Риски минимальны.
Но они есть, а порванную матку и промежность вы заштопаете, или мой муж сотрет эту клинику с лица земли.
Я выхожу на улицу, где уже ждет представительский внедорожник и водитель. Адам выполнил обещание, и теперь в нашем гараже стоят мой черный «Мазерати» и мой красный «Порше». Но права в том, что мне плевать. Оказалось, что у моей красивой роскошной жизни вкус пепла сожженных розовых фантазий.
По дороге домой я прошу водителя остановится неподалеку от парка: снег прекратился и мне хочется немного пройтись, подышать воздухом и размять ноги. Два охранника следуют за мной по пятам: раньше раздражали, а потом, когда пару месяцев назад на меня налетела какая-то ненормальная и собиралась что-то плеснуть в лицо только потому, что на мне шуба из натурального меха, я даже рада, что Адам подумал о моей безопасности.
У меня есть бумажный пакет с орехами, которыми я подкармливаю белок. Здесь они почти ручные и не удивительно, что такие упитанные.
Полина? слышу знакомый голос в спину.
На миг все внутри холодеет, но я умею владеть собой. И помню, что любое волнение может отразится на ребенке, поэтому выкраиваю холодную вежливую улыбку, поворачиваюсь и спокойно говорю:
Привет, Ира.
Она изменилась со дня нашей последней встречи, когда сестра выставила меня за порог. Через пару недель после нашего разговора Ира вышла замуж за престарелого владельца известной ювелирной марки, а месяц назад я узнала из прессы, что она стала вдовой и единственной наследницей его немалого состояния. Она похудела, сделала что-то со скулами и прической, и теперь ее челюсть не хочется измерить линейкой. Кто-то явно работал с ней все эти месяцы, и весьма успешно, раз теперь моя сестра выглядит как фотомодель.
Я рада, что не сняла перчатки, и она по крайней мере не видит мои отекшие пальцы.
Поздравляю, говорит Ира, выразительно осматривая мой выпуклый живот под манто. Адам наверняка без ума от счастья.
Кто ты и что сделала с моей сестрой? улыбаюсь я, потому что прежняя Ира знать не знала о существовании этого надменно-снисходительного тона. Передай мои восхищения хирургуювелирная работа. Особенно нос.
Передай мои восхищения Адаму, вторит моим словам сестра, ювелирная работа.
Она тычет взглядом в мой животи я инстинктивно прикрываю его рукой.
Прими мои соболезнования, напоминаю о ее трауре, хоть Ира одета совсем не как безутешная вдова. И точно не скрывает этого, но в прессе ее любят и закрывают на это глаза, потому что она ездит по стране и жертвует много денег на медицину, а недавно собственной рукой заложила камень в фундамент будущего реабилитационного центра для онкобольных детей.
Может, посидим где-нибудь? Ира нарочно оставляет без внимания мою попытку иронизировать. Выпьем чаю со сладостями, вспомним прошлое. Мы же сестры, в конце концов.
Я не хочу пить с ней чай, я не хочу ее видеть и уже жалею, что не поехала сразу домой и вообще поддалась на разговор. Мы не виделись семь месяцев, и я не чувствовала себя обделенной любовью близких. После смерти мамы у меня осталась только Ира, но она всегда слишком преувеличивала свое значение в моей жизни. И так любила повторять, что заменила мне мать, что в конечном итоге я стала чувствовать себя обязанной по гроб жизни.
Есть еще отчим, отец Иры. У них с моей матерью была какая-то сложная история отношений, о которой она обещала рассказать, когда я стану «чуточку взрослее». Но не успела, потому что умерла внезапно и быстро, и единственное, что я помню с ее похорон: постоянный шепот о том, что бедняжка хотя бы перед смертью не мучилась. Но, наверное, было в нем что-то такое, раз мать решила дважды войти в ту же реку, вернувшись к первому мужу с чужим ребенком.
Полина, ты что, испугалась? Ира удрученно качает головой, но ее взгляд то и дело соскальзывает на мой живот. Она завидуетя чувствую в воздухе едкий вкус ее злости и отчаяния.
Я обещала Адаму не задерживаться, бессовестно вру я. У нас сегодня намечается что-то очень романтическое.
Очень интересно, как он может быть у «вас», если сегодня Адам приглашен на благотворительный вечер. Мой благотворительный вечер, подчеркивает она. Я лично уточнила у его секретаря, будет ли Романов присутствовать и, представь себе, он будет.
Если бы она ударила меня еще раз, или, еще лучше, отхлестала по щекам, как в тот день, мне было бы куда легче, чем сейчас. Потому что мы столкнулись всего на пару минут, а она уже бравирует тем, что я совсем ничего не знаю о своем муже. И делает это так запросто, словно фокусник, который довел до автоматизма трюк с кроликом и шляпой.
Надеюсь, у вас не осталось общих тем для разговоров, говорю я, но этот укол совсем ничего не значит в сравнении с ее затрещиной. Всего тебе всего.
Ни «лучшего», ни «хорошо», ни «доброго» у меня для нее нет.
Пытаюсь обойти ее, но Ира успевает остановить меня откровением:
Я вернулась, чтобы забрать его, Полина.
Мне хочется зачерпнуть пригоршню снега и затолкать ей в самое горло, посмотреть, как она подавится собственным триумфом, как будет плакать из-за полного рта грязи. Но все, что я могупросто повернуться и, изобразив недоумение, выслушать продолжение. Оно ведь должно быть, потому что с таким апломбом задел как минимум на целую мстительную речь.
Я всегда любила его, и я всегда умела его прощать. Я прощу ему маленькое недоразумение, которое называется «брак с моей сестрой». Это просто дело времени. Ты же понимаешь.
Так вот ради чего ты распилила нос? пытаюсь защититься я.
Адам не оставит тебе ребенка, пришпиливает она, отбросив показную веселость. Под маской идеального макияжа и теперь почти идеальной внешности проступает истинное лицо женщины, которую я совсем не знаю. Ты же понимаешь, да? Ты будешь около ребенка, пока Адам это позволит, а потом Надеюсь, у тебя есть запасной план на ту жизнь, в которой у тебя не будет бездонного денежного мешка.
Забавно, что именно ты называешь его денежным мешком, потому что мне привычнее «муж».
На самом деле мне никак не привычнее, потому что «муж» он только на бумажке, номинально и формально, и все наши супружеские отношения лежат в денежно-финансовой плоскости. Я вынашиваю ребенка, Адам делает все, чтобы я ни в чем не нуждалась. Но видимся мы, кажется, только раз в сутки, и все разговоры сводятся к обмену информацией: как я себя чувствую, как ребенок и что говорят врачи. Правда, пару раз он ездил со мной в больницу и даже присутствовал на первом УЗИ, но для меня это все равно ничего не значило.
Ты была мне сестрой, Полина, продолжает Ира. Ты знаешь, что для меня значила, и
Замолчи, пресекаю ее словесное недержание.
У меня тысячи слов для сестры, и как минимум пара историй об обратной стороне ее заботы, но я не выплюну эту мерзость. Я словно осьминог: ношу в себе чернильную дрянь, но все равно никогда не смогу использовать ее для защиты. Приходится проглатывать обиду и гнев, и они растекаются по горлу болезненными спазмами, стекают в легкие, заставляя меня судорожно вдохнуть морозный воздух. Живот сковывает, словно обручем, и я переминаюсь с ноги на ногу, чтобы хоть немного облегчить тонус. Это плохо для ребенка.
Мне все равно, какой план ты придумала в своей альтернативной вселенной, Ира. На этот раз слова звучат глухо и спокойно, я беру себя под контроль и даю обещание больше никогда не позволять ей доставать меня своим ядовитым жалом. Оставь нас в покое.
Тебязапросто, но Адама и мальчика я заберу себе, потому что ты можешь быть кем угодно, но только не матерью.
Откуда она знает про мальчика?
Эта правда так внезапна, что я тут же забываю об обещании больше не поддаваться на ее укусы. И Ира видит это, потому что ее губы растекаются в победоносной улыбке.
О том, что у нас будет мальчик, знаю только я, мой врач и, конечно же, Адам.
Они виделись? Уже?
Еще увидимся, Полина.
Ира лениво чмокает воздух у меня за ушами и как бы между прочим смахивает с меха пару снежинок.
Глава шестая: Полина
Я никогда не жду Адама. Даже не знаю, в котором часу он обычно приходит и когда уходит. Мне не интересно, с кем он проводит время и как справляется со своими естественными мужскими потребностямиглавное, что он не пытается потребовать от меня исполнения супружеского долга. Это было одно из моих условий, и он на удивление легко на него согласился. Но выдвинул встречное предложение: не совать нос в его личную жизнь и постель, не устраивать сцен ревности. Именно тогда я сказала ту идиотскую фразу, после которой мы с Адамом разбежались каждый по своим углам клетки. Я сказала: «Мне все равно, чей ты».
Но сегодня я даже не могу уснуть. Пытаюсь, но только ворочаюсь в постели, пока простынь и одеяла не собираются в ворох, который давит на меня с невыносимой тяжестью.
Выбираюсь из кровати, накидываю халат, отмечая, что стрелки на часах перебрались за полночь. Уверенно выхожу в коридор и иду в противоположную сторону нашего безграничного дома. У меня есть неприятное предчувствие, но я успешно от него отбиваюсь. Бывали случи, когда Адам задерживался допоздна, бывали даже, когда он совсем не приходил ночевать, но я уверена, что сегодня он, как обычно, уже спит. Потому что терпеть не может всякую пафосную благотворительность и уж точно просто не сможет клюнуть на Иру, даже если теперь она выглядит конкурентоспособно.
Дверь его комнаты закрыта, и я останавливаюсь, чтобы выдумать причину, зачем пришла к нему в первом часу ночи. Не важно, просто скажу, что была у врача: он живо интересуется всем, что касается ребенка.
Толкаю дверь, но еще до того, как она полностью открывается, понимаюАдама нет. В полумраке, почти наощупь, иду к кровати, забираюсь на нее с коленями и включаю ночник. На второй половине кровати дрыхнет его пес: бладхаунд по кличке Ватсон. Поднимает на меня свою вечно грустную морду, тянет лапой, как будто говорит: здесь моя территория. Это животное настолько флегма, что даже на улице редко лает. В этом они с Адамом идеально друг другу подходят: мой муж совершенно не пробиваем ни на какие эмоции. К счастью, его душапоследнее место в мире, куда я хочу заглянуть.
И так, Адама в комнате нет. И вряд ли благотворительный вечер растянулся в благотворительную ночь. Я какое-то время просто сижу на кровати, успокаивающе глажу живот и пытаюсь внушить себе, что если Адам и проводит время с какой-то женщиной, то это совершенно точно не может быть моя сестра. Просто не может и все. Но чем больше я уговариваю себя «принять» такую правду, тем сильнее и громче слова Иры. Я даже закрываю уши руками, хоть это никак не помогаетона словно вирус, который заразил мой мозг и его невозможно удалить.
Я беру телефон, полная решимости написать Адаму, что плохо себя чувствую и «волнуюсь за ребенка». Он приедетв этом нет сомнений. Бросит все и приедет ко мне. Но в последний момент задерживаю палец над кнопкой отправки. И в конечном итоге сообщение так и остается в черновиках. Что я за мать такая, если буду прикрываться еще не рождённым ребенком?
Мне плевать, где твой хозяин, говорю в скучную морду хаунда. Мне все равно, чей он.
Я хватаю с тумбочки книгу, которую он читает: это «Бойцовский клуб» Паланика. И в голове громко щелкает: я ведь люблю эту книгу, хоть ее вряд ли можно назвать «женской». И все же зачитала до дыр. «Если ты не знаешь, чего хочешь, ты в итоге останешься с тем, чего точно не хочешь», - очень хорошо подходит ко всем моим поступкам. Я всегда знала, чего хочу, и поэтому у меня есть все. Или практически все.
Я раскрываю книгу в том месте, где из нее торчит закладка, и начинаю читать, хоть знаю все события и даже целые абзацы почти наизусть.
Когда Адам придет, я просто скажу, что он может спать с кем угодно, но только не с моей сестрой, и обязательно расскажу, какой план по разрушению нашей семьи она вбила в свою злобную голову.
Но я понятия не имею, когда он приходит, потому что проваливаюсь в сон, а когда открываю глаза, то вижу Адама, спящим на соседней подушке. Пес чешется на полуи этот звук будит нас обоих, потому что зрачки Адама «ходят» под веками, и он открывает глаза.
Одну бесконечно длинную, тягучую, словно подтаявшая карамель минуту, мы просто смотрим друг на друга. Я пытаюсь отыскать разумное объяснение, почему не услышала, как он пришел, не услышала шума, когда Адам раздевался, хотя у меня очень чуткий сон. И только спустя эту минуту до меня доходит, что я лежу, укрытая теплым одеялом, хотя совершено точно не укрывалась, когда садилась читать книгу с намерением дождаться мужа.
У него на лице столько родинок, что теперь, когда мы так близко, меня разрушает иррационально желание пересчитать все до единой. И начать с той, что чуть правее носа.
Ты почти убрал бороду, зачем-то озвучиваю очевидное. Хотя, та поросль на его лице с трудом тянула на право называться «бородой», но теперь остались лишь короткие волоски, обозначающие что-то близкое к «эспаньолке».
Что ты делаешь в моей постели, Полина? спрашивает Адам, откидывает одеяло и поднимается. Заводит руки за спину, вытягивает плечи, чтобы размяться после сна.
Забавно, а ведь я никогда не видела его почти голым. Если смотреть только сзади, то у него широкая спина, треугольником сужающаяся к талии, хорошая задница и мускулистые ноги.
Где ты был? спрашиваю четко и ясно.
Кажется, вопрос его обескураживает, потому что несколько секунд Адам смотрит на меня с удивлением, которое прячется между сведенными к переносице бровями. Потом ерошит волосы, прочесывая их пятерней, и говорит:
Я работаю, Полина. Странно, что ты только теперь это заметила.
Ты был на благотворительном ужине моей сестры! Я должна хранить холодную голову, держать эмоции под контролем и ни на секунду не забывать, что мои нервы бьют по ребенку. Я осознаю это четко и ясно, но эмоции прут вперед, словно взявшие след гончие, и все мои «нельзя» тянутся волоком за их спинами.
Да был, не лукавит он.
Господи, ты не мог бы одеться?
Полина, мы говорим по существу или не говорим совсем. Я был на благотворительном вечере твоей сестры, потому что мне нужно изредка посещать такие мероприятия. И раньше ты не возражала. Что изменилось?
Ты с ней спишь? Я не хочу отвечать на его вопросы, не хочу случайно выдать раздрай в душе. Меня скручивает в символ бесконечности от одной только мысли, что они могли спеться за моей спиной и уже готовят красивую совместную жизнь, где моего ребенка будет воспитывать моя бесплодная сестра.
Адам подходит к кровати, упирается коленями в матрац, и я невольно тыкаюсь взглядом ему в живот. У него косой шрам от аппендицита, и я фокусируюсь на нем, чтобы не поднять взгляд. Не могу смотреть на собственного мужа, как будто в голове горит огромное табло с красным предупреждающим знаком.
Но посмотреть на Адама все же приходится, потому что он наклоняется ко мне, опираясь на одни только кулаки, и все, что я вижу: его внушительный нос, который торчит из упавших на глаза прядей. Носи еще почему-то только один глаз, потому что второй спрятан челкой.
Будь добра, напомни пожалуйста, на каком этапе наших деловых отношений мы согласовали список женщин, с которыми мне можно трахаться?
Господи, до чего же я глупо выгляжу! И этот его снисходительно-холодный тон, которым Адам будто сдирает с меня кожу. Я хочу вернуть время вспять и заклеить себе рот, чтобы не набрасываться с вопросами так по-детски глупо, в лоб. Хотя и тогда бы это вряд ли сработало. Я полностью отравлена словами Иры. Меня словно освежевали и отварили в змеином яде, пока он не пропитал меня насквозь.
Но я должна взять ситуацию под контроль. И для началаперестать верить в Теорию заговора, согласно которой моя сестра и мой муж спелись у меня за спиной и уже готовят план, как отобрать моего сына.
Эта собственническая мысль глушит так сильно, что я на секунду теряюсь в реальности, ощущая тяжелый и стремительный приступ паники. Он словно скоростной экспресс мчит по моему позвоночнику, распиливая нервы и высекая искры на костях.
Они ведь и правда могут действовать заодно? Почему мне раньше не пришло это в голову? Ира знает, что я жду сына, и единственный человек, кто мог сказать об этом, кроме меня самойАдам.
Я инстинктивно тяну подушку, закрываюсь ею, словно щитом, чувствую себя маленькой беспомощной девчонкой, которая бросила вызов великану. И мне совершенно нечем сражаться, у меня нет даже зубочистки, чтобы попытаться проткнуть его болевую точку. У меня есть лишь то странное чувство, которое сковывает руки на подушке, превращая ее в смертельное оружие, которым я прикончу любого, кто посмеет забрать у меня Доминика.
Мысль о том, что вот так, в серое утро апреля, в постели нелюбимого мужа я придумываю имя своему сыну, заставляет расслабиться. Как будто нервные клетки выстрадали тайм-аут, и все мое тело в одночасье расслабилось до болезненной беспомощности.