Белов: Искренность совершенно кристальная! Он свой стиль в литературе создал: короткий и емкий, стремительный. Шукшина ни с кем нельзя спутать. И язык у него сочный, образный, он прекрасно знал народную жизнь. Кинематограф откладывал отпечаток и на его книги. Вот тут только его влияние, я считаю, благотворно, ноу него обрывистые диалоги, живые картины, короткие динамичные рассказы. Конечно, это был феномен и в литературе. Но в кинематографе, пожалуй, даже больший. Если в русскую литературу и раньше приходили выходцы из народных толщ, то в кино Шукшин это продемонстрировал впервые. Он принес совершенно новую струю и совершенно новый взгляд на кинематограф. Ему чужды были формалистические поиски, его новаторство в кино опиралось на крепкую народную почву. Он прекрасно знал, что и для чего хотел делать. Жаль только, не все успел.
Корр.: А как вы с ним познакомились?
Белов: Я тогда учился в Литературном институте имени Горького в Москве, совершенно случайно прочитал книгу Шукшина «Сельские жители». В этой книге мне все показалось таким близким и знакомым, что я не выдержал и написал автору письмо. Я никому раньше не писал писем, а тут взял да написал. А он мне ответилприслал короткое письмецо (длинных писем он не любил писать). Поблагодарил за добрый отзыв о книге. Помню, в этом письме были еще его слова: «Ты мне слишком большой аванс выдал!» Я очень восторженное письмо написал!..
Корр.: А что вас привлекло в ней?
Белов: Главноеу нас оказался сходный взгляд на деревню. Схожими оказались и наши биографии.
Наше детство совпало с войной, обоим довелось узнать голод и горе. С учением у нас тоже не сразу получилосьне было аттестатов за среднюю школу. Мне пришлось помогать матери растить пятерых моих братьев и сестер, да и школа-десятилетка была за 60 километров от дома. Потомдолгая военная служба (у меняв войсках связи Ленинградского военного округа, у негона Черноморском флоте). Ну и, наконец, у нас обоих было много всяких приключений, прежде чем мы занялись литературным трудом...
Спустя месяц или два после моего письма Василий Макарович зашел как-то в наше студенческое общежитие, к знакомому, приславшему ему сценарий, и случайно узнал, что здесь же живу я. Кто-то из ребят постучал ко мне и назвал номер комнаты, куда меня попросили зайти. Я пошел туда, а там сидит незнакомый мне человек, скорее похожий на солдата или грузчика, чем на писателя или режиссера.
Шукшин тогда работал над фильмом «Живет такой парень». Он запомнил мое письмо и захотел со мной поближе познакомиться. С того дня мы часто встречались. У него были трудности с жильем, а в моей комнате соседняя койка как раз была свободной. Однажды он целую неделю жил в нашем общежитии.
А потом, после Литинститута, приезжая из Вологды в Москву, я обычно останавливался в его квартире, которую он приобрел в Свиблове. Мы встречались с ним почти каждый месяц и даже несколько раз порывались улететь вместе на его родинуна Алтай. Но каждый раз у нас эта затея не получалась. Однажды мы уже взяли авиабилеты, но самолет не полетел! Потом выяснилось, что на наш рейс не хватило пассажиров и его отменили. Вот не судьба!
На Алтае я уже без него побывал. Посмотрел его любимые места, посидел на берегу Катуни, о которой он так много рассказывал, встретился с его матерью и родственниками. Но уже без него. Он для матери в последний год своей жизни купил новый дом в своей деревне и сам привел в порядок крыльцо и террасу. Теперь в этом доме музей Шукшина, а вот дом, где прошло его детство, к сожалению еще не взят под охрану.
В мою же родную деревню Тимониха Василий Макарович приезжал несколько раз. Как-то, помню, не было транспорта, и мы километров двенадцать прошли вдвоем по тайге пешком. Помню, как он сидел у меня в доме на печке с лампой и читал. Никогда не забудутся и наши дружеские споры.
Из воспоминаний Вениамина Каверина
Я не отношу Шукшина к «крестьянской прозе», потому что не понимаю этого тематического определения. Оно пришло в нашу критику под влиянием издательских планов. В самом делеможно ли назвать «крестьянскими» «Поликушку» или «Власть тьмы»?
Проза Шукшина тем и хороша, что город и деревня остро и оригинально перепутаны в ней. Городские или даже газетные выражения в разговорах колхозников встречаются на каждом шагуи это производит впечатление свежести и правдивости, потому что в наши дни на таком языке говорит страна...
Не пропуская ни одного произведения Шукшина, я, к сожалению, почти не встречался с ним и не знал его лично. Он прислал мне с сердечной надписью свою книгу «Характеры», я отдарил его своим романом «Перед зеркалом».
«Не зализывай, не шлифуй, а будь неуклюж и дерзок. Краткостьсестра таланта. Любовные объяснения. Измены жен и мужей, вдовьи, сиротские и всякие другие слезы давно уже описаны,писал Чехов старшему брату.Сюжет должен быть нов, а фабула отсутствовать».
Здесь каждое слово ведет к прозе Шукшина. Он писал короткие рассказы о мелочах, не заслуживающих на первый взгляд никакого внимания. Он отменил подробности в портретном изображении героя. Жизнь состоит из мимолетностей, случайностей, обрывающихся впечатлений. Он остановил мимолетность и сумел придать ей характер явления. Он не зализывал, не шлифовал и был неуклюж и дерзок. Его искренность была трогательной, воинствующей и нежной...
Из выступления Валентина Распутина на Шукшинских чтениях
Даже и слава его требует уточнения: она не есть нечто навязанное со стороны, когда от многократного назойливого склонения имя невольно застревает в мозгу. Нет, она есть результат внутреннего отзыва каждой души на явление Шукшина, результат огромной, не часто случающейся в народе по отношению к художнику любви к нему. Для этого мало быть замечательным писателем и замечательным актером и режиссером кино, для этого надо значить для множества читающих и думающих людей нечто большее.
«Будь человеком...» Все, что сделано Шукшиным в искусстве, освещено у него этим требовательным понятием, этой страстью и этой болью, которым он заставил внимать всех, кто умеет и не умеет слушать. Не было у нас за последнее десятилетие такого художника, который бы столь уверенно и беспощадно врывался в каждую человеческую душу и предлагал ей проверить, что она есть, в каких просторах и далях она заблудилась, какому поддалась соблазну или, напротив, что помогло ей выстоять и остаться в верности и чистоте...
Из воспоминаний Сергея Герасимова
Нас познакомил человек, которого нет сейчас в живых, и не было в живых и тогда. Нас познакомил Фадеев. Нет, не в спорах о «Разгроме» или «Молодой гвардии» началась наша дружба, вовсе не так. Просто Шукшин был удивительно похож на Фадеева. Словно появившись из другого времени, ходил он по-фадеевски в гимнастерке и галифе, подпоясанный тонким ремешком, сильно выделяясь на фоне пестрых, современно одетых вгиковцев. Это сходство, как ни странно, решило наши отношения. Василий Макарович стал бывать у меня дома. Его суждения были оригинальны. К нему не прилипала городская самоуверенность, он не стремился к стилю жизни, который называют подозрительным словом «современный». Иногда он приходил грустный, сердитый и на вопрос, что произошло, отвечал в таких случаях почти всегда одинаково:
Сбивают...
Кто сбивает?! Куда?
Да ну... Сбивают!
Это значило, что Шукшин побывал в какой-то компании, где не принимали его «почвенного» направления и пытались подравнять под «городские вкусы». Он их не отвергал, но и не принимал.
Читал много, жадно. К концу жизни у него собралась огромная библиотека. Успевал читать в автобусе, в трамвае, даже на ходу, шагая по тротуарам и задевая прохожих. Писал, кстати, так же, как и читал,легко и всегда. Когда мы снимали на Байкале картину «У озера», я постоянно видел его с небольшой записной книжкой. Такие книжки обычно заполнены заметками, что нужно купить, памятки типа «не забыть отправить письмо...» Он писал в ней рассказы. И тут же читал ихвечерами после съемок. Я поражался этой огромной способности к творчеству. Как он умудрялся в обстановке съемочной площадки, где через его голову раздавались какие-то голоса, команды, рядом вечно перетаскивается оборудование, отключаться от всего и писать?
Что отличало литературный труд Шукшина?
В литературе он видел наиболее прямой и непосредственный способ объясниться со своим читателем по поводу событий, взволновавших его душу. И потому его письмо отличалось необыкновенной легкостью и свободойкак в выборе темы, материала, так и в форме художественного выражения.
Шукшин быстро завоевал читателя, а вместе с ним и зрителя, именно потому, что стремление к открытому сближению с народом пронизывает все его искусство и стало как бы главной примечательной чертой судьбы художника.
Он никогда не унижал человека снисходительностью всезнайства. Будучи художником необыкновенно жадным к постижению мира, в постоянном и последовательном самообразовании он успевал откликаться на каждую черту нашего времени, которая могла бы для многих людей оказаться незамеченной в сутолоке будней. Выйдя из сибирской, алтайской деревни, он глубоко и тонко понимал природу современного крестьянина. Само это понятие, уже несколько архаическое в нашей жизни, открывалось ему отнюдь не в традиции деревенской патриархальщины, а во всем том удивительном многообразии, которое отличает современное деревенское общество. Люди, живущие разносторонними интересами современного мира, ему, человеку, любящему деревню, открывались со всей их глубиной и противоречиями.
Литератором он был по главному призванию, и кинематограф, по-видимому, постепенно уступал свое первое место литературе. Для развития родной литературы он сделал бесконечно много. Он шел дорогой самой сложнойв смысле того, что никогда не уступал права и обязанности писателя раскрывать жизнь в ее реальных процессах и измерениях. Он не отвлекался в сторону абстрактного и часто наигранного искусственного пафоса, не укрывался от сложностей литературного труда некоей готовой сюжетной конструкцией, которая сама по себе может заинтересовать читателя остротою или причудливостью интриги. Он относился к своему делу, как крестьянин к хлебуглавной, важнейшей основе жизни и труда. И персонажи его многочисленных рассказовлюди, взятые из окружающей жизни, любовно раскрытые со всеми особенностями их натуры. Он давал им ту неограниченную свободу в поступках, в рассуждениях, которые были свойственны этим людям в самой действительности, да и ему самому среди них. Он не перестраивал своих героев, не подравнивал под сложившиеся канонические мерки литературных типов и ситуаций. Он рассматривал их с документальной точностью, а у читателя и зрителя складывался образ с глубокой художественной перспективой.
Отбрасывая всяческие литературные клише, он, может, порой и озадачивал редактора необычностью фразы, какой-нибудь местной поговорочкой, удивительностью родного сибирского речения, и это тоже было очень важной и драгоценной особенностью его литературного труда, так как выровненность языка, его безликая всеобщность, всегда стояли на пути литературы к ее развитию и совершенствованию. Бесконечно любя русский язык, он знал цену слову.
Он был искренен, непосредствен, приветлив к людям и влюблен в свое искусство. Доверительно влюблен, так как верил, что если к нему, к искусству, отнестись хорошо, честно, то оно тебе тем же и отплатит.
Он как никто понимал, что надо не подражать, не подделываться, не мимикрировать «в духе времени», а делать так, как требует поставленная нравственная и художественная задача.
А задача была всегда однасблизиться со своим читателем, зрителем, взволновать его, растревожить, добраться до его сердца и оставить там по возможности след, заставив задуматься, поразиться и сочувствовать вместе с ним тому или иному явлению жизни, мимо которого любой может пройти мимо, а настоящий художник не пройдетзаметит и другим покажет.
Шукшин умел смотреть и умел видеть. Он видел справедливость и зло, видел людей жадных и широких, замкнутых и отзывчивых, холодных и пылких. Все это становилось предметом его писательского интереса. В этом смысле творчество Шукшина глубоко в традициях русской литературы. Ему была страсть к анализу. Скажем, невероятный по силе рассказ «Обида», показывающий всю глубину его дарования, я могу сравнить только с «Много ли человеку надо?» Толстого.
Он был справедливым человеком. Сила его как художника как раз и была в жажде справедливости, в неустанном поиске ее. И читатели верно поняли этот нерв его творчества. Думаю, в этом разгадка его поразительной популярности, того нравственного авторитета, который он имел и в зрительской, и в читательской аудитории.
