Ко мне же обратилась Алиса с выражением сочувствия на лице:
Мы вложим вам в рукава листья polygonum bistorta. А если, миледи, вы к тому же поедите семян цветка Helianthus
А еще вы, Сесилия, можете помолиться о том, чтобы слабоумие никогда не коснулось членов вашей семьи, продолжала между тем Беатрис назидательные упреки в адрес дерзкой придворной дамы.
Но я-то знала, что Беатрис предана не столько мне, сколько Генриху и пока еще не зачатому наследнику престола.
Простите меня, миледи. Сесилия смиренно потупила взор.
Благодарю вас, сказала я Алисе, после чего с чувством собственного достоинства улыбнулась Беатрис.
Это все молодость, утешила меня Алиса, а потом строго добавила: Но этой стае кудахчущих квочек следовало бы быть поумнее; нехорошо насмехаться над женщиной в столь непростом положении.
Однако леди, к которым были обращены эти слова, после такого выговора лишь презрительно фыркали и смеялись по углам, даже несмотря на то, что зналия все прекрасно слышу.
Нет, я так и не подружилась со своими придворными дамами.
По-моему, я догнала Генриха в Лестере. А может быть, это произошло в Йорке. Или даже в Беверли. Хотя, возможно, я и не заезжала в Беверлитрудно сказать. Помню только, что муж тепло встретил меня, заключил в объятья и вынес на руках из паланкина. А вот потом города слились для меня воедино; города, которых я не знала и не запомнила, где местные жители толпами выходили на улицы, чтобы приветствовать нас, где для нас устраивали пиршества, всячески развлекали, делали щедрые подарки из золота и серебра. Все были очень рады видеть своего столь долго отсутствовавшего короля и принимать его у себя.
Ну, и его новую французскую жену тоже, разумеется. Генрих продолжал пребывать в прекрасном настроении; отвечая на уверения в преданности милостивой речью, он вслед за этим требовал уплаты налогов и подкрепления ресурсами на возобновление войны. Я хорошо понимала ход его мыслей. Да и как мне было этого не знать, ведь нас сопровождали целые ящики различных документов, погруженные на повозки, которые громыхали в хвосте королевского кортежа? Но Генрих лишь улыбался и учтиво мне кланялся, не забывая исправно желать доброго утра и справляться о моем здоровье.
После того как ему не удалось воплотить в жизнь свои мечты в последнюю ночь в лондонском Тауэре, он посещал мою постель с завидной регулярностью; желание заиметь наследника пересиливало даже интерес к казначейским свиткам. Муж успокаивал меня нежными поцелуями и галантным обращением, и наши отношения казались мне гармоничными как никогда прежде.
Я горжусь вами, Екатерина, не раз говорил мне Генрих, когда я помогала ему очаровывать жителей какого-нибудь городка, побуждая их пополнить королевскую казну.
И меня это весьма радует, отвечала я.
Генрих целовал меня в губы:
Я знал, что вы станете мне прекрасной женой.
В ответ на это мое сердце приятно трепетало в груди. Вот она, та самая близость, которой я искала. Когда Генрих нашел время на то, чтобы лично сопроводить меня по улицам Йорка в величественный кафедральный собор, я была счастлива и не могла поверить столь щедрому подарку судьбы. Генрих был снисходителен, и я расслабилась, когда он, сжимая мою руку, представлял меня как свою «несравненную жену».
Однако в Беверлиа может быть, это было в Йорке? с ним случилась тревожная, пугающая перемена. И я точно помню миг, когда это произошло.
Мы только что поселились в очередных апартаментах с холодными неуютными комнатами в здании, принадлежащем церкви; почту принесли на рассвете, пока мы завтракали, закончив пост после мессы. В этом не было ничего необычного, и ничто не отвлекало моего внимания от мыслей о предстоящем двухчасовом театральном представлении, устраиваемом местными ремесленниками. Там будет Ной во время Великого потопа и полный набор спасаемых им животныха если и не полный, то зверей должно быть все-таки немало; изображать их должны были одетые в маски дети членов городской гильдии ремесленников.
Генрих открывал письма; одной рукой он ловко управлялся с хлебом и мясом, а другой разглаживал измявшиеся в пути свитки пергамента. Читал он быстро, сопровождая процесс то улыбкой, то ворчанием, то коротким кивком, после чего складывал послания в две аккуратные стопки: те, которым следовало уделить немедленное внимание, и те, что можно выбросить. В этом отношении мой муж был очень педантичен.
Но вдруг Генрих словно запнулся. Его рука, державшая письмо, судорожно сжалась. Очень аккуратно он положил хлеб и пергамент на стол, затем стряхнул крошки с пальцев. Глаза Генриха неотрывно смотрели на строчки послания.
Что там? спросила я, откладывая в сторону ложку.
Странная неподвижность мужа меня встревожила.
Генрих не обратил на мои слова никакого внимания. Он продолжал читать текст, пока не закончил. Потом начал снова. В конце концов мой муж тщательно сложил документ и спрятал его под туникой у себя на груди.
Генрих? На этот раз я опустила формальное обращение «милорд».
Он медленно поднял на меня глаза. Ни один мускул в его лице не дрогнул, его выражение нисколько не изменилось, однако я подумала, что он получил плохие известия. Непроницаемая тьма его глаз (напоминавших сейчас мрачные оловянно-серые лужи под тусклым зимним небом на внутреннем дворе дворца, где прошло мое детство) свидетельствовала о том, что Генрих чем-то очень сильно взволнован или огорчен. Губы у него приоткрылись, словно он хотел что-то сказать, но все же промолчал.
Нам грозит опасность? с беспокойством спросила я.
Он медленно покачал головой:
Нет. Не опасность.
Казалось, будто он постепенно возвращается к действительности, перезапуская органы восприятия. Мясо и хлеб были забыты; Генрих сжал в руке стоявший у его локтя кубок и одним большим глотком допил оставшийся эль.
Значит, просто плохие новости?
Как ни старался он это скрыть, что-то определенно его потрясло, пошатнув невозмутимость.
Генрих на негнущихся ногах поднялся из-за стола.
Сегодня утром нас ожидают театральное представление и официальный прием.
Как будто я этого не знала!
Будьте готовы к одиннадцати часам.
И он без каких-либо комментариев и объяснений вышел из комнаты; я лишь проводила его озадаченным взглядом. Этот день прошел, как и многие другие похожие дни: Генрих по-прежнему был монархом, завораживающе внимательным к своим верным подданным, а те были в полном восторге оттого, что он проявил интерес к их приготовлениям и приему. Но при этом мой муж выглядел рассеянным и совершенно бесстрастным. Как бы ему ни нравился спектакль, мне казалось, что, если бы Ноев ковчег вдруг затонул, а все звери на нем приняли мучительную смерть в пучинах вод, король этого бы даже не заметил.
Генрих, попыталась я заговорить с ним еще раз, когда мы уже сидели на официальном банкете и пробовали мясные блюда и пудинги. Что произошло? Что вас так тревожит?
Я понятия не имела, что бы это могло быть, и терялась в догадках. В первую очередь в голову приходила мысль о том, что речь идет о резком изменении позиций Англии на французской земле; но, получив такое известие, мой муж, скорее всего, срочно собрал бы военный совет, а не закрылся бы в молчании, как устрица в своей раковине. Может быть, в Англии вспыхнул бунт? Но если так, мы бы не сидели сейчас здесь, спокойно закусывая говядиной и поднимая тосты за хозяев, до сих пор одетых в костюмы с любительского спектакля. Нет, это был не бунт
Нет, ничего такого, ответил Генрих sotto voce. Разве что мясо жестковато. Советую вам попробовать рыбу.
И я оставила попытки что-либо разузнать.
В ту ночь Генрих не удостоил меня своим вниманием. А я так на это надеялась! В постели я смогла бы убедить его поведать мне, что у него на сердце. Но муж не пришел ко мне.
На следующее утро, когда настало время идти к мессе и я уже направлялась в маленькую отдельную часовню, которую мы посещали по утрам, один из сквайров Генриха сообщил мне, что сегодня служба состоится в главном здании церкви при полном стечении всего города.
Когда меня туда проводили, я застала там Генрихауже коленопреклоненным. Сознавая, что опоздала, я молча встала на колени рядом с ним. Он дал понять, что заметил мое присутствие, легким наклоном головы и быстрым взглядом; на большее у нас не было времени, ведь в эту минуту вступил многоголосый хор и епископ занял свое место у алтаря. Слова и жесты священника из хорошо знакомой мне церемонии обволакивали меня покоем и умиротворением, а ум завораживали разноцветные блики от большого витражного окна на восточной стене, подсвеченного лучами утреннего солнца. Все оттенки синего, от ляпис-лазури до кобальта, и кроваво-красного, от рубинового до гранатового Все шло так, как и должно было быть. Ничего плохого не случилось. Почему же тогда Генрих ни слова мне не сказал?
Последовали молитвы, много молитвза Генриха, короля Англии, за меня, его королеву, и вдруг
Так помолимся же за спасение души почившего Томаса, герцога Кларенса
Итак, Томас, герцог Кларенс. Брат Генриха. Он умер! Когда же это произошло? Крепко сцепив руки, я растерянно посмотрела на мужа, но его взгляд был прикован к алтарю.
жестоко убитого во Франции. Воздадим же благодарность Господу за его жизнь бесстрашного воина и помолимся о его бессмертной душе!
Брат Генриха погиб. Так вот что за известия были в том письме! Мой муж знал об этом с прошлого утра и ничего мне не сказал. Если мой личный опыт родственных отношений с собственными братьями ограничивался подозрительностью и враждебностью, то Генрих и его братья были очень близки между собой. Как ему удавалось почти не выказывать свое горе? Если бы вдруг умерла моя сестра Мишель, разве я бы не скорбела? Ну уж точно не молчала бы. Я бы оплакивала ее, рыдала, выла так, что о моей боли узнали бы все вокруг. Мне сжало грудь, стало трудно дышать, чувства пребывали в смятении: я печалилась и тревожилась за Генриха, но все-такипочему он сразу не открыл мне горькой правды?
Месса благополучно завершилась, но, когда мы бок о бок прошли под огромной аркой и оказались под теплыми солнечными лучами на церковном дворе, я остановилась, удержала Генриха за складку на его тунике и развернулась к нему лицом.
Вы узнали об этом еще вчера, начала я. Когда принесли те письма.
Да.
Это произошло во время сражения?
Да. При Боже.
Генрих умолк, разглядывая сложный орнамент вокруг входной двери из вырезанных в камне цветов и листьев, среди которых виднелись скалящиеся лица; но, как мне кажется, он ничего этого не видел. Его мысли были далеко, во Франции, на поле битвы, где английскую гордость втоптали в грязь, где убили его благородного брата. Под суровой неподвижной маской на лице Генриха я заметила скорбь. Следует ли мне сейчас спросить, означает ли это поражение англичан?
А это было?..
Это было полное поражение, бесстрастным голосом ответил Генрих, вновь переводя на меня взгляд. Ваш бесценный братец-дофин убил моего брата и едва не уничтожил мою армию. Томас выступил против превосходящих сил противника и был сражен в гуще битвы. Находясь в первых рядах, он и должен был погибнуть одним из первых. Ручаюсь вам, во всем виновата его ущербная тактикау моего брата всегда было больше отваги, чем ума. А надеть поверх шлема еще и усыпанный драгоценными камнями венец вообще было вопиющей глупостью. Но тем не менее Моя армия была разбита, а брат сражен в бою.
Ох. Все оказалось еще хуже, чем я думала, и на мгновение на лице Генриха проступила боль, которую он до сих пор столь успешно скрывал.
Нам вернули его тело. Его привезут в Англию и здесь похоронят.
Хорошо. Это, конечно, хорошо
Но следы скорби уже исчезли с лица моего мужа, и его взгляд снова стал холодным и пытливым, как будто он искал ответ на свои вопросы в моих глазах.
Это великая потеря. Такое жестокое поражениекатастрофа на этом этапе войны. Неужели мы настолько уязвимы? Это значительно осложняет мою задачу
Генрих!
Я не выдержала. Мне было наплевать на эту войну. Я не обращала внимания на эскорт из рыцарей, слуг и солдат, которые толпились позади нас, не покидая церковь из-за нашей остановки. В данный момент меня волновало необъяснимое молчание Генриха о столь личном вопросе, должно быть, ранившем его. Как он мог не рассказать мне об этом? Разве мне, его жене, не позволено утешать его в такие минуты? Но когда я сочувственным жестом, мягко положила ладонь на его предплечье, я почувствовала, как его мышцы под тонкой тканью тут же напряглись. И моя рука опустилась.
Почему вы мне не сказали? Я слышала, что в моем произнесенном тихим голосом вопросе сквозит злость, которую мне не удалось подавить, как я ни старалась. Когда я спросила вас об этом вчера, вы ответили, что ничего плохого не произошло. С тех пор прошел целый день, а вы так ничего мне и не сказали.
Генрих смотрел на меня с удивлением, как будто не мог понять, чем я недовольна.
Да, я ничего вам не сказал. Я никому об этом не сказал.
Никому? Но почему вы не сказали мне? Я ведь ваша жена. Умер ваш брат Неужели вы считаете, будто мне все равно? У меня сердце обливалось кровью от жалости к нему. Я бы скорбела о нем вместе с вами. Я бы
Но что бы вы сделали? перебил меня Генрих.
Я утешила бы вас. Неужели я не способна смягчить ваши страдания?
Его улыбка была холодной и жесткой; по правде говоря, это вообще мало напоминало улыбку.
Тогда я не нуждался в этом. Не нуждаюсь и теперь. Все, что мне нужно сейчас, это предпринять определенные действия, чтобы предупредить наступление французов.
У меня в голове зарождались крамольные мысли, страшные, леденящие душу догадки. Поражение англичан, без сомнения, было делом рук моего брата. Я заглянула в глаза Генриху, хоть мне и было очень тяжело. Мне хотелось понять: может быть, он считает, что кровь Валуа, текущая в моих жилах, для него опасность, а не благословение? Но его глаза были пустыми и тусклыми, в них не было ни осознания сложности моего положения, ни осуждения моей возможной нелояльности. Не думаю, чтобы он вообще меня понимал.
Пойдемте, сказал Генрих.
Но я не сходила с места.
Или вы просто не могли доверить мне важные новости? не унималась я. В этом все дело? Может быть, вы думали, что я начну кричать об этом на всех углах, чтобы повергнуть ваших драгоценных английских подданных в отчаяние? Тут мне в голову пришла новая мысль, еще хуже прежних. Или же вы решили, что я втайне возрадуюсь победе французов над войском вашего брата и стану злорадствовать по поводу его смерти?
Не говорите глупостей, Екатерина.
Тон Генриха, исполненный презрения, не остановил меня.
Но я ведь француженка, не так ли? Разве невозможно, чтобы я желала своему брату успеха?
Придержите язык, приказал Генрих. Такие мысли недостойны вас и унизительны для меня. К тому же мы привлекаем к себе ненужное внимание. Мы не должны давать народу повод для домыслов.
Его пальцы сомкнулись у меня на руке, и он потянул меня за собой через церковный двор, да так быстро, что мне пришлось почти бежать за ним, чтобы не отстать. По пути мой муж улыбался тем, кто вышел поглазеть на нас и поклониться, но продолжал крепко, словно в тисках, сжимать мою руку. Как только мы достигли своих покоев и дверь за нами закрыласьперед носом у толпившейся черни, Генрих резко отпустил мою руку. На сердце у меня было очень тяжело, и я продолжила разговор.
Ах, простите меня, Генрих. Я не хотела унизить своими словами ни вас, ни себя
Екатерина. Он повернулся ко мне спиной; его голос звучал устало. Тут уже ничего не поделаешь. Поэтому оставим это. Мой братда упокоит Господь его душумертв. Сражение обернулось катастрофой. Что еще тут скажешь? Ничего. Вы не в состоянии придумать или сказать что-то такое, что могло бы утешить меня или помочь смириться со смертью Томаса. Поэтому давайте оставим все как есть.
Утихомирившись наконец, я закусила губу.
Простите меня еще раз. Я очень сочувствую вашему горю.
Более доходчиво объяснить мне, что он во мне не нуждается и даже не хочет, чтобы я сейчас была рядом с ним, Генрих просто не мог. Я ждала, надеясь, что он скажет что-нибудь еще, но мой муж упорно молчал.
Вы отправитесь во Францию? наконец спросила я.
Нет. Я сказал вашему отцу, что вернусь в середине лета, чтобы возобновить кампанию, так я и поступлю. А сейчас у меня есть дела. Он фактически отмахнулся от меня, и дверь его комнаты захлопнулась передо мной.
Неужели Генрих ни во что не ставил слова утешения, которые я могла бы отыскать для него, и мое нежное прикосновение к его руке? Стоя перед закрытой дверью, я ощущала лишь тоскливое одиночество, захлестнувшее меня с головой. «Чего ты ждешь? спрашивала я себя. Что тут вообще можно ждать?»
Ничего.
В ту ночь Генрих пришел ко мне. Думаю, мыслями он был где-то далеко, хотя его тело действовало великолепно. Все произошло очень и очень быстро.
Пока он надевал домашний халат, я в отчаянии попросила его, как уже сделала однажды в Лондоне: