Стоило только ему слететь с моих губ, как Богдан напрягся рядом со мной. Его грудь начала подниматься чаще, и, хотя на лице сохранилась маска безразличности, глаза выдавали смесь обуревающих мужчину эмоций. Вот только я не смогла разобрать ни единой.
Богдан привёл себя в порядок и молча протянул мне мои вещи. Одевалась я уже на ходу. Он не спросил, куда я хотела бы поехать, а я не смела произнести больше ни звука. Внутри меня растекалось жидкое пламя разочарования. Как и любой другой юной и влюблённой особе, мне хотелось, чтобы объект моей страсти отвечал мне взаимностью. А он же отвечал мне холодностью и отстранённостью.
А теперь, по всей видимости, снова вернулся к политике полного игнорирования моего существования. По крайней мере, стоило нам вернуться домой, как он скрылся в своём кабинете и не спускался даже к ужину.
Время уже ближе к одиннадцати, и я выползаю из-под одеяла и крадусь босыми ногами по холодному полу в сторону спальни своего мужа, но слышу его голос из кабинета.
Он снова разговаривает с кем-то по громкой связи. Невольно я замедляю шаг и прислушиваюсь. Из-за плотно прикрытой двери мне тяжело разбирать слова собеседника Богдана, его же фразы, хоть и звучат приглушённо, но вполне понятны.
Что же, я рад за тебя, Иезекииль Севастианович. Доброго здравия ещё на сотню лет!
Ох, если бы, мальчик мой. Боюсь, что это последнее путешествие такого рода в моей жизни. Нынче тяжело даются расстояния.
Не наговаривай, дядя Изя. Уверен, ты во многом ещё не раз дашь фору молодняку. Мне-то уж точно!
Слышится хриплый смех, который прерывается еле слышным вопросом, но я не разбираю слов.
Асе нужно попасть на приём в ближайшее время. говорит Богдан. Мне нужно, чтобы ты сам осмотрел её и перевязал трубы.
Ты с ума сошёл? восклицает старик и чеканит каждое слово:При всём уважении, Богдан, девочке, только вступившей во взрослую жизнь, проводить операцию по стерилизации просто кощунственно! Ни один врач в здравом уме не станет этого делать, а те, кто решится, легко могут остаться без лицензии. Ты и сам подумай, тебе, в первую очередь тебе, мальчик мой, это надо?
Мне надо, чтобы не было никаких последствий. Никогда. Я и сам пройду необходимые процедуры. Не думай, что я планирую заставить её пройти через это в одиночку. Но мне нужны гарантии, что она никогда не родит мне или кому-либо ещё. Если бы дело было только во мне, я бы не поднимал этот вопрос.
Ты не знаешь, чего будешь хотеть через год, три, пять. Не лишай себя возможности обрести долгожданное счастье
Иезекииль, мне будет достаточно того, что есть. О большем я никогда не посмею попросить, как бы мне этого не хотелось. Причины ты должен понимать. Но если когда-либо случится так, что мне придётся освободить Асю, если я не смогу больше стоять щитом и контролировать ситуацию, я не могу и мысли допустить, что всё было напрасно. Ты должен мне помочь. Или я найду того, кто сделает то, что нужно.
Ты сбрендил, пацан! Услышь ты меня, пожалуйста! Хасан не будет жить вечно. История порастёт мхом
Богдан смеётся каким-то ненормальным хохотом. Я же застываю статуей, чувствуя, как сердце ухает куда-то вниз.
Богдан, что, на самом деле обсуждает со своим знакомым гинекологом возможность стерилизовать меня? Чтобы не было последствий от нашей семейной жизни? Чтобы я не могла родить от него или кого-нибудь другого? Серьёзно? Да что вообще творится в его проклятой голове?
Я больше не хочу слушать дальнейший разговор, но я должна знать все его планы, чтобы обезопасить себя, поэтому прирастаю к полу и заставляю себя оставаться на месте.
Всегда будет кто-то из его семьи, всегда будет Самойлов. Это риск, а рисковать девчонкой я не собираюсь, в голосе Богдана слышатся суровые твёрдые ноты.
Окстись, Богдан! Нельзя творить такое с юной девушкой. Она тебя никогда не простит. Пройдут годы, твоя жизнь наладится, всё успокоится, и ты будешь себя ненавидеть за принятое поспешно решение. Есть действенные методы контрацепции, которые не лишат тебя возможности получить наследника однажды.
Мне не нужен наследник. Не такой ценой, мрачно заявляет мой муж.
Какого чёрта происходит? Что за тайны сокрыты в его холодном отстранённом тоне? Зачем я здесь на самом деле? Зачем он женился на мне?
Пока все эти вопросы вспыхивают во мне яркими вспышками, врач что-то снова говорит Богдану, на что тот обречённо вздыхает:
Да, я тебя понял. Не буду творить глупости.
Вот и хорошо, Богдан. Вот и правильно. Вскоре ты увидишь, что я прав. Через столько лет невзгод наконец наступает белая полоса, не порти всё своей импульсивностью и категоричностью.
Когда я могу привезти Асю на приём?
Я вернусь в пятницу. Сделаем всё по уму. Осмотр, анализы, УЗИ. Не руби сгоряча, и удача будет на твоей стороне.
И что же они там нарешали? Какие опыты будут ставить над моим бренным телом?
Но времени на размышления остаётся немного, мужчины прощаются, желая друг другу приятного вечера, и я торопливо возвращаюсь в свою спальню и прячусь под одеялом.
Меня трясёт. От страха, от незнания. Не могу представить, каким же чудовищем может быть Богдан, если так легко принимает такие решения. И тем более сложно это представить, учитывая какими приятными были последние дни рядом с ним.
Тихо скрипит дверь, и я еле сдерживаю себя на месте. Всё во мне вопит, что мне нужно встать, закатить скандал и выяснить все его планы относительно меня, но мне страшно. Я боюсь, что правда мне не понравится. Боюсь, что вся моя жизнь окажется всего лишь искусной игрой и манипуляцией моего мужа.
Он откидывает угол одеяла. Я слышу шорохи одежды, смазанные движения. Матрас рядом продавливается от тяжести мужского тела, и меня обдаёт жаром, когда Богдан прижимается ко мне. Его рука ложится на мою талию, скользит до плавного изгиба бедра и замирает.
Куколка, ты спишь? его дыхание опаляет мою шею, и он оставляет лёгкий поцелуй. Шоколадная моя девочка.
Богдан утыкается лицом в мои волосы и шумно дышит. Моё сердце ходит ходуном, и больше всего на свете сейчас я хочу, чтобы всё то, что я слышала несколькими минутами ранее, оказалось дурацким сном.
Грубые пальцы Богдана поглаживают мою кожу круговыми движениями. То ли успокаивая меня, то ли пытаясь найти спокойствие в собственной чёрной и мрачной душе.
Я не потеряю тебя, снова выдыхает мужчина и наконец затихает.
По мере расслабления его рука кажется мне невыносимо тяжёлой. Или же это взвинченные до предела нервы давят на мозг? Я хочу вылезти из удушающих меня объятий, но Богдан, не просыпаясь, притягивает меня ближе, обхватывая уже обеими руками.
Я слегка поворачиваю голову и смотрю на его спокойное, но серьёзное лицо. Что за мысли не оставляют его даже ночью? Задумывается ли он над тем, как неправильно всё происходящее между нами? Как отвратительно то, что он хочет сделать со мной?
Под утро мне удаётся заснуть. А когда я слышу звон будильника, Богдана уже и след простыл. Лишь едва тёплая подушка, пропитанная его запахом, напоминает, что случившееся вчера не сон.
В телефоне маячит сообщение со временем прилёта груза. Лекарство для бабушки прибудет сегодня, и я хочу пропустить пары, но в последний момент меняю планы и отправляю Алима. Он успеет встретить самолёт, принять груз и вернуться за мной.
От напряжения и бессонной ночи я чувствую слабость, сковывающую всё тело. Не могу найти в себе сил на завтрак. К середине дня я вся превращаюсь в комок нервов. По неясным, необъяснимым причинам я нуждаюсь в присутствии Богдана, но не решаюсь позвонить. Не после того, что услышала вчера вечером.
Едва завидев машину с водителем, устремляюсь к нему и устраиваюсь на заднем сидении.
Забрали?
Да, конечно. Всё, как вы сказали. Мне передали контейнер и инструкции по хранению и применению.
Отлично, выдыхаю я. Давайте тогда поедем в больницу и всё передадим лечащему врачу.
Кажется, мы собираем все пробки по дороге. Я неожиданно погружаюсь в поверхностный сон, чуткий и беспокойный. Вроде, Алим отчитывается Богдану по телефону о проделанной работе. Или же мне просто хочется, чтобы мужу было не всё равно? Идиотка! Просто идиотка!
Может, хватит уже пытаться отыскать в нём положительные черты? Сколько раз он должен пнуть меня, чтобы я навсегда выгнала из мыслей призрачную надежду, что всё может быть хорошо? Чтобы запретила себе любить того, кто и крупиц моих чувств не стоил?
В тёмном коридоре, пропитанном запахом смерти и лекарств, я в сопровождении Алима не сразу отыскиваю кабинет врача, но мы не застаём его на месте. Тогда я устремляюсь в палату к бабушке, но там меня ждёт лишь пустая койка.
Беспокойство сжимает мой желудок тошнотворным спазмом, и я кидаюсь к раковине. Желчь шумно вырывается из меня, обжигая горло горько-кислым привкусом. Прополоскав рот, я вылетаю из палаты, игнорируя призывы водителя.
Где весь персонал? Какого чёрта я не могу застать ни медсестёр, ни врачей? Кто-то может мне помочь? Ответить на мои вопросы?
Наконец мне на глаза попадается одна из виденных ранее медицинских сестёр, и я бегу к ней.
Здравствуйте, вы помните меня? Моя бабушка, Агриппина Юрьевна Миронова
Здравствуйте, говорит она и прячет взгляд, мне очень жаль, Агриппине Юрьевне стало хуже. Она переведена в реанимационное отделение.
Перед глазами всё плывёт, и я еле удерживаюсь на ногах.
Я могу её навестить?
Пока нет, лечащий врач на операции, как освободится, вы сможете с ним побеседовать, и, возможно, он даст вам разрешение пройти к бабушке.
Как долго ждать?
Пока не могу сказать точное время. Если вам будет удобно, вы можете оставить мне номер телефона
Нет, я буду ждать.
Я устраиваюсь на диванчике. Алим ставит контейнер-холодильник с лекарством на сидение рядом со мной и отходит, чтобы позвонить по телефону. Я уверена, что водитель говорит с Богданом, но мне всё равно. Даже если он запретит мне сидеть тут в ожидании, я не уеду домой. Он не имеет права распоряжаться моим временем!
Но ничего подобного не происходит. Алим просто остаётся стоять неподалёку от меня, не произнося более ни звука. Время растягивается как вязкое вещество, наполняя страшными предчувствиями мой разум. А когда я слышу тяжёлые шаги, приближающиеся ко мне, они отдаются глухими ударами моего сердца.
«Бам-бам-бам.» Отсчитывая последние мгновения моего детства. «Бам-бам-бам.» Напоминая, что ничего уже не исправить. «Бам-бам-бам.» Обещая всегда быть рядом.
В поле зрения попадают знакомые туфли, идеально отутюженные стрелки брюк, и Богдан опускается на корточки, заглядывая в мои глаза.
Я не хочу, чтобы он говорил это. Отказываюсь слушать. И даже часто качаю головой, высказывая свой молчаливый протест. Но он опять всё делает по-своему.
Сковывает мои руки своими ладонями, коротко сжимая, и говорит глухим голосом, лишённым красок:
Мне очень жаль, Ася. Мне очень-очень жаль. Мне позвонили, когда я уже был на полпути к тебе, куколка. Агриппина скончалась в реанимации около двадцати минут назад.
Он говорит и говорит. Его голос обволакивает меня теплом, тогда как внутри всё покрывается льдом.
Ты хотел, чтобы я была всего лишь куклой, Богдан? Это случилось. Больше я не чувствую ничего.
26. Богдан
Бледная. С тёмными кругами под глазами. В глухом чёрном платье с траурной лентой в волосах.
Маленькая потерянная девочка в начале похоронной процессии.
Сгорбленные плечи. Трясущиеся руки. Дрожащие губы. Еле передвигается. Того и гляди рухнет оземь, не выдержав этого напряжения.
Я наблюдаю за Асей со стороны, пока отдаю распоряжения заместителю по телефону. Нет ни единого шанса, что в ближайшее время я смогу уделять время чему-то или кому-то, кроме неё.
Она не проронила ни слова, ни чёртовой слезинки. Она отказывается есть. И даже не спит всё это время. А я боюсь оставить её одну.
Каким-то чудом мне удалось уговорить её хотя бы на воду. Я убедил её, что, в противном случае, из-за обезвоживания ей просто-напросто не хватит сил проводить бабушку в последний путь. Не знаю, что бы я сделал, если бы она не послушалась.
Я слишком часто терял близких, но абсолютно бессилен ей помочь. Я не могу забрать её боль, хотя, на данный момент, это моё единственное желание.
Я полностью отключаю телефон и быстрым шагом иду по кладбищенской аллее. Огибаю десяток человек, соседей Агриппины, и догоняю Асю, приобнимая её за плечи. Она бросает на меня безразличный взгляд, взгляд, полный пустоты и равнодушия, и, чуть сбиваясь с темпа, продолжает идти вперёд.
Я не смотрю на могилу Маши. Всё это больше не имеет для меня значения. Когда-то имело, или я так думал, но сейчас всё в прошлом. Сейчас единственная причина, по которой я снова ступаю на эту землю, маленькая женщина с глазами шоколадного цвета, которую нестерпимо хочется спрятать от невзгод этого жестокого мира, которую хочется уберечь ото всех потрясений, защитить от всех бед.
Когда гроб на ремнях опускают в могилу, Ася вздрагивает и подаётся вперёд. Я усиливаю хватку, удерживая её. Мне кажется, что девушка просто рухнет вниз. На гладкое дерево, забитое наглухо. В сырую землю.
Отпусти, первое, что я слышу по прошествии двух суток.
Нехотя выпускаю её из хватки рук, но следую за худой сгорбленной фигурой, готовый снова подхватить в любой момент.
Ася не делает глупостей. Бросает охапку цветов на крышку гроба, медленно опускается на корточки, подхватывая пригоршню земли. Я повторяю то же действо и тороплюсь догнать её, стремительно покидающую место захоронения. Но неожиданно Ася падает посреди дорожки, теряя сознание. Остаток расстояния между нами я преодолеваю на особо высоких скоростях и тут же подхватываю её на руки.
Она повисает безвольной куклой, обмякшее уставшее тело не оказывает сопротивления, и я устраиваюсь на заднем сиденье с ней на руках. Уставший от нервного напряжения и стресса мозг нуждается в некотором покое и отдыхе, и я даю ей это время.
Так Ася и сопит на моей груди. Я опускаю лицо в пушистую макушку. И пусть весь чёртов мир подождёт! А лучше сразу отправится в тартарары, где ему самое место.
Лишь прошу водителя тихим ходом двинуться за автобусом, когда приходит время, и устало прикрываю глаза.
Девять дней. Две с половиной недели. Сорок дней.
Всё это время Ася не покидает своей спальни, а я оставляю её максимум на пару часов в день в общей сложности. В это ёмкое время я умудряюсь вести бизнес, проводить переговоры, разруливать сложные ситуации и общаться с ведущими специалистами в области психотерапии по всему миру.
У маленькой сладкой Аси затяжная депрессия, и чем больше проходит этих пугающих дней её безмолвия, тем больше у меня опускаются руки.
Все врачи, как один, твердят о том, что мне необходимо создать вокруг неё тёплую и уютную атмосферу, окружить её любовью и заботой, подарить счастливые эмоции и радостные моменты.
Как я, чёрт возьми, должен всё это провернуть, если сам давно очерствел внутри? Если всё самое лучшее и светлое пробуждала во мне она сама, а теперь я могу лишь обессиленно просиживать штаны в кресле напротив и сжимать безвольное тело ручищами ночами напролёт?
Она словно кукла. Ест и пьёт, когда дают, поворачивается, стоит направить в нужную сторону, молчит и не меняет выражения лица. Пожалуй, всё, что она делает самостоятельно, это, разве что, посещает уборную. Но её угасающих сил хватает только на то, чтобы справить нужду. Трижды в неделю я набираю полную пушистой пены ванну и помогаю ей искупаться.
И меня чертовски не устраивает такое положение вещей! Не потому, что меня тяготит забота о юной жене. Потому, что я скучаю по ней. По очаровательной, дерзкой, прекрасной чертовке, которая прочно обосновалась в моём сердце и разожгла в нём огонь.
В очередной день моего кошмара Ася смотрит на меня пустыми глазами и молчит. Думаю, пришло время отправить её в клинику. Очевидно же, что я не могу ей помочь!
Звонок от лечащего врача Агриппины застаёт меня за мрачной решимостью. Буквально за секунду до моего собственного звонка врачу немного другого профиля.
Здравствуйте, Богдан Давыдович. Вы так и не сообщили, что делать с лекарством, напоминает онколог.
Здравствуйте, да, совершенно выпало из головы. И, честно говоря, нам немного не до этого было
Я понимаю, он мнётся, но спрашивает:Назад его, как и любое лекарственное средство, не примут. Возможно, вы подумывали о перепродаже или о передаче в благотворительных целях..?
Кто-то нуждается? уточняю прямо.
На днях к нам поступил годовалый мальчик. У родителей нет таких денег, но мы считаем, что этот курсединственный возможный шанс для ребёнка.