Иной художник порой невольно скатывается к схеме. Шукшину, к счастью, это никогда не грозило. Он весь был антисхемой. Каждая его вещь удивительна, каждаячем-то феноменальна. Но все описанные им феномены, все странности людей самому Шукшину вовсе не казались странностями, а представлялись необходимыми чертами, естественно свойственными их натуре,вот так они поступают, так говорят, вот так сложились отношения между отцом и детьми, между мужем и женой, между пьяницей и трезвым, между подростками в пору их первой любви. Его интересовало все, ко всему надо было только присмотреться и обязательно хорошенько рассмотреть.
Удивительны были его способность разглядывать и нежелание «вязать» явления по законам схемы, ограниченной рамками заранее придуманного плана. Нужно было только довериться жизнии пошло, пошло, сразу появлялась сюжетика, и персонажи начинали шевелиться и действовать по той причине, что все на самом деле ведь именно так и было!..
Его волновала жизнь человеческаяи у нас, и не у нас. Она полновала его, поэтому он интересовался всем жадно и рассуждал обо всем, я бы сказал, с огромным личным интересом. Беседы, проведенные с Шукшиным, я вспоминаю с наслаждением по той причине, что у него всегда присутствовало желание что-то еще до конца не понятое понять. Всему и всегда он находил какое-то свое объяснение, частоочень ироничное в том смысле, что вот, мол, как оно выглядит на первый-то взгляд, а давай-ка взглянем на дело с другой еще стороныведь иначе покажется.
Из воспоминаний Георгия Буркова, друга В.М.Шукшина
Как-то Шукшин спросил меня: «А ты знал, что будешь знаменитым?»«Нет».«А я знал...». Вот эта черта его характераон точно представлял, кем хочет быть, что сделатьоставляла впечатление о нем как о человеке очень цельном, сильном. Как ни громко это звучит, но по моему твердому убеждению Шукшин был рожден духовником. Быть может, оттого его творчество так пронизано полемикой потаенной, пересматривающей все обыденное, привычное. Он переламывал то представление о жизни, которое существовало до него. «В каждом человеке, свалившем камни в Енисей, я вижу героя. А вы его отрицаете!писал Шукшин в ответ на статью Бой за доброту.Вы требуете каких-то сногсшибательных подвигов (оникаждый день, но не в атаке: атак нет)».
Когда Шукшин делал в литературе свои первые шаги, ему безоговорочно поверилиуж слишком он все заземлил и через это протащил... По первому снегу глянули и пристроили в загончик «деревенщиков», потом встрепенулись, посмотрели, а там целина, под снегом-то. Пахать ее еще да пахать, потому как Шукшинфилософ народный от макушки до корней. Вроде читаешьсмешно. Раз, другой прочтешь, глядьзаковырка, правду сказал. Слово важное, и тут же ирония, усмешкавроде как дело шутейное, пустяк. А Шукшин кожу снимает, шелуху разную, чтобы до истины докопаться. Он как-то очень точно ноту взял. Ведь существует изобилие литературы, но очень не просто писателю постигнуть нравственное, социальное течение жизни, по-русски выговорить, решать мировые проблемы, через глубоко национальное выйти на интернациональное.
В войну у нас в Перми на базаре появились народные певцы: солдаты возвращались с фронтовраненые, слепые, без ног. Возвращались с трофейными аккордеонами, губными гармошками, ходили по базару, пелисудьбу сказывали. И песниэто не что иное, как искусство, только народное искусство. Война разнолика, и горе было не на одно лицо, народ его зафиксировал, переложил в песни.
И шукшинские рассказывся его прозаочень близки по духу к тем военным-послевоенным самодельным песнямв них через духовное раскрывалось гражданское, через нравственноесоциальное. Они похожи даже по своему строению, как похожи на них старые русские народные драмы, сказки, сказания. Нет завязки, экспозициисразу события начинаются. С ходу. Шукшин не мог елозить, ему не терпелось: «И пришла веснадобрая и бестолковая, как недозрелая девка». Проза Шукшина начинается как бы с серединыодна фраза, и мы уже оказываемся среди героев. Помните: «Любавиных в деревне не любили».