина, крепкий парнина лет двадцати пятидвадцати шести: с изумлением. Ольга раза два перехватила взгляд шофера, усмехнулась сама себе.
«Ах, как нравится, когда на тебя так смотрят!»не без досады подумал Петр.
...Вечером собрались к Фонякиным гости.
Ивлев отвык от сельских людей. Впрочем, к таким сельским людям он и не привыкал никогдаэто было районное начальство; парторг совхоза, ветврач, директор школы, второй секретарь райкома... Все с женами. Были какие-то родственники Фонякиных. Всего человек двенадцать. Петр с интересом присматривался к ним; и к нему тоже присматривались.
Особенно весело не было. Мужчины разговаривали о предстоящей партконференции, про общих знакомых, о командировках. Женщины колготились на кухне. Ивлев рассматривал толстый семейный альбом Фонякиных. Перелистал один раз, закурил и стал листать сначала. Ольга в какой-то из комнат (их в доме было четыре) приводила себя в порядок.
За столом оживились. Выпили. Фонякин тоже выпил, хотя жена пробовала удержать его.
Что ты?сказал Фонякин.Сегодня положено.
Петр пил много, чем неприятно удивил тещу, полную молодящуюся женщину. Пил, но почему-то не пьянел. Люди нравились ему. Он только не знал, о чем говорить с ними. Старался улыбаться, поддакивал.
Ольга была весела. Ивлев пригляделся и понял: притворяется, не хочет обижать родных.
Завели патефон, пошли танцевать.
Фонякин с Ивлевым ушли в соседнюю комнату, незаметно прихватили с собой бутылку вина.
Потолкуем,сказал Фонякин.Вот тут жить будете. Ничего?
Петр оглядел комнату.
Хорошо, чего еще надо.
Пока... А там видно будет. Садись.
Закурили. Выпили молча по рюмке.
Что делал это время?
Работал.
Столярничал?
Да.
Сама нашла тебя?..
Сама.
Ну и как? Как теперь думаешь?Фонякин имел в виду дочь.
Если в двух словах: по-моему, дело идет к лучшему. Не сразу, наверно... Не знаю, по-моему, она взялась за ум. Я верю. Учиться хочет.
Здесь тоже столярничать думаешь?
А что еще?
Фонякин налил по рюмке. Оглянулся на дверь.
Не прихватят нас с тобой?
Нельзя пить?
Дэ-э... Давай.
Выпили.
Кхэ... А где столярничать хочешь?
В МТС.
В РТС. Эмтээсов нет теперь.
Ну в РТС. Какая разница.
Помолчали.
Рад, что приехали,сказал Фонякин.Старею, наверно... Сны какие-то дурацкие вижу.
Одна она у вас была?
Она не говорила?
Нет.
Сын был... Убит под Курском. Николай. Ступай позови ее... Пусть споет. Охота послушать.
Ольга вошла в комнату, вопросительно посмотрела на отца.
Садись, дочь. Давно не виделись...просительная нотка прозвучала в голосе Фонякина; и весь он был какой-то беспомощный перед крупной, красивой дочерью.
«Оба мы перед ней какие-то... маленькие,признался себе Петр.И не знаем, что делать. Вот человечина!»
Спеть?
Спой. Сейчас я гитару принесу,Фонякин встал и вышел из комнаты.
Сдал крепко отец-то,сказал Петр.
Ольга, уперев руки в бока, задумчиво смотрела в темное окно. Ничего не сказала.
Покажи брата,попросил Петр.
Ольга показала глазами на портрет (увеличенную фотографию) молодого круглолицего, до удивления похожего на Ольгу парня в офицерской форме. Взгляд такой жепрямой, твердый, открытый. Петр вгляделся.
«Он бы сумел с ней поговорить»,подумал невольно.
Фонякин принес гитару, неумело тренькнул струнами, подавая ее дочери.
Твоя. Помнишь?
Помню,Ольга взяла гитару, села на стул, положила ногу на ногу. Тесная юбка чудом не затрещала.
Что желаете?посмотрела с усмешкой на отца и мужа. Когда она так усмехалась, у нее отчетливо обозначались темные усики над ярким, капризно очерченным ртом.
Чего-нибудь,сказал Фонякин.
Петр всего раза два слышал, как она поет: хорошо, ему очень нравилось.
Ольга настроила гитару, подумала. Посмотрела на отца, на мужа... И запела негромко:
Мне помнится сказка,
Забытая сказка:
О том, как влюбился в огонь мотылек,
Он думал, что будет тиха его ласка,
Но огненных сил превозмочь он не мог.
При первых же звуках песни у Петра сделалось хорошо на душе; уютно стало в комнате. Пела Ольга низким, чистым голосом, просто, будто нехотя. Но голос шел от сердца, и так был он дорог!.. Полузабытое, редкое чувство далекой молодостикогда хотелось отчего-то вдруг заплакатьвспомнилось.
Гитара задумчиво гудела.
И вечером чистым, порою лучистой
В окно растворенное тихо влетел
И, словно безумный, не чувствуя боли,
В огне серебристом мгновенно сгорел.
Любовь моя тожезабытая сказка...
Петр посмотрел на тестя. Тот сидел, накоршунившись над столом, печально и хмуро смотрел перед собой. Многое он прощал дочери за ее песни. Любил он ее, крепко его заботила ее судьба.
Ольга допела песню, положила крупную белую ладонь на струны, посмотрела с усмешкой на обоих.
Чего носы повесили?
Фонякин очнулся, поднял голову.
Так.
Давайте вместе какую-нибудь?предложила Ольга.
Ну уж нет!возразил Петр.
Фонякин тоже сказал:
Зачем? Спой еще.
Я о прошлом уже не мечтаю,
запела Ольга; и опять властное чувство тоски и скорби охватило Ивлева, но странной какой-то скорби: как будто и не скорбь это, а такое чувство, когда хоть и грустно, хоть и плакать хочется и жаль чего-то, но если плакать, то и смеяться и любитьвместе. И прощать и жалеть: «Милые, милые, родные люди, ничего, хорошо ведь?»
«Моя ты или не моя? Если б ты была моя совсем, с твоими песнями вместе! Ничего бы не надо больше»,думал Петр.
Ольга кончила петь.
Некоторое время все трое сидели молча, додумывали думы, какие породила песня. Жалко было уходить из того смутного, зыбкого, бесконечно доброго и печального мира, куда увели песни.
В комнату вошел директор школы, низенький, плохо скроенный человек в бостоновом костюме, сказал громко:
А, вот они где!.. Ольга Павловна, без вас там все разваливается. Пойдемте танцевать,посмотрел на Петра вопросительно.
Я не танцую,сказал тот.
Ольга положила гитару на стол, легко поднялась. Петра всегда поражало, с какой легкостью она носит свое большое тело.
Пойдемте.
Они ушли.
Вот так,сказал Фонякин. И надолго умолк.
Петр слушал патефон, веселый говор и смех, звучавший в соседней комнате. Опять новая жизнь...
Значит, столярничать?спросил неожиданно Фонякин.
А что?
Так просто. А поучиться... не думал? У тебя сколько?
Пять классов.
М-да-а... не густо. Но ведь и годов-то тебе еще не много.
«К чему он?»недоумевал Петр.
А что?опять спросил он.
Да ничего!.. Время сейчас такоевсе учатся... У нас вечерняя школа хорошая. Хотя бы техникум... Жизнь большая.
Посмотрим, Павел Николаевич.
Жизнь дальше пошла так.
Столярного дела в РТС Петру не нашлось. Мелкие, шабашные заказы по селу выполняли старики-пенсионеры. Да и стыдно было бы заниматься этим. Зато его с великой охотой взяли в плотничью бригаду на строительство кошары.
Ольга не на шутку принялась за книги.
Рано утром Петр осторожно вставал с кровати, умывался во дворе под рукомойником, одевался, ел на кухне невкусные пироги с морковью, которые почему-то в изобилии пекла теща, запивал молоком... Если Фонякин был дома, он беззлобно ругался с кем-нибудь по телефону в прихожей. Иногда вместе ели пироги с морковью.
Теща и Ольга спали еще.
Как дела?спрашивал Фонякин.
Ничего. Как у вас?
Ничего.
И каждый думал о своем.
Позавтракав, Петр уходил на улицу, садился на скамейку у ворот, закуривал в ожидании автобуса (стройка была в пяти километрах от села, рабочих возили на работу и с работы). Это было самое хорошее время дняэти полчаса, пока он ждал автобуса. Солнце еще не поднялось из-за горы, но светло уж, и все село ворошится. Поднимая пыль, прошло стадо коров. Небольшое. Большое оно будет в конце села. Хлопают калитки; запоздавшие бабы догоняют пастуха, подстегивая коров хворостинками.
Ну, отелилась, ли чо ли?!ругаются. Как будто не сами виноваты, что пронежились лишних пяток минут в теплой постели.
