Я шла в свою спальню в сопровождении эскорта, язвительно и докучливо твердящего, что моя неопытностьдело поправимое и скоро с этим будет покончено, однако моя мать оборвала этот поток банальных глупостей, решительно захлопнув дверь комнаты прямо перед носом у оторопевших английских дам и не проронив при этом ни одного извинения. Под возмущенное щебетание, доносившееся из коридора, я внутренне сжалась в преддверии еще одной серии родительских наставлений. Избежать этого было невозможно, так что мне приходилось стойко воспринимать все ее советы, какими бы они ни были. Скоро я стану самостоятельной женщиной. С благословения Господа нашего скоро я стану женой Генриха не только формально. Скоро я выйду из-под материнского контроля, и Генрих не будет со мной суров.
Чувствуя, как в моем сердце трепещет слабый огонек надежды на счастливую жизнь с Генрихом, я стояла неподвижно, в то время как с меня снимали платье из золотой парчи, украшенное горностаевым мехом, обувь и чулки, пока я не осталась в одной нижней льняной сорочке. После этого мне было велено сесть, чтобы Гилье, моя личная служанка, могла распустить и расчесать мои волосысимвол девственной чистоты. Изабелла стояла передо мной, скрестив руки на груди.
Ты знаешь, что будет дальше?
Хороший вопрос. Как ни печально, но познания об этом у меня отсутствовали напрочь. Моя мать молчала как рыба, Мишель стыдливо скрывала подробности своей супружеской жизни с Филиппом, а любящей нянечки, которая позаботилась бы о том, чтобы я узнала, чего мне сейчас ожидать, у меня попросту никогда не было. Спросить же о таких интимных подробностях у Гилье у меня просто не хватало духу.
Или же эти черные ворóны в Пуасси держали тебя в неведении о том, что происходит между мужчиной и женщиной?
Разумеется, а как же иначе? Эти «черные ворóны» считали грехом все, что касается их тел, спрятанных под черными рясами. Знания мои носили самый общий характер и основывались на том, как ведут себя животные. Я бы никогда не призналась в этом матери. Потому что она решила бы, что я сама в этом виновата.
Я знаю, что происходит, отважно заявила я.
Вот и прекрасно! Изабелла явно испытала облегчение от того, что столь деликатные наставления не лягут тяжким бременем на ее плечи; вынув из сундука бутыль, она разлила в две чаши темно-красную жидкость и протянула одну из них мне. Выпей. Это придаст тебе смелости. Злые языки утверждают, будто Генрих очень опытен в этих делах впрочем, в его возрасте так, конечно, и должно быть. Он был неистовым юношей с ненасытным аппетитом и прославился тем, что вел с многочисленными подругами разгульную жизнь, полную сладострастия и пьянства, а затем бросал их.
Ох. Я послушно пригубила из чаши и отдала ее Гилье.
Пить мне не хотелось.
Екатерина, ты не должна выглядеть наивной, по собственной глупости или против своей воли.
Выходит, Генрих может испытать ко мне неприязнь, если я выкажу невежество в этом вопросе? Нежный росток моего оптимизма быстро увял.
А что нужно делать, чтобы не выглядеть наивной, мадам? выдавила я из себя.
Ты не должна от него уклоняться. Не должна делать ничего, что не пристало невинной девице. Не должна демонстрировать в постели неподобающий аппетит.
Не пристало невинной девице? Неподобающий аппетит? Все это ни о чем мне не говорило. Что же касается уклоненияименно так, похоже, я и повела бы себя с ним. Он причинит мне боль? Я хотела спросить об этом, но не решилась задать столь наивный вопрос. Подозреваю, что мать в любом случае ответила бы мне «да», просто потому, что ей доставляло удовольствие меня мучить.
И не сиди, как каменное изваяние! Ты поняла меня, Екатерина?
Да.
Вот и хорошо. Все, что ему от тебя нужно, это сын, и лучше не один, а несколько, чтобы гарантировать наличие наследника. Если ты докажешь, что способна к деторождению, если легко забеременеешь, а я не вижу причин, по которым могло бы быть иначе, ведь у меня с этим все было в порядке, тогда он вскоре оставит тебя в покое.
