Всегда ли необходимо это для истинного художника или не всегдадругое дело, но для него это так. Для него уже не имеет значения, что может быть иначе, что у художника с годами до предела обостряется чувство отбора таких фактов и событий, которые являются его «собственными», а больше ничьими предметами искусства.
Одно можно сказатьжить среди людей, происшествий и впечатлений, каждое из которых требует своего, причем законного, места в твоем искусстве, каждое, расталкивая все другое, рвется через тебя на бумагу, на сцену, на экран, настоятельно требуя и ропща,это очень трудно.
Тем более, что конца ведь этому нет, не предвидится, каждый год эти требования множатся и множатся в числе! Собственно, это уже не совсем жизнь, а постоянное и безоговорочное расходование себя на все эти требования.
Да, надо было быть Шукшиным и жить его напряженной, безоглядной, беспощадной по отношению к самому себе жизнью, надо было, просыпаясь каждое утро, идти «на вы»на множество замыслов, сюжетов, деталей, сцен, диалогов, надо было как бы даже впитывать в себя сегодняшние предметы и события.
Так же как Шукшин без грима играл, так же без грима он и писал. И в литературе тоже ее собственные технологические понятиясюжет, фабула, завязка, кульминациякак бы не существовали для него, смещались и заменялись одним понятием жизни, и даже не понятием, а ею самой.
У него не было и тени умиления или заискивания ни перед своими героями, ни перед самим собой. Больше того, он был очень суров в отношении и к ним, и к себе той суровостью, которая неизбежна, если писатель знает и понимает людей и не делает особого исключения для себя, если он хочет, страстно желает, чтобы не только им было лучше, но чтобы и они сами тоже были лучше.
А его герои никогда не обижались на него за это. Иначе говоря, они всегда оставались достоверными, убедительными и, выполняя роль героев и действующих лиц, оставались самими собой, живыми людьми...
Из воспоминаний Василия Рябчикова, друга детства В.М.Шукшина
После смерти Василия Макаровича, наверно, на следующий год приплыл я как-то с рыбалки. Снимаю мотор с лодки. Смотрю, невдалеке на лодке сидит девушка, спрашивает: «Вы Василий Яковлевич Рябчиков?»«Да».«Я хотела бы с вами побеседовать. Я учусь в Московском университете и пишу курсовую работу о Василии Макаровиче Шукшине».
Стали с ней беседовать. Она говорит: «Одно мне непонятно: почему-то у Василия Макаровича во всех рассказах героичудики». И так она это сказала: «чудики», что я понял так: ненормальные. Меня это возмутило. Ведь она ничего не поняла в его рассказах: что чудикиэто обычные люди, что мы все немного чудики, в то или иное время бываем чудиками. И я рассердился, конечно, и с вызовом ей ответил: «А у нас здесь все такие». Она говорит: «Какие?»«А так: через дом дурак, а через двагармошка». Она, наверное, обиделась, потому что вскоре поднялась и ушла.
Василия Макаровича нужно очень внимательно читать: он не ради зубоскальства писал. В его рассказах сама жизнь, обыденная жизнь села. А смешные историис нами со всеми бывают. Только мы этого не замечаем.
Я заметил, отношение к Шукшину все время меняется. Сначала многие относились к нему так, как та девушка, теперь таких уже мало. Помню, и в Сростках по-другому, не так, как сейчас, воспринимали его творчество. Ведь когда кто-то из родного села вдруг становится известной личностью, к нему люди начинают предъявлять повышенные требования. А успехи встречают скептически...
Человек он был скромный. Бывая в Сростках, никогда не спекулировал своей известностью, славой. Парадности не любил. Порой даже мало кто знал, что он приехал. Обычно, только самые близкие друзья...
Григорий Бакланов о В.М.Шукшине
Василий Макарович Шукшин умер в сорок пять лет, сделав лишь часть того, что он хотел и мог. Но и сделанного им хватило бы на несколько жизней.
В сущности, его ведь не с кем сравнить, Василия Шукшина. И это в нашей-то литературе, где столько ярких дарований, в нашем кинематографе... Он был самим собой. Редчайший дар: быть и оставаться самим собой, единственным.
Кому он подражал, хотя бы в первых своих рассказах? Просто даже не назовешь такого имени, хотя, конечно же, вся великая русская литература, стояла за ним. Только на них-то и мог вырасти такой самобытный талант.
Если уж говорить об искусстве Шукшина, то удивительная его сила как раз в том, что искусства как будто и нет вовсе. Как будто это сама жизнь: так просто все, так естественно, так свободно рассказано, словно бы между прочим. Многим и казалось поначалу, что это не всерьез. Чего-то привычного не хватало. Монументальности? Многозначительности? Позы? Истинный талант не спрашивает, как нужно, как можно. Он прокладывает свой путь. По этому пути еще пойдут, ему будут подражать. Только второго Шукшина не будет.
Вот уж где не было ни позы, ни словечка фальши. Только правда. Глубокая правда жизни, рассказанная просто, со смехом, а то и простовато. О, это дорогая простота, какая под силу только подлинному искусству. Это мудрая простоватость. Насколько она выше, насколько мудрей любой многозначительности.
Вместе с собой Василий Шукшин ввел в искусство целый мир людей. Словно бы не один, а со всей своей деревней вошел в литературу и на экран. Имя ееРоссия.
Многие годы Шукшин готовился к Степану Разину, носил в себе мечту. И я убежден, что если бы он поставил этот свой фильм, то как Чапаев стал для нас таким, каким увидели мы Бабочкина с экрана, так же точно и живой Степан Разин для миллионов сделался бы неотделим от Шукшина. Он словно рожден был для этого подвига. Могучий талант и могучая страсть...
Из воспоминаний Сергея Викулова, главного редактора журнала «Наш современник» в те годы
Последние годы своей жизни Василий Макарович Шукшин был членом редколлегии журнала «Наш современник», кроме того, одним из тех его авторов, которыми журнал гордится, дружбой с которыми особенно дорожит.
В редакцию «Нашего современника» он пришел сам. Мы даже не пытались приглашать его, потому что знали: Шукшина охотно печатает «Новый мир».
Зашел и оставил целую папку рукописей. Это были рассказы, составившие впоследствии книгу «Характеры».
Потом были новые встречи.
Мы почувствовали очень доброе отношение Василия Макаровича к журналу и предложили ему войти в редколлегию. Он не сразу согласился. Говорил, дескать, едва ли он сможет принести пользу журналу, поскольку редко бывает в Москве, все время занят в кино.
И это было искренне: Василий Макарович не любил мельтешить, значиться и там, и тут, но нигде ничего не делать.
А все-таки мы его уговорили: сказали, что с него будет достаточно, если он все, что напишет, будет показывать в первую очередь нам.
Меня, и всех, кто был знаком с Василием Макаровичем, поражала его удивительная работоспособность и, главное, творческая результативность, которой нельзя было не восхищаться, потому что она просто не укладывалась в представление об обычных человеческих возможностях.
Судите сами: человек одновременно снимался в кино, писал сценарии, «пробивал» их на студии, подбирал актеров и отправлялся с ними то на Алтай, то на Вологодчину, сам ставил фильмы и сам же играл в них главные роли... И в то же время в редакцию «Нашего современника» то и дело приходили переписанные от руки в школьных тетрадях (переписывала его жена Л.Н.Федосеева) его новые рассказы и повести...
Когда он успевает?!удивлялись и одновременно восхищались мы.
Но вместе с восхищением нет-нет, да и проскальзывала в наших разговорах еще не осознанная во всей грозной неотвратимости тревога: «ведь он же просто горит, а не живет...» Тем более, что мы знали: здоровье у него неважное....
Повесть «Калина красная», рукопись которой Шукшин принес в редакцию, мне понравилась, и я с радостью сказал: «Будем печатать. Но есть два замечания. Первоеслишком выпирает сценарный каркас. И второенеудачна, на мой взгляд, не соответствует правде жизни концовка повести».
А повесть кончалась так: в поле, где работал Прокудин, приехали трое из банды и, подозвав его к себе, выстрелили в упор и скрылись безнаказанные.
Выходит, что зло торжествует!сказал я.Это убьет веру в сердцах всех Прокудиных, в возможность вырваться из «малины», стать снова людьми.
Вы правы,согласился Василий Макарович.Но как это сделать?
Ну, например, так...начал фантазировать я.В полях много прямых и окольных путей. Легковая машина бандитов помчалась по окольной, а грузовикей наперерез, по прямой, через лес.
Хорошо, я подумаю,сказал Василий Макарович.
На следующий день он принес в редакцию новый вариант концовкитот, который появился вскоре на страницах журнала: Петро, брат Любы, по лесной дороге выезжает на большак навстречу «Волге» и таранит ее.
Однако, прибыв на съемки фильма в Вологодской области и увидев красавицу Шексну и паром на ней, он сразу же решил:
Вот здесь, у этого парома, Петро и настигнет Губошлепа...
Из воспоминаний Юрия Скопа, писателя, товарища В.М.Шукшина
...С Макарычем... чаще всего собеседовали на кухне. Две дочурки-погодки, отцовы любимицы, если не спят, особо от них отвлечься не дадут... Вот на кухне-то и ладно: закрыл дверь, форточку нараспах, курить можно, и почти полная самостоятельностьговори, решай проблемы.
На этой самой кухне Макарыч и прочитал мне один из тех рассказов. Я его сам попросил перед тем: ты только самый лучший который, ладно?
Он рассерьезнел, снял с настенного холодильника здоровенную папку, пошелестел страницами и выбрал чего-то. Надтреснуто так сказал:
«Жена мужа в Париж провожала». Называется так. Дорогая мне штука. Слушай...
Слушал. Читает Макарыч без дураков, хорошо. И тут дело не в том, что актер. Написано, как выстрадано. И не выдумано, главное. Макарыч говорил однажды, а потом я эту мысль в статье, им написанной, встретил:
Когда герой не выдуман, он не может быть только безнравственным... Или только нравственным. А вот когда он выдуман, да еще в угоду кому-то, чему-то, тут он, герой,явление что ни на есть безнравственное. Здесьвот, чтоб меня!задумали кого-то обмануть, обокрасть чью-то душу... В делах материальных, так сказать, за это судят...
Мне вспомнилось, как однажды вот так вот приехал к нему в Свиблово и долго давил на кнопку звонка: не открывали... Потом я увидел на пороге Макарыча ине узнал его. Обметанный ночной щетиной, он стоял в накинутом на плечи меховом кожушке и смотрел на меня отстраненными, как бы не видящими глазами.
Здорово,сказал я.
Он чуть-чуть ощурился привычным своим пронзительным ощуром.
Ты чего, не узнаешь? Это я...
A-а, заходи.
Мы прошли в комнатку его, рабочую, я сразу понял, что он только что от стола. Закурили, Макарыч собрал стопку исписанной бумаги, подровнял и заговорил слегка сердито и немного расстроенно:
Понимаешь, сидел всю ночь... Рассказ делал. Про мужика одного нашего с Катуни... Он слепарь от рождения. А в войну ходил по деревне песни пел... Разные. Людям тогда такие песни тоже нужны были... про раненых, про любовь солдатскую. Ну, и кормился этим. И понялдорог он землякам. Артист вроде... Да. После года прошли, чуть-чуть постерлась война в памятидвадцать лет прошло... Ну, и прибыла в деревню экспедиция... диалектологическая... так они, что ли, называются? Фольклор записывать, песенки... Мужики и направили на слепаря моего этих приезжих. Те послушалинеинтересно... Вежливость проявилимол, да... эпоха... И слепец понял все. Что устарел он. Не нужен теперь. Понимаешь? Писал всю ночь и плакал, и смеялся вместе с той деревней... Утром Лида проснулась, я ей читать... Она слушает и не смеется, не плачет... Обозлился я. Может, графоман я? Или дурак, а? Нет, ты скажия тебе сейчас рассказ этот прочитаю... Может, действительно я писать не могу, а?..
Он прочитал рассказ. И к финалу у меня защемило внутри.
Ну как?
Грустно...сказал я Макарычу.Очень грустно.
Он успокоенно мотнул головой, пошуршал ладонью по лицу.
Это хорошо. Ага. Я, знаешь, чего заметил? Когда ночью пишешьборода быстрее растет, а? Ты не замечал?..
Настоявшись возле окна, Макарыч заговорил:
Вот так... Что-то у меня герои мои другими стали... Спотыкаются. Им же все Пашку Колокольникова подавай. Да я его и сам люблю. Без них. Но ведь и другие парни по Руси живут. Живут же? А?.. Я тут недавно письмишко получил, оно враз на Комитет, студию и меня. Лично... Пишет в нем человек: «Сколько можно тратить государственные деньги на такие бессодержательные и бессюжетные фильмы, вроде «Странных людей»? Ты понял? Так и садит черным по белому«бессодержательные и бессюжетные».
Когда Макарыч нервничает, начинает ходить. В «транзисторной» кухнене разбежишьсядва шага всего получается. Но делает он их мягко, смотрит куда-то перед собой, сквозь прищур, бороду теребит... Отросла за последние пару месяцев бородищаладная, под глаза, разинская, с проседью. Шибко ждет того дня, когда прозвучит наконец команда «Мотор!» режиссер Василий Шукшин. Мается... Думает. Много думает... Работа предстоит гигантская, картина трилогией замышляется, что охватно и вольно обнимет историю легендарного крестьянского волнения семнадцатого века. Для такого замаха, если учесть уже имеющиеся романы и прочее про Стеньку, мало ощутить одну только ответственность. Для Макарыча в Разиневся жизнь. Он эту работу выводил на уровень ГЛАВНОЙ.
Актер, режиссер, драматург, писатель... Кое-кому это непонятно и раздражает. Слыхивать приходилось разговоры, в которых судят его заданное «многостаночие». Неправильно судят. Не по уму... Макарыч, сам с собой, во всех перечисленных ипостасяхединомышленник. Одно лишь дополняет другое, образуя и объемность, и глубину... Тем не менее интересовался у него:
Ну, а кто же ты больше всего?
Писатель. Только, если по правде, им мне быть больше хочется, чем есть... И нервничаю, когда нехорошо обо мне сомневаются,когда это, мол, человек успевает все!.. Ничего же особенного. Работать надо непрерывно. Непрерывностьхорошая штука. Всегда в форме, и сегодня можно доделать, додумать вчерашнее... Только не терять форму. Меня иногда вышибает из формы...
Однажды ночьюв пору тревожного оканчивания Макарычем работы над странным по своей судьбе фильмом «Странные люди»я остался у него в Свиблове. Было тихо. За окном шел снег. Шукшин сидел на кровати в белой рубахе. Посмотрел на меня как-то... прорубно (иного тут слова не подберешь) и заговорил:
«Ни ты и ни я Львами Толстыми не будем. Мы с тобой уйдем в навоз. Только ты вот чего должен понять... Только на честном навозе может произрасти когда-нибудь еще что-то подобное Льву Николаевичу. Только на честном!..»
Из беседы Василия Белова с корреспондентом журнала «Студенческий меридиан» О.Чечиным
Белов: Эту ситуацию хорошо помню. Фотография сделана во время съемок фильма «Калина красная» в нашей Вологодской области. Я тогда приезжал к Шукшину в Белозерск. Просто захотелось повидаться. У меня как раз вышла книга «Холмы», и я привез ее Василию Макаровичу в подарок.
Это было летом 1973 г. Мы тогда провели вместе целые сутки. Посмотрел, как он работает в кино... Но вообще-то я не очень одобрял увлечения Василия Макаровича кинематографом, и у меня с ним были большие споры из-за этого.
Корр.: Ведь он был уже актер и режиссер, и не только специалистами признанный, но и очень многими людьмикинозрителями.
Белов: Вот и у него было такое же оправдание: мол, в кино можно сразу говорить с миллионами людей. «Ну, хорошо, ты один раз поговоришьи все!отвечаю.А книга работает и живет века!..» Он потом стал со мной соглашаться. Особенно после того, как получил письмо от Леонова. Леонид Максимович возмущался, что Шукшин транжирит себя на кино, и советовал ему писать, писать и писать! Василий Макарович признавался, что он немножко растерялся после этого письма. Ему в последний год жизни и самому хотелось оставить кинематограф. Но как оставить?
Корр.: И все-таки было бы жаль, если бы кинематограф потерял Шукшина.
Белов: Видите ли, мои симпатии тут не на стороне кино. Я считал, что киноэто синтетическое искусство, но в случае с Шукшиным оно, наверное, может быть настоящим искусством, поскольку он сам и автор сценария, и режиссер, и актер. Случай довольно редкий. Но все равно я уговаривал его бросить кино и заняться всерьез только литературой. Он в общем-то соглашался и говорил: «Вот закончу Стеньку Разина и все, больше ничего в кино делать не буду!»
Корр.: Что вам особенно дорого в Шукшинеписателе?