Протарахтит телега с мужиком. Мужик что-нибудь крикнет запоздавшей бабе, а та в долгу не останется. Засмеются. Голоса еще с хрипотцойсо сна, теплые. Люди не успели наработатьсяне сердитые. Да и шибко уж просторно, ясно, свежо вокруг, так и подмывает крикнуть через дорогу что-нибудь самое пустяковое.
Здорово, сосед!
Здоров. Как ночевал?
А ничо, слушай! Жена бы не растолкала, дак ишо бы поспал. На коровьем-то реву оно, это, спится, язви ее!
А подальше еще двое переговариваются через плетни:
Ты что седня вечером делаешь-то?
Дак а чо?.. Вроде особо-то нечего.
Может, сплаваем в островишко, посидим?
Оно можно бы... у меня припасишки вышли. Я этто заказывал Семке Косому: поедешь в город, возьми на мою долю с кило. Забыл, окаянная душа!
У меня есть маленько, я дам.
Но давай. А я на днях сам поеду, дак куплю. Дроби-то я накатаю...
У меня дробь есть. Правда, тоже не магазинная...
Да дроби не надо. Я вон парнишку заставлю, накатат сколько надо.
Ну и сплавам, посидим,а дальше негромко:Я тада возьму на литровку?..кивок в сторону крестового дома, где живут две учительские семьи.Штук шесть-то добудем, поди.
Бери, добудем.
Договорились вечером сплавать на охоту. Пороху один другому одолжит. Дробь пойдет самодельная. А так как деньжонок у обоих нет, а выпить после охоты надо, один возьмет у учителей шесть рублей под уток (бутылкапара), купит две бутылки и поставит в погреб. Приплывут затемно, разложат во дворе огонь под таганком, сами отеребят, опалят, распотрошат утку и заварят целиком в чугуне. Вкусно и долго пахнет потом на улице паленым; блаженно покряхтывают двое, прихваливают:
А ничо получилось!..
Мм.
Жалко, в одну промазал. Прямо над головой шаркнула, гадина... Темно.
Ничо, этого от пуза.
Трепыхается слабый огонек под таганком, выхватывая из тьмы две фигуры. Бывает, со двора не в лад, но задушевно поплывет в теплом стоялом воздухе:
Аб чем, дева, плачешь?
Аб чем, дева, пла-ачешь?
Аб чем, дева, пла-а-ачешь?..
Мужской голос, с плохо скрытой завистью, прикрикнет с улицы:
Огонь-то затопчите потом, девы!
Если «девы» не успокоятся, выходят жены.
Ну-ка, марш по домам!
...На работе к Ивлеву сперва было несколько настороженное отношениедиректорский зять. Скоро, однако, наладилось. Работать Петр умел, за счет других не ловчил, плохого к людям за душой не таилэто скоро понимают.
Ольга целыми днями читала, забравшись с ногами на диван. Мужа с работы встречала не то что прохладноспокойно: оторвется от книгимысли далеко-далеко.
В печке на сковородке картошка жареная, в сеняхогурцы, капуста. Хлебв шкафу.
Ивлева не очень огорчало такое.
«Ничего,думал,лишь бы тосковать не начала».
Сам серьезно подумывал над словами тестя: не начать ли учиться? Жизнь выровнялась, на душе устоялся желанный покой. Листал вечерами Ольгины книги, и крепло желание: сидеть рядом с женой и въедаться в неведомый, чужой мир.
Ночью, в темноте, негромко разговаривали.
Мне тоже отец советует учиться. А? Я ведь, если возьмусь...
Правильно советует. У него только другое, наверно, на уме... свое. Я сама возьмусь за тебя. Странно мне, Петя! Как будто, знаешь, шла, шла и вдругморе. Совсем не ждала. И прямо не знаю, что мне с ним делатьбольшущее такое!..и добавляла сердито:А мне уж скоро тридцать.
Ерунда какая. Люди...
Да я не об этом. Жалко!
Чего жалко?
Ничего. Тебя жалко, что не понимаешь.
Понимаю, почему не понимаю. Жалко, что время зря много ухлопала?
Спи. Дай твою руку... Я не знаю: может, я испугаюсь, что оно такое большое...
Не бойся. Хорошее дело надумалане робей. Я тоже с тобой: рога черту свернем. Я ведь мужик крепкий, мне если что западет в башку...
Не хвались. А учиться будешь, я без отца давно решила. Хорошо от тебя потом пахнетсосновым. Спи.
Петр засыпал счастливый. Иногда, когда он засыпал так, Ольга вдруг говорила сама себе твердо, зло и отчаянно:
Нич-чего у меня не выйдет.
Приехав в Крутоярское, Петр написал тетке письмо с новым адресом. Похвалился в письме, что живет хорошо. И вдруг получил телеграмму от дяди:
«Срочно выезжай тетя безнадежная».
Петр в тот же день выехал на родину.
Случилось так, что в тот день, в который уехал Петр, в село привезли хороший фильм. Ольга слышала о нем и вечером пошла в клуб. Сидеть ей пришлось рядом с молодым человеком, которого она раза два видела на улице, знала, что он учитель истории и географии, что сам откуда-то из Ленинграда, кажется. Худощавый, среднего роста, бледный, опрятно одетый. Ольга тогда еще подумала: «Интересно, как он о Стеньке Разине рассказывает: Дорогие дети, Степан Тимофеевич был человек энергичный и очень мужественный...?»
Здравствуйте,вежливо сказал молодой человек Ольге, когда она села рядом.
Ольга тоже сказала:
Здравствуйте.
И все. И стали ждать начала картины. Ольга, как бы между прочим, раза два глянула на него: сидит, облокотившись на спинку стула, терпеливо ждет.
Сеанс все не начинался.
Молодой человек ослабил галстук, посмотрел на часы.
Что-то долго они...
Вы давно здесь?спросила вдруг Ольга. Сама не ждала, что заговорит.
Здесь, в зале?простодушно уточнил молодой человек, повернувшись к Ольге; ей показалось, что он близорукий.Минут пятнадцать уже.
Нет, в деревне?
В этой?опять уточнил молодой человек.В этойгод.
Ольге сделалось весело: очень смешно он уточнял вопросы.
Нравится у нас?
Почему «у нас»? Вы ведь сами приехали.
Я родилась здесь.
Да? В отпуск?
Нет, домой приехала. Совсем.
Хорошее дело,он произносил: «дево». Опять посмотрел на часы.Ужасный механик. Копуша.
Ольге хотелось разговаривать.
Нравится у нас?
Молодой человек сморщил лоб и погладил его вдоль морщинок средним пальцем (у него была такая привычка).
Нравится. Не все только.
Привыкнете,Ольга ужаснулась пустому слову. Странно, у нее пропала легкость, с какой она находила слова в любом почти разговореироничные, никогда не серьезные и всегда серьезные, более или менее остроумные и едкие. Парень предложил неожиданный тон разговора: простой и недвусмысленный.
Привыкнем,согласился он. У него, кажется, не было охоты разговаривать. Это задело Ольгу за живое. Она ждала, что он, изголодавшись по «светским» разговорам, пойдет щеголять, станет показывать, что «и мы здесь» кое-что понимаем. Эдит Пиаф? Извольте: поет хорошо, а книжки писать не умеет. Нет такойженской литературы. Знаете, что подумала каждая третья женщина, прочитав ее исповедь: «Если бы я рассказала!..» После Чехова или Толстого так не подумаешь. Ну, что еще? Поэзия? Наша? Как сказать...
Было время, когда Ольге такие слова кружили голову, как вино, потом она научилась сама говорить их, потом они стали злить ее. Все это хорошо, мило, но очень уж дорого надо платить.
Ольга ненароком еще раз посмотрела на молодого человека. Из каких же он? По облику, по костюму он даже не из тех, кто поначалу кружит голову, а из тех, кого и поначалу жалко: слабенькие, начинают с отрицания всех и вся, объявляют жизнь «болотом», потом объясняются в любви. А кончают тем, что снова объявляют жизнь «болотом» и стесняются давать деньги на аборт.
Сеанс все не начинался.
Ужасный механик,сердито сказал молодой человек и опять посмотрел на часы. Сердиться он не умел.
А куда вы торопитесь?
Да никуда!.. Но так тоже нельзявпустить людей и томить их тут.
Видитеплохо в деревне.
Молодой человек вдруг негромко засмеялся. Ольге кровь бросилась в лицо.
Вы как шпион: потихоньку выспрашиваете у меня...смеялся молодой человек искренне, необидно.Если это самое плохое в деревне, я согласен ждать еще час.
Что же самое плохое?Ольга вконец потерялась. Никак не могла обрести легкий путь в разговоре. А говорить хотелось. Она даже ругнулась по-мужски про себя. «Что со мной?»
Да ничего, все нормально. Вы кино любите?