Оставайся лучше здесь, дружок, сказал я псу на прощанье и вышел во двор.
И вот тут и произошло самое удивительное. Как-никак у меня начиналась новая жизнь, и надо было осмотреться, заново ощутить себя во времени и пространстве. И вдруг я увидел, что вокруг меня весна, что светит солнце, без особого труда пробиваясь лучами через еще голые ветви, что поют птицы и тает последний снег. Как будто я до сих пор ходил с завязанными глазами, а тут вдруг снял повязку! Дышалось легко. Когда потом, пытаясь воскресить в памяти этот день, я расспрашивал о нем Витьку, он неизменно говорил, что тогда было холодно и пасмурно, но я ему не верил. Сейчас думаю, что это, может, была и правда, но одно я знаю точно: для меня тот день всегда останется в памяти как самый яркий в моей жизни, несмотря на всю эту весеннюю слякоть.
Я шел по улице, точно зная, кто будет меня ждать после занятий в конце аллеи, и улыбался, предвкушая, как еще издали замечу это ставшее уже знакомым серое пальто и вновь открою для себя глубину Катиных глаз и тепло ее улыбки. На сердце у меня было легко, как никогда.
* * *
Ее звали Катя Лазарева, но для меня она всегда оставалась Катенькой, моей маленькой, несмотря на то, что мы были сверстниками и я был всего на несколько месяцев старше ее, моей любимой. Как-то иначе, чем Катенька, я ее никогда не называл.
До того, как приехать сюда, Катя жила вовсе не в деревне Гадюкино, как, наверное, считала Анжелика, а в Екатеринбурге. А потом семья из-за каких-то проблем материального порядкая никогда не спрашивал об этом Катю: и так знал, что там приходится считать каждую копейкуприехала к родственникам в Саратов. Наверное, все произошло потому, что от них ушел отец. Катя и ее мама, приехав в Саратов, так тут и обосновались. Катя перевелась в наш университет, чтобы закончить образование. А в первый же вечер после того, как она появилась на занятиях, мы с ней и полюбили друг друга. Такие вот фортели иногда выкидывает судьба. Хочешь не хочешь, а начинаешь верить в то, что твоя жизнь заранее предопределена и распланирована кем-то. Все-таки странно, что двое людей, живущих в разных городах, встречаются благодаря цепи обстоятельств, большей частью случайных. Встречаются и находят друг друга навсегда.
Теперь я уже не понимал, как мог любить Анжелику и совершать ради нее всяческие поступки, мне нужна была Катя, и только она. Не понимал я и того, как в первую нашу с ней встречу она могла показаться мне некрасивой. Катя была невысокой, стройной, хрупкой. В каждом ее движении сказывалась природная грациозность, которую не могли скрыть даже объемные свитера и строгие костюмы, которые она любила носить, предпочитая их, почему-то, всей остальной одежде. У нее были огромныемне всегда казалось, что на пол-лицаглаза, которые в зависимости от ее настроения меняли свой цвет: иногда они были дымчато-серыми, иногда в них светились зеленые искорки, а иногда сияли, как два больших изумруда.
Внешнеда и характеромона напоминала мне «тургеневскую девушку»: во всяком случае, в каком-то из романов Тургенева, который когда-то совершенно случайно попал мне в руки, была героиня, очень похожая на нее. Сейчас мне даже немного страшно делается при мысли о том, что я мог бы не прочитать этот завалявшийся на даче романединственную книжку, которую я там нашел, чьи слипшиеся страницы пахли сыростью и грибами. Помню, книга показалась мне очень занудной, особенно в сравнении с моей любимой фантастикой, но теперь я понимаюэто книга про нее, про мою Катю, и ради этого я даже готов примириться с классикой, которую на дух не переношу.
В Кате было много душевной чистоты, невинности, и иногдао, очень редко! она даже раздражала меня своей наивностью. Все-таки я был в ту пору обычный парень, любил удовольствия. Она же, казалось, слеплена из другого теста. Правда, понимать это я начал гораздо позднее, а тогда, когда все случилось, исправлять что-либо уже было поздно, хоть я и попытался это сделать.
А ещеэто так не вязалось с ее хрупкостьюона была и решительной, и твердой, но в то же время беззащитной. Мне всегда хотелось взять ее на руки, обнять, убаюкать, защитить.
Наши с ней свидания никак не походили на мои свидания с Анжеликой. Анжелика всегда норовила увлечь меня на дискотеку, в кафе, ресторантуда, где было много народа и где она привлекала к себе всеобщее внимание своей красотой. Не могу сказать, что это очень тяготило меня, с ней приятно было выходить на люди. Завистливые взгляды девушек и восхищенные взоры парней льстили моему самолюбию. Но все-таки иногда так хотелось посидеть с ней где-нибудь вдвоем, в тишине! А этого, как правило, не случалось.
Я должен был постоянно восторгаться ее красотой, фигурой, волосами, глазами, улыбкой. Впрочем, это являлось самым несложным из испытаний, потому что внешность Анжелики и так восхищала меня.
Если мы с Анжеликой оставались вдвоем, то чаще всего проводили время за разгадыванием глупейших кроссвордов из женских журналов или слушали совершенно ненормальную, по моему разумению, музыку. Хуже всего было то, что я обязан был непременно разделять ее увлечения, даром что они менялись по семь раз за неделю. Сегодня она увлекалась йогой, и мы весь вечер разучивали позу лотоса или позу спящего журавля, которую я называл позой журавля под кайфом: больно уж неудобно было стоять с закрытыми глазами на одной ноге минута за минутой, и без пошатываний не обходилось.
Завтра она садилась на диету из фруктового сока, и мы отказывались от романтического ужина при свечах в угоду очередной прихоти моей девушки, которойя до сих пор уверен в этомпросто лень было готовить.
Послезавтра она скупала в ближайшем музыкальном киоске всю дискотечную музыку, и мыя до полнейшего опупенияслушали диск за диском: мало услаждающие слух завывания под грохот ударных и лай синтезаторов. Анжелика считала, что такая музыка «заводит», а я бы с удовольствием купил бы в комплекте с диском коробку берушей.
Конечно, у нас с Анжеликой было немало моментов, которые, как ни крути, приятно вспомнить. Порой нам было так хорошо вдвоем: Анжелика будто бы забывала о своей поразительