Но она не уходит, только говорит:
Мэг. И звучит это почти как в старые времена. Почти привычно; твое имя в устах лучшего другаодин из самых прекрасных звуков в мире.
Я очень рада, что не лила молоко в гранолу, когда она произнесла мое имя.
Да?
Мне надо с тобой поговорить.
«Наконец-то», думаю я, укол надежды стал заметнее, а я совершенно к этому не готова. Первые пару месяцев как Сибби стала отдалятьсяпроводить меньше времени дома, отвечать на мои сообщения как бы между делом, отвергать предложения посмотреть вместе любимое шоу, сходить в бар или ресторан, я очень старалась восстановить связь. Сначала ненавязчиво, шутками по поводу ее вечной занятости, один раз даже оставила записку с целью «выкупа» на двери ее комнаты:
«Смотрим финал сезона «Холостячки» сегодня вечером, или твой кашемировый свитер попадет в автоматическую сушку!» Позже я прибегла к более серьезным мерамразговорам, перед которыми меня бросало в пот и рвало от нервов, а Сибби только отмахивалась, говоря: «Я просто занята, Мэг! Ты слишком сильно переживаешь». Затем быстро обнимала меня и обещала найти время в ближайшие дни. От этого мне становилось легче и тяжелее одновременно: слишком похоже на очередную отмашку. Я хорошо знала Сибби и понимала, что мы не добрались до корня проблемы, но спустя месяцы опустила руки, запершись в старом, добром, болезненном страхе того, что может произойти, если я буду на нее давить.
О чем? Я наваливаюсь спиной на стойку, чтобы видеть угол дивана, где она сидит, а это почти через всю квартиру в ширину. Это лучше, чем подойтия не хочу давить или навязываться.
Ты ведь помнишь Элайджу?
Абсурдный вопрос. Он вот уже три месяца ночует у нас три раза в неделю. Конечно же, я его помню. Мне известно, какой бритвой он пользуется. Откровенно говоря, с такими тонкими стенами, как у нас, мне слишком хорошо известны все его непригодные для чужих ушей звуки.
Конечно, обыденно произношу я, но на душе кошки скребут. Три ночи в неделюэто уступка с моей стороны, и поскольку я всегда переживаю, что мешаю им даже своим дыханием, и знаюиз разговора с ним, который на редкость продлился дольше пяти минут, что наша квартира нравится ему больше, чем его студия в Бед-Стай, жду логичной просьбы. Наверное, у Элайджи истек срок аренды и он хочет немного перекантоваться у нас
Мы съезжаемся. Я чуть йогурт не уронила.
Нашли квартиру в Виллэдж, недалеко от гастробара с устрицами, который тебе нравился
Что. За. Нахрен.
Сибби еще говорит что-то о маленькой площади, но крутой кухне, а я думаю о кое-чем посерьезнее: она съезжается с парнем, с которым встречается всего несколько месяцев, переезжает отсюда, из Бруклина, она даже осмелилась упомянуть устричный гастробар, который мне вовсе не нравится, но я была там однажды, на свидании, которое по степени своей неловкости вполне достойно статьи в «Космополитан».
Не волнуйся, я съезжаю только в конце лета, так что у тебя куча времени.
Стою как вкопанная, не в силах что-либо сказать.
Не думаю, что ты будешь искать соседку, продолжает она, но все равно решила дать тебе запас времени. Потом сможешь переехать в мою комнату, а из своей сделать рабочий кабинет. Вести свое дело отсюда, понимаешь?
«Вести свое дело»? Сибби едва ли что-то знает о моем деле, она понятия не имеет о том, сколько постоянных клиентов появилось у меня после статьи в «Таймс», и точно не знает об очень перспективном контракте, который я пытаюсь заполучить, а теперь просто должна, если хоть немного надеюсь оплачивать аренду целиком, хотя бы временно. У меня, конечно же, все в порядке с клиентами, соцсети живут за счет пары спонсоров, но мне двадцать шесть, и я художница в одном из самых дорогих городов мира.
О чем она вообще думает?
Я едва ли понимаю, о чем мы говорим, едва ли понимаю, что эта беседа для нее лишь формальность и мы даже не обсудим тот факт, что живем вместе с девятнадцати лет, что любой важный шагквартира, работа, смена прачечноймы делали вместе. Что теперь мы окажемся по разные берега.
Теперь я рискую не уронить, а раздавить йогурт. Дышу глубоко через нос, пытаюсь успокоиться.
