Еще один беглый взгляджалостный и благодарный одновременно, потом все же решилась:
Я я просто хотела бы, чтобы мы жили в одних покоях. Это возможно?
Свободной рукой я приласкал ее локоны.
Конечно, возможно, госпожа, заверил я ее. Мне принести сюда мою тахту?
Она вся залилась краской; еще один смущенный взгляд; открыла было рот; передумала; потупилась; мучительно краснеет.
Ох, моя чувствительная и нежная госпожа, вздохнул я и привлек ее в свои объятья.
Она слегка расслабилась и успокоилась, и я напомнил:
Михримах, я все тот же Рустем, которому ты можешь просто сказать, как есть. Бояться нечего. Я не обижу тебя.
Я я просто просто это неприлично и, может, даже дурно? проговорила она куда-то в мой воротник.
С мягким смешком я поднял ее подбородок, устанавливая зрительный контакт, и уверенно велел:
Просто скажи, как есть.
Она смущенно заморгала своими пушистыми ресницами и все же призналась:
Я я бы хотела, чтобы мы спали в одной кровати, но без без
Я прижал палец к ее губам, жалея ее стыдливость:
Тссс. Я понял тебя. Все будет, как ты хочешь.
Она вся расцвела улыбкой и радостью от облегчения, что сложный и смущательный разговор позади.
Я был удивлен, что она сразу зашла так далекопо моим расчетам, меня сперва должна была ожидать тяжелая неделька в ее комнате на тахте, но мог только порадоваться тому, что дело движется вперед быстрее, чем я планировал.
Это было хорошее время для поцелуя, и я не упустил момент. Она совсем расслабилась и успокоилась.
Ну что ж! бодро провозгласил я после. Похоже, меня все-таки допустили в нашу постель, да? Вот так счастливый час для бедного Рустема!
Мой веселый шутливый тон избавил ее от остатков смущения.
Сдается мне, поддержала она этот тон, Рустем совсем не настолько бедный, как он пытается представить.
Воистину так, госпожа! я снова сжал ее в объятиях.
.засыпать с нею в обнимку было и восхитительно, и мучительно. Но муки мои продлились лишь несколько дней.
И, когда Михримах стала моей женой вполне, я ни капли не жалел, что отказался от своих прав в ту далекую брачную ночь. Ее любовь стоила того, чтобы проявить терпение.
Часть вторая
«Тщеславие всегда любило
Господствовать над тем, что мило».
(«Собака на сене»)
Глава девятая. Гнилой апельсин
* * *
Рыжеватая осень ломилась в окно свистящим ветром. Вышивание не ладилось; жесткая медная нить цеплялась за пальцы, чуть не до царапин.
Цеплялась совершенно в такт моим мыслям.
Меня не оставляло в покое то соображение, что не слишком ли часто Рустем задерживается во дворце допоздна?
Да, такое случалось всегда; пост третьего визиряэто не просто красивые слова. Я прекрасно понимала, как много у моего мужа обязанностей, которые требуют его непосредственного внимания.
Но сердце мне цепляла обида, что он задерживается так частонеужели он так прям и не может найти способа почаще бывать со мною?
Я уверена, что, если бы хотел, сумел бы! Раньше у него вполне же получалось! А теперь, стало быть, дело сделано, жена завоевана, можно и другими вещами заниматься?
В глубине души я прекрасно понимала несправедливость своих упреков; жаловаться на пашу было бы неблагодарно. Он был, как всегда, внимателен и нежен, и причины его постоянного отсутствия были вполне объективны и предсказуемы.
Но все же это ужасно, ужасно! Сидеть целыми днями дома и ждать, когда он уже придет!
Однажды я не выдержала и пожаловалась матушке; она сперва рассмеялась, тряхнула своими огненными волосами, а потом признала, что тоже имеет дело с этой бедой. Посетовала, что властелин всего мира, увы, вечно занят этим самым миром, и порою ей бывает непросто делить султана с его делами. С хитрой улыбкой мама добавила, что мне станет легче, когда я подарю паше ребенка, тогда-то уж точно мне не захочется жаловаться на безделье!
Я ужасно смутилась; на самом деле, у меня даже не было уверенности, что я хочу ребенкая как-то не успела подумать об этом.
Потом матушка подсказала мне еще одно средствописьма. По ее словам, они всегда были утешением ее сердца, и не раз спасали ее непростые отношения с отцом.
Эта идея показалась мне крайне здравой и перспективной! Письма писать я любила и умела; и помнится, та переписка с Ташлыджалы доставила мне немало удовольствия.
Воодушевленная, на следующий же раз я решительно взялась за реализацию этого плана. Паша как раз уехал на верфипару дней его не будетвот и время послать ему письмо!
Сандаловая кисть скользила по пергаменту легко и быстро; каллиграфия была моей сильной стороной. Прекрасное любовное послание было написано и отправлено; я с нетерпением стала ждать ответа.
Однако, к моему удивлению, вместо ответа я дождалась Рустемаон буквально влетел во дворец и закружил меня в цепких объятьях самым неприличным образом. Что, впрочем, ни капли меня не рассердило, конечно.
Госпожа моя, смеялся он куда-то мне в шею, я и подумать не смел, что вы успеете соскучиться по мне за два дня.
Недовольным тоном я ответила:
Конечно же, я не скучаю!
Он рассмеялся снова; вечер прошел чудесно.
позже я пыталась еще несколько раз посылать ему письма; но всегда это заканчивалось только его скорым приездом, что даже вводило меня в неловкостьполучается, он все откладывал из-за меня.
Почему бы тебе просто не ответить мне письмом? однажды решилась спросить я.
Он смутился:
По правде говоря, я не очень умею писать письма такого рода.
Шутя, я бросила в него апельсиновой корочкой:
Да ладно? Ты прислал мне тогда письмо из похода, я помню!
Он развеселился и примерился в меня целым апельсином:
Ты просто не представляешь, сколько дней у меня ушло на его составление!
Мое кислое выражение лица было ему ответом; он в утешение протянул мне свой апельсин.
Гниловат, вынесла вердикт я, откладывая фрукт в сторону.
Нет мне прощенья! комично ужаснулся он. И писем не пишу, и апельсины негодные подношу! На что только годится бедный Рустем? Лишь на жаркие поцелуи!
Последнее ему и впрямь удавалось, поэтому, конечно, у меня из головы вылетели любые обиды.
в следующую его отлучку мне таки пришло от него письмо; даже большеэто была попытка стихосложения. Попытка столь неуклюжая и жалкая, что трудно было не рассмеяться, читая о моих «разящих с ног глазах» и «волнистых, как яблони, волосах». В конце письма стояла вполне разумная приписка: «Как видишь, твой нежно любящий муж все-таки попытался».
Нелюбовь паши к стихам была общеизвестна; поэтому я оценила эту попытку.
В дальнейшем он еще пару раз пытался описать мои достоинства прозой; преуспел не больше, чем в стихах. Одно письмо удалось ему лучше остальных, но количество неприличных подробностей, которому позавидовал бы и давно рассекреченный мне Боккаччо, заставило меня покраснеть до жара. И уж конечно, я бы никогда не призналась, что именно это письмо я сохранила остальные-то мы весело сжигали вместепаша отнюдь не смущался отсутствию у себя таланта и первым подшучивал над собственной неуклюжестью.
В конце концов, я предложила ему обойтись без всех этих возвышенных поэтических оборотов, и дело пошло на лад. Паша сперва ворчал, что ему неловко в ответ на мои изящные и нежные строки давать столь деловой и сухой ответ; но мне удалось его убедить. С тех пор наша переписка стала достаточно регулярной и весьма интересной, не хуже личных бесед.
Всего-то и нужно былоперестать заливать меня дифирамбами с головы до ног!
* * *
Казалось, ничто не способно помешать моему безоблачному счастьюлюбовь моей госпожи стала солнцем, озаряющим мою жизнь.
Не учел я лишь того, что капризная и избалованная Михримах привыкла всегда иметь все, чего ей захочется. Сейчас она хотела менячто не могло не радоватьсяно категорически не хотела делить меня ни с кем и ни с чем, включая мои обязанности.
Сначала мне было даже приятно это; как она цепко держалась за наши отношения, не желая отпускать ни на шаг! Но вскоре это стало причинять неудобства. Я относился к ситуации с пониманием; она переключит свое внимание на детей, когда они у нас появятся. Пока же, естественно, она сосредоточена на мне. Мне еще было, за что благодарить Создателяжена моя была склонна к занятиям науками, что отнимало часть ее времени, а также крайне благочестива, что отнимало еще часть. Слыхал я, что есть совершенно невыносимые женщины, которые целый день маются без дела. К счастью, это совсем не про Михримахвот уж кто без дела сидеть не будет! Она всегда находила себе занятие, и это восхищало меня до глубины души. Она никогда не чуралась научиться новому, и порою я заставал ее за совершенно немыслимыми для госпожи занятияминапример, на днях ей пришла в голову идея варить апельсиновое варенье! В какой-то книге вычитала что-то. В жизни такого не пробовал; и сладко, и кисло, и странно. И почему-то ей непременно нужно было заняться этим самоличнохотя и служанки носились вокруг с плошками и полотенцами.
Еще интереснее стало на следующий день, когда весть о причуде жены достигла гарема, и дворец наш почтила присутствием Хюррем-султан. Вместо того, чтобы разгневаться на дочь, она хрустально рассмеяласькак мне передала Гюльбахари уверенно подключилась к делу. Как позже она сентиментально призналась, в детстве ей приходилось часто варить варенье с семьей, пусть и не из апельсинов.
я уже ничему не удивлялся, когда повелитель отпустил меня раньше, потому что, мол, Хюррем-султан нужна моя помощь. Помощь, как выяснялось, заключалась в том, чтобы оттаскивать Михримах от котла с вареньемона уже чуть не спалила там свои роскошные волосы, одна попаленная прядь ощутимо отдавала гарью. Мать она не слушала, слуги ее дергать не осмеливалась, оставался только один вариантмуж.
Пришлось учиться вовремя оттаскивать; к моему недоумению, процесс варки оказался крайне занимательным и веселым. Хюррем-султан была обворожительна в своем бодром и радостном настроениитеперь было понятно, каким образом этой женщине удалось не просто вскружить повелителю голову, но и остаться единственной в его сердце на долгие годы. Ее сходство с дочерью стало очевидным; особенно после того, как сама великая султанша умудрилась подпалить и свои волосы.
Придется звать отца! рассмеялась Михримах на это. Кто ж еще отважится оттаскивать от котла вас, матушка?
шутки шутками, а на следующий вечер султан и впрямь заглянул. Я даже несколько оробел; без предупреждения, а у нас такой кавардак!
Стоит, улыбается в бороду, любуясь открывшейся картинкой.
Глаз да глаз за ними, да? спросил меня, шутливо потянув свою Хюррем за подгоревший рыжий локон.
Точно так, государь, поклонился я. Но ведь такими мы их и любим!
было странно, дико, немыслимо чувствовать такое единение и понимание с повелителем. В этот момент, на кухне, где суетились с апельсинами две султанши, мы оказались равны с нимперед женщинами, в которых влюблены.
хвала Создателю, что апельсины скоро закончились! Не знаю, что было бы с моим рассудком, если бы нас с султаном завлекли еще и в сам процесса все к этому шло, в последний день Михримах умудрилась сунуть мне свою окислившуюся ложку для помешиваний, убежав за какими-то специями. Хорошо, Хюррем-султан у меня ее сразу вырвала и пристроила к делу. А то хорош я былважный визирь Османского государствас кухонной поварешкой в руке!
Глава десятая. Шершавая корица
* * *
Я с интересом прислушивалась к себе, пытаясь постичь происходящие во мне дурманные перемены. Мне казалось, что мое сердце стало цветком, раскрывающимся навстречу солнцу; я купалась в любви паши, как в солнечных лучах, и чувствовала себя безмятежно счастливой, как никогда прежде.
Только теперь мне стала по-настоящему понятна та война, что мать вела со всем миром. Хвала Создателю, мне нечего было бояться соперниц; а вот матушка, должно быть, многое пережила. Теперь-то мне понятны ее чувства; одна мысль о том, что Рустем мог бы оказывать внимание другой женщине, приводила меня в ужас, першащим дребезгом царапала сердце. Я и не помышляла раньше о том, насколько же я оказалась ревнива; но теперь, обретя счастье, я как коршун стерегла его, готовая сражаться с каждым, кто посмеет посягнуть на мир в моей семье.
Особую неприязнь у меня вызывали, разумеется, тетушки. Они по-прежнему пытались суетливо влезть не в свое дело. Поняв, что настроить меня против Рустема и матери не удалось, они избрали иную тактикутеперь они пытались меня убедить, что я так наивна и глупа, так по-юношески неопытна и невинна, а интриган-паша, конечно, ни капли меня не ценит, не способен на настоящее чувство и вечно променивает меня на государственные дела.
Их наветы были так глупы и беспочвенны, что мне сложно было не рассмеяться им в лицо. Говорить такие глупости мог только человек, который совсем не знал моего мужа; кого угодно можно обвинить в невнимательности и грубости, но не Рустема! Да, я сетовала на его занятость, но даже в самых жарких своих заботах он всегда находил время для меняпусть немного, пусть лишь записка или пара слов, но дня не проходило для меня без знаков его внимания.
Я чувствовала к нему глубокую благодарность, и с большой радостью стремилась делать что-то хорошее и для него; то, как он расцветал улыбкой мне навстречу, заставляло мое сердце захлебываться стуком. Я не могла поверить, что такие чувства возможны!
Однако ж искушенным в интригах тетушкам однажды удалось пробить мою броню.
Речь зашла о какой-то полячке; Рустем и впрямь симпатизировал славянским народамв виду своего происхожденияи один его польский агент был у него особо в чести, и даже приходил как-то обедать к нам. У паши были развернутые связи с людьми из самых разных стран, так что тут не было ничего удивительного. Но Шах-султан, конечно, влезла своим длинным носом и выяснила, что у пана Бжезинского, видите ли, очень красивая дочь. Надо признать, что я не сразу поняла, куда тетушка клонит; а когда поняла, ужасно разгневалась. Да как она смеет!
Госпожа, я ровным движением поправила складки своего нарядного буро-красного платья, вы забываетесь. Вы смеете бездоказательно возводить наветы на зятя султанаберегитесь гнева Династии!
Династияэто мы, Михримах, гордо выпрямилась Шах-султан, прошуршав рукавами. Мы, а не твой безродный муж.
Вот уж этого я ей спускать не собиралась с рук!
Я встала, вынуждая встать и ее, и холодно произнесла:
Извольте удалиться, госпожа. В этом доме вы более не желанны.
Она пыталась сохранить гордую манеру, но видно было, что она считает себя униженной моими словами. Но ей, в самом деле, стоит уже научиться следить за языком! Оскорблять моего мужа в нашем же доме!
Когда гнев слегка схлынул, я подумала, что поступила не очень разумно, и мать будет права, если выговорит мне. Импульсивная горячность!
Я не хотела этого признавать, но мысль о польской девчонке царапнула мне сердцедыма без огня не бывает. Почему Шах-султан выбрала именно эту тему для атаки? Ей что-то известно?
Вечером я пересказала мужу этот эпизод, цепко следя за реакцией.
Пани Бжезинская? рассмеялся он. Очаровательная малышка! Михримах, только не говори, что ревнуешь меня к ребенку!
Ей было шестнадцать; я уже выяснила потихоньку.
Она всего на год младше меня! надула я губки.
В его теплых глазах стояло неподдельное удивление:
В самом деле? Я помню ее малышкой; даже в голову не приходило.
Очень глупо, что меня это встревожило, со вздохом покаялась я.
Он обнял меня очень крепко; его борода зашуршала о мой воротник, а после он прошептал мне на ухо:
Ревнуйте меня, госпожа моя, но не всерьез. У моего сердца иной госпожи нет и не будет.
в итоге я сама пригласила этих поляков к нам; таинственная пани, в самом деле, казалась совсем девчонкой, и совершенно точно можно было сказать, что мой муж в ней не заинтересован, как и она в нем. А вот у меня нашлось с нею море тем для разговоров, особенно по части языков. Оказалось, она мечтает изучить турецкий; а меня очень заинтересовал звучный и певучий польский.
Так, благодаря интригам тетушки, у меня появилась первая в моей жизни подругаЗлатка Бжезинская.
* * *
Когда первая эйфория от победы прошла, я вынужден был признать, что с влюбленной Михримах иметь дело не очень-то просто. Она явно предпочла бы, чтобы я оставил все свои дела и целые дни проводил возле ее ног; с привычной ей решительностью она добивалась этого.
Моим рабочим обязанностям она словно оказывала снисхождение, и эта ее шероховатая манера меня несколько раздражалая серьезно относился к тем обязательствам, которые взял на себя.
Я был склонен снисходительно воспринимать ее напор; она была так молода и впервые влюбленанемудрено, что она не всегда видит берега разумного. Мне даже льстил тот ураган чувств, с которым она явно не умела справляться; но у всего есть свои разумные и допустимые пределы.
Однажды она этот предел пересекла.
Так сложилось, что благодаря моим связям я часто делал визиты иностранным гостям, через которых поддерживал связь со своими внешними агентами. Конечно же, с тех пор, как я обзавелся семьей, в ход пошла и ответная любезностья стал приглашать некоторых, особо близких мне людей, к нам во дворец. Михримах в этом отношении показала себя с безукоризненной стороны; приемы ей удавались не хуже, чем европейским королевам. Все гости, как один, были очарованы моей женой.