Мать нахмурилась и, подумав немного, добавила:
Говорят, что, взойдя на английский престол после смерти отца, Генрих стал более целомудренным. Он больше не руководствуется зовом плоти. Он не ждет от тебя, что ты будешь изображать в постели потаскуху. Если только, разумеется, годы воздержания не разожгли в нем низменные страсти с новой силой. Изабелла опустила хмурый взгляд на сжатые руки. А такое вполне возможно. Никогда не знаешь, чего ожидать от мужчины.
Мои внутренние страхи рывком поднялись на новый уровень. Каким образом я могла бы изображать из себя потаскуху? Даже если моя мать не уверена, то
Как это «не знаешь, чего ожидать от мужчины»? робко произнесла я.
А так, что у него внезапно может проснуться в постели зверский аппетит.
Я судорожно сглотнула.
И что это всегда неприятно?
Судя по моему личному опытуда.
Ох У Гастона тоже был зверский аппетит? спросила я, вспомнив одного особенно экстравагантного молодого придворного, прочно обосновавшегося во дворце Сен-Поль; эти слова сами сорвались с моих губ, и я сразу же о них пожалела. Пардон, мадам.
Дерзость тебе не к лицу, Екатерина, заметила Изабелла. Скажу только, что безумие твоего отца-короля иссушило его желания. Да, и еще одно: если Генрих приведет с собой в спальню товарищей, не тушуйся. Ты принцесса Валуа. Мы крепко-накрепко свяжем этого гордого короля договором. А теперь снимай сорочку и ложись в кровать.
После этого мать набросилась на Гилье, по-прежнему стоявшую возле меня с гребнем в руке; служанка застыла, будто кролик, заметивший охотящегося на него горностая.
Завтра утром соберешь постель; простыни свернешь отдельно. Если кто-нибудь из этих гордых англичан будет задавать вопросы о девственности моей дочери или о ее способности стать королевой Англии, у нас будут доказательства в виде пятен крови на постельном белье.
Я закрыла глаза. Значит, мне все же будет больно.
Да, Ваше Величество.
Отложив гребень, Гилье вынула из-за пазухи небольшой кожаный мешок. Развязав шнурок, она нагнулась над кроватью и принялась посыпать белоснежную ткань какими-то травами; комната мгновенно наполнилась резким ароматом.
Что это? недовольно спросила Изабелла.
Это чтобы обеспечить зачатие, Ваше Величество.
Изабелла пренебрежительно фыркнула.
В этом нет необходимости. Моя дочь и так исполнит свой долг. И в течение года родит наследника для Англии и Франции.
Я не посмела перечить. Быстро сняв сорочку, я скользнула в постель и, натянув простыню до самого подбородка, с ужасом принялась ждать, когда в коридоре послышатся приближающиеся шаги мужа; мной завладел леденящий страх, и от появившейся было уверенности в себе не осталось и следа.
Наконец дверь отворилась. Я затаила дыхание и зажмуриласьневозможно было с почтением смотреть в глаза королю Англии, лежа перед ним на кровати в чем мать родила, но потом я вдруг поняла, что чего-то не хватает: раскатистого хриплого хохота, пошлых шуток, шума разгулявшейся пьяной мужской компанииничего этого не было.
Генрих привел с собой лишь епископа; тот обошел вокруг кровати, где должен был быть закреплен наш священный брачный союз, окропил святой водой меня и постель, а также пажатот поставил на крышку сундука золотой сосуд с вином и два чеканных кубка тонкой работы и тихо отошел в сторону. Когда священник принялся читать многословную молитву за наше здравие и долголетие, я сквозь полуопущенные ресницы посмотрела на Генриха: все еще одетый в свадебный наряд и с мечом на поясе, он сосредоточенно слушал слова благословения, склонив голову. Дышал он размеренно и спокойно, отчего драгоценные камни, украшавшие его руки и грудь, загадочно мерцали в свете свечей, переливаясь разными цветами.
Я искренне завидовала его спокойствию. Наконец епископ закончил.
Аминь, произнес Генрих и коротко взглянул на меня.
Аминь, повторила я.
Улыбнувшись, епископ с невозмутимой торжественностью продолжил церемонию, перекрестив нас высоко поднятой рукой, и принялся горячо просить Господа даровать нам сына. В своих стараниях он разошелся не на шутку, но тут я заметила, как губы Генриха сжались. Он поднял глаза на священника.
Достаточно.
Сказано это было довольно мягко, однако молитва оборвалась, резко, на середине фразы. Было очевидно, что приказы Генриха исполнялись мгновенно и беспрекословно.
А теперь ступайте, сказал Генрих. Можете быть уверены, что этот союз, достигнутый с таким трудом, будет благословен. На то была Божья воля, чтобы принести мир и процветание нашим странам.
Широкими шагами он подошел к двери и с почтительным поклоном выпроводил из спальни епископа, пажа, королеву и Гилье.
И я в конце концов осталась с Генрихом наедине.
* * *
Я следила за тем, как он беспокойно ходит по комнате: Генрих подтянул занавеску балдахина, поправил сосуд с вином и кубки на крышке сундука, подбросил дров в затухающий огонь очага. Когда я уже думала, что он приблизится к кровати, Генрих вдруг опустился на колени на prie-dieu голова опущена, руки свободно сжаты перед собой, и у меня появилась возможность хорошенько его рассмотреть. Я задумалась: что мне известно об этом мужчине, кроме мнения о нем других людей, в особенности Изабеллы? И пришла к заключению, что очень и очень мало. До сих пор я слушала окружающих и мысленно ужасалась тому, как нелестно они отзываются о человеческих качествах моего новоиспеченного мужа.
Генрих был мрачным и серьезным. Мало улыбался и оживлялся только тогда, когда речь заходила о войне и сражениях. Он был добр ко мне, его манеры были безупречны. Руководящая роль Господа много значила для него; верил Генрих и в могучую силу парадной показухи. Ведь это он настоял, чтобы мы с ним венчались с соблюдением полного обряда французской брачной церемонии. Генрих никогда не проявлял несдержанности, никогда не терял над собой контроля. И не производил впечатления человека, способного превратиться в постели в неистового зверя. Портрет очень точно воспроизводил его внешность, хотя в жизни мой муж, наверное, был еще красивее: в моменты воодушевления он становился так хорош собой, что у меня просто дух захватывало.
Неужели это все, что я могла сказать о нем, исходя из собственного опыта?
Генрих
Я попробовала мысленно произнести его имя. Брат называл его «Хал». Могу ли и я звать его так же? Думаю, нет. Конечно, мне бы этого хотелось, но пока что я не осмеливалась обращаться к нему иначе, чем «милорд».
Генрих перекрестился и вдруг резко обернулся, словно догадался, что за ним наблюдают; смутившись, я почувствовала себя глупо, из-за того что он застал меня врасплох; я поймала себя на том, что густо покраснела, и быстро опустила глаза. Генрих выпрямился во весь свой немалый рост и медленно пересек комнату, направляясь ко мне, но позволил себе окинуть меня взглядом лишь тогда, когда присел на край кровати. Его рука коснулась моей, и я сильно вздрогнула.
Вы снова дрожите.
К моему огромному облегчению, сказано это было по-французски.
Да.
Отчего же?
Ну какая женщина не испытывает дрожь в первую брачную ночь? Неужто он сам не понимает? Мне Генрих не казался равнодушным человеком, и я задумалась, как бы ему ответить, чтобы он не счел меня ущербной.
Моя мать сказала, что вы приведете с собой друзей, произнесла я. Она предупредила меня, что в общем, она меня предупредила.
Это произошло только что? Но я ведь не привел друзей, так что можете расслабиться. Выражение его лица оставалось мрачным, и это меня тревожило. Не думаю, чтобы вы этого хотели.
Вы очень добры. Я не ожидала, что он мог подумать такое.
Нет. Дело не в доброте. Просто в этом не было необходимости. Я не хотел, чтобы они здесь находились.
И тут я с тревожным трепетом поняла, что, принимая решение, Генрих не думал обо мне, а лишь прислушивался к собственным желаниям. В данном случае наши с ним интересы совпали, но мне не следовало тешить себя иллюзией, что такой выбор он сделал ради меня.
Вы все время молчали на пиру, заметил Генрих.
Моя мать за мной наблюдала, не подумав, быстро ответила я, но тут же пожалела о своей поспешности, потому что он удивленно поднял брови.
А это имеет какое-то значение?
Да. Точнее я хотела сказать, что это имело значение. До того как я вышла за вас.
Я подумала, что нужно быть не в своем уме, чтобы спрашивать о столь очевидных вещах.
Почему?
Стоило ли мне быть с ним откровенной? Я решила, что стоит, поскольку все это больше не имеет значения.
Потому что у нее железная воля. И она очень не любит, когда кто-то нарушает ее планы.
Взгляд Генриха был задумчивым, а не осуждающим, но я решила, что он не до конца понимает, что я пытаюсь ему сейчас объяснить.
У нее есть потребность подчинять себе людей. Видя, что и это не помогло, я сдалась. Вероятно, ваша матушка более добра к вам, добавила я.
Моя мать умерла.
Ох!
Я ее совсем не помню. Но вторую жену моего отца нельзя назвать злой. По лицу Генриха пробежала тень мимолетного воспоминания. Она действительно была добра ко мне, когда я был мальчиком.
Она еще жива?
Да.
Вы с ней видитесь?
Теперь уже нечасто.
Но она ведь была добра к вам?
Думаю, да.
Сказано это было без особого энтузиазма, и я подумала, что, наверное, здесь что-то не так. У Генриха определенно были с этой дамой не самые теплые отношения.
Тогда вам никогда меня не понять, сказала я.
Наверное, вы правы. Генрих взял мою руку, перевернул ладонью вверх и мягко погладил большим пальцем. Его брови слегка нахмурились. Но французской королевы здесь сейчас нет. И она больше не имеет над вами власти, это не в ее юрисдикции. Так что вам незачем больше дрожать.
Только сейчас до меня окончательно дошло: Изабелла исчезла из моей жизни и то, что сейчас происходит между нами, ее уже не касаетсяи никогда не коснется. Эта мысль заставила меня улыбнуться. Я больше не трепетала; на самом деле меня охватило головокружительное ощущение эйфории, совершенно мне незнакомое. Это было прекрасное чувство свободы, расцветающее во мне, будто распускающийся розовый бутон.
Потому что теперь власть над вами полностью принадлежит мне, продолжал Генрих.
Я посмотрела ему в лицо. И веселье меня покинуло: я почувствовала себя неуютно под этим прямым пристальным взглядом; мой муж совсем не улыбался. Это было неприятно. Неужели в его лице я обрела нового сурового надсмотрщика?
Моя мать командовала мной всю мою жизнь, отважилась признаться я.
Я буду делать то же самое, отозвался Генрих. Но вам это не будет в тягость.
Он выпустил мою руку, встал и отошел от кровати. Не зная, что сказать, я искала какую-нибудь безобидную тему, поскольку сам он не сподобился завести непринужденную беседу. Похоже, Генрих вообще не умел вести разговор. Молчание заставляло меня нервничать, и я ухватилась за первый вопрос, пришедший мне в голову.
Мы скоро уедем в Англию?
Да. Я хочу, чтобы мой наследник родился там.
Генрих снял с шеи массивную золотую цепь с рубинами и очень аккуратно уложил ее на крышку сундука, после чего сел, чтобы снять мягкие сапоги.
Завтра состоится рыцарский турнир в честь нашей свадьбы, вдруг сказала янесколько непоследовательно.
Да. Его голос прозвучал приглушенно, ведь в этот миг он как раз снимал через голову тунику.
Я затаила дыхание.
А вы будете в нем участвовать?
Генрих поднял на меня глаза и уже приоткрыл рот, чтобы что-то ответить. Но потом передумал и, кивнув головой, коротко бросил:
Собирался.
Вы будете сражаться за меня?
Разумеется. На всех подобных турнирах вы будете почетной гостьей.
Я подумала, что это довольно странное выражение, но вслух произнесла то, что, с моей тривиальной женской точки зрения, в тот миг было главным:
Мне нечего надетьу меня нет наряда, подобающего почетной гостье рыцарского турнира.
Генрих тем временем укладывал свой пояс и меч рядом с золотой цепью.
А что насчет платья, в котором вы венчались? Оно не подойдет?
Чисто мужской ответ, подумала я; с другой стороны, откуда ему знать нюансы?
Не подойдет. Я одолжила его у матери. Заметив скептическую ухмылку, я решила прибегнуть к железной логике, чтобы его убедить. К тому же оно французское. А я теперь королева Англии.