Как же твоя работа?
Сибби отмахивается рукой:
Я перейду в другую семью после Дня труда. Уже договорилась.
Но ведь тебе нравятся Уэйлены. Не Тильда, но дети, слабо возражаю я. За четыре года работы с Уэйленами Сибби всю душу вложила в этих детей.
Она опускает взгляд, елозит большим пальцем по ребру ноутбука.
С ними все будет хорошо. Спенс скоро будет ходить в школу на полный день. Да и во мне сил быть няней осталось на год или два. Я не об этом мечтала в жизни.
Снова будешь ходить на прослушивания?
Она поджимает губы, смотрит в окно. Сегодня солнечно, лучи света проникают сквозь толстое стекло, они подчеркивают морщинки в уголках ее глаз. Крошечные радостные отголоски того громкого хрюкающего смеха, который я не слышала много месяцев.
Нет, Элу дали продюсерский проект на NBC, очень хороший. Может, мне вообще больше не придется работать.
Си, решаюсь я. Это прозвище всегда было особенным. Сисокращение от Сибби, что, в свою очередь, сокращение от Сибил. Но для меня «Си» всегда было сокращением от «сис», «сестра», которой у меня никогда не было. Но эта сестра мне незнакома. Я не понимаю этого.
Даже смешно, насколько я преуменьшила. Я, конечно, не думала, что мы всегда будем жить вместе, мы даже собирались разъехаться. В конце концов, когда она устроилась здесь на работу, я, именно я думала остаться на Манхэттене, где меня ждала стабильная работа, пусть и не в ламповом магазинчике Сесилии. Я была весьма востребована в неконкурентных условиях магазинов, с которыми работала. Но как мы дошли до того, что даже не обсудили эту важную перемену? Как она стала простой новостью, а не итогом многочасового обсуждения, в котором хотя бы несколько часов надо посвятить фразе моей энергичной и целеустремленной подруги о том, что ей, может, вообще больше не придется работать? Как мы дошли до такого?
«Она была главной, а я следовал». Снова голос Рида, а я думаю лишь: вот бы мне подали знак, что так будет, зашифровали послание.
Я понимаю, это большие перемены, произносит Сибби легко, попутно открывая ноутбук и стуча по клавишам. Я напишу объявление, чтобы ты смогла
Нет-нет. Спасибо, не нужно. Я съела капельку йогурта, но быстро ставлю его обратно в холодильник, даже не вынув ложку из баночки. Посмотрим правде в лицобольше я к нему не притронусь. На нем образуется странная пленка, при взгляде на которую думаешь, зачем йогурт вообще существует. Но сейчас самое важноеуйти поскорее, чтобы Сибби не заметила слезы разочарования в моих глазах.
Знаешь, у меня снова смена в магазине, так что мне пора.
Мэг, слушай, все будет нормально! Я буду приезжать к тебе в гости, ты будешь приезжать к нам.
На секунду я замираю, чувствуя приступ злости на нее. Вот оно. Простое, обыденное «Все будет нормально». Вот чем ей кажется эта пропасть между нами. Естественным ходом дружбы. Она и не думала, что что-то изменилось.
Сибби как никто знает, что это подействует. И что я не стану дальше говорить о том, что изменилось.
Да, конечно. Кажется, я говорю сквозь зубы, хотя голос звучит как обычно. Я очень рада за тебя, Си. Подстраиваюсь и подстраиваюсь без конца.
На долю секунды наши взгляды сталкиваются, и между нами будто вырастает гора из букв, сваленных в полном беспорядке, гора вещей, в которых я нуждаюсь, но не знаю, как ей о них сказать. Как вытащить их по одной, не обрушив целую лавину. И не оказаться погребенными под ней.
Я просто моргаю, Сибби тихо благодарит меня, и я думаю, теперь мой черед начать ее избегать.
Вот что забавно: я тоже ненавидела Нью-Йорк.
Когда мне было тринадцать, в начале учебного года объявили, что весной наш восьмой класс собирается в поездку. Нас разделили: одна половина класса должна была отправиться в Вашингтон, другаяв Нью-Йорк. В октябре, за несколько дней до объявления списка участников, я лежала у себя на двуспальной кровати и давала клятвы богу, в существовании которого даже не была уверена, что буду на опережение выполнять все свои домашние обязанности в течение целого года и перестану просить у родителей мобильный телефон. Абсолютно все, что угодно, только бы не попасть в нью-йоркскую группу.
Я попала в нью-йоркскую группу.
Мне было страшно, вот в чем дело. Я никогда не была за пределами Огайо, даже из родного города выехала один раз в Цинциннати, к бабушке с дедушкой по папиной линии. Поездки в оба места пугали, но на фотографиях Вашингтон казался чистым городом с белыми, строгого вида зданиями и ровными, ярко-зелеными газонами. Поскольку я выросла в пригороде, ровный и ярко-зеленый газон был у меня в голове напрямую связан с природой.
Но Нью-Йорк на фотографияхне говоря уже о сериалах, реалити и фильмахказался огромным, хаотичным, серым, многолюдным, шумным и противоречивым. Да, там есть Центральный парк, но даже он выглядел страшно на снимках с воздуха, которые нам показывали на обществознаниигустые кроны деревьев скрывают неведомо что, но точно не ровный зеленый газон, а вокругсерые лабиринты зданий.
Вернувшись домой, я рассказала об этом родителям, но никто из них не уловил дрожи в моем голосе. Они почти сразу начали спорить, как обычно заняв диаметральные позиции. Мама была в шоке от того, что настолько «небезопасный» город вообще выбрали для поездки, а отец закатывал глаза, называя меня тепличным ребенком.
Дрожь в голосе унималась спустя какое-то время после их ругани и хлопков дверью. Я успокаивала маму тем, что с нами будет много сопровождающих, а папу убеждала, что жду не дождусь поездки.
Спустя несколько месяцев, в один весенний день, взяв два полных бутылька средства от укачивания и не выпуская из рук скетчбук, я села в автобус. Я держала в уме папин совет «держаться» и маминхранить деньги в плоской поясной сумке под штанами, которую она мне купила.
А затем соседнее место заняла Сибил Мичелуччи.
Она была новенькой, только недавно переехала из Чикаго и, по сути, была раз в сто круче всех в нашем классе. И раз уж на то пошлов миллион раз круче девочки с двумя бутыльками средства от укачивания в рюкзаке. Она уже побывала в Нью-Йорке «тыщу раз», потому что ее отец занимался архитектурой, к тому же величайшей мечтой ее жизни было попасть на Бродвей, и родители «так меня поддерживали», что водили дочь на спектакли не реже двух раз в год. В автобусе она завела песню, и все радостно подхватили (магия!), а затем победила всех в «правду или действие», где не было ни единого неловкого вопроса (колдовство!).
Конечно, у меня были друзья до Сиббиодноклассники, с которыми я проучилась несколько лет, для кого я была вежливой, жизнерадостной, всегда что-то рисовала или раскрашивала. Но как только я подросла и пристальнее присмотрелась к ним, то начала сторониться сплетен, соперничества и конфликтов, назревавших под маской дружбы. И отдалилась. Но в Сибби нечего было бояться, поэтому никтодаже яее не избегал. Она была приветливой, веселой и любопытной, в компании с ней было комфортно, я не чувствовала себя выставленной напоказ.
В поездке мы стали лучшими друзьями.
Но даже дружба с Сибби не заставила меня изменить мнение о Нью-Йорке. Я все еще боялась, везде таскала поясную сумочку, будто от нее зависела моя жизнь, и все еще пила по две столовые ложки средства от укачивания каждое утро перед выходом из отеля в битком набитый всякими экскурсиями день. Все еще думала, что стану жертвой ограбления, стоит мне оказаться на улице. Местами мне даже понравилось (оказалось, в парке все-таки было много красивой зелени).
И я подстраивалась.
Когда Сибби решила переехать сюда после выпуска, мы плакали, обнимались и обещали быть на связи, но о том, чтобы поехать с ней, даже и речи не было. Мне дали частичную стипендию в Колледж искусств и дизайна в Колумбусе, я собиралась терпеть, сидя дома с родителями, пока не накоплю на небольшую квартирку. Хотела закончить вуз и работать в графическом дизайне: сначала на папу, потом желательно и на других. В Нью-Йорк я ездила только к Сибби, но никогда не думала там жить.
А когда все разрушилось, Сибби была рядом, Сибби помогла начать заново. Моя ненависть к городу не имела значения. Она была не сильнее ненависти к случившемуся доматому разрыву, скандалу между мной и родителями. Единственному, где они наконец были заодно. Единственному, где я наконец заставила их рассказать все: об их отношениях, обо мне, обо всем, что они скрывали многие годы.
К слову, о лавине. Мне до сих пор иногда кажется, что я стряхиваю снег и камни.
Так что янемая, грустная, напуганнаяпоследовала за Сибби. Она выделила мне место на своем неудобном диванчике. И я заняла его. Сибби тогда работала в компании по кейтерингу, и им требовались работники. Я подала свою кандидатуру. Ей надо было ходить на прослушивания. Я ездила с ней на метро, помогая нести костюмы, ждала в фойе и холлах, пока она взволнованно репетировала диалоги. Она встречалась с друзьями, с которыми познакомилась уже здесь, и я ходила с ней.
Но когда я наконец смоглая вышла из дома одна, именно знаки с буквами помогли мне полюбить этот город.
Почувствовать себя в нем как дома.
Возможно, поэтому после неудобоваримого разговора с Сибби мне захотелось пройти до магазина самым длинным путем, таким длинным, что это и путем не назовешь. Это просто очень большой извилистый крюк, чтобы убить время до моей смены, которая начнется через целый час, и чтобы увидеть побольше того, что мне нужно, наполненные смыслом буквы.
Сначала их немного, по крайней мере тех, что бросаются в глаза. Знаки на моей улице поясняют, как вести себя в окружающем пространстве, напоминают о правилах жизни в городе: НЕ ПАРКОВАТЬСЯ, ВНИМАНИЕ, СТРОЙКА, УСТУПАЙТЕ ПЕШЕХОДАМ. Все, как правило, заглавными буквами, в гротеске, размер зависит от масштаба беды, с которой столкнешься, если не последуешь им. Сворачиваю на запад, к Пятой авеню, прохожу мимо кофейни, где мы вчера сидели с Ридом. В ушах продолжают звенеть его слова.
«Я не встретил здесь знаков».
Иду по Юнион-сквер, где ничто не меняется: знаки здесь не об ориентации в пространстве, а о том, куда сходить, что купить и что поесть. Вот красная вывеска гласит, что в ресторане готовят только из местных продуктов. Милая надпись, словно от руки, неровная громоздкая точка над i, рядомадрес веб-сайта строчными буквами, будто его решили вставить в последний момент как дань цифровой эпохе. Угол Юнион-сквер и Шестой авеню отлично подходит для знаков: ветеринарная клиника в тонком гротескеаккуратно и вызывает доверие. Лавказвезда лаймового цвета вместо «А» контрастирует на черном фоне. Выглядит круто, дорого, возможно, там продается еда, о которой я и не слышала, но, попробовав которую, тоже автоматически становишься крутым.
За продуктовым кооперативом начинается отличный для знаков и букв квартал. Кремовая надпись на кофейной вывеске итальянского ресторана. Через дорогу снова кремовый цвет, но это уже прачечнаяпростой жирный шрифт на темно-зеленом фоне с желтой обводкой, буквы сложены в вертикальной стопке, эргономично, так и должно быть сложено чистое белье. И мое любимоекакофония знаков старого местного магазина велосипедовготический шрифт на адресной табличке, засечки в надписи на ярко-красной растяжке над дорогой. Кажется, она сделана от руки, как и надпись на стекле входной дверибелая с синей обводкой. «Мы здесь уже достаточно давно, говорят знаки, какая разница, сочетаемся мы или нет?»
Я иду дальше с поднятой головой, и кажется, будто обращаю внимание на знаки, которых раньше не замечала. Это неспроста. Я успокаиваюсь, как бывало, когда я только начала узнавать город, гуляя по нему, присматриваясь к окружению. Исследовала окрестности буква за буквой, знак за знаком. Это тронуло мое сердце, я влюбилась в город, научилась жить по-другому. Осознала, что здесь я могу быть кем угодно, а не той маменькиной девочкой из семьи из пригорода. Поздно вечером в метро, пропахшая едой и жутко уставшая, стараясь отгонять мысли о родителях и вероятности быть ограбленной, я вспоминала знаки и буквы, увиденные за день. Идеи гремели в голове громко, как рельсы под колесами поезда. Вот как я решилась на самый первый заказдвадцать пять пригласительных открыток на вечеринку в честь восьмилетия сына моего кейтерингового менеджера.
Так я решилась выбраться из своего городка, открыть свой бизнес, благодаря которому Мэг Макворт стала «Парк-слоуповским планировщиком».
«Знаки есть, я мысленно отвечаю Риду, все еще засевшему в моей голове. Ты просто не знаешь, как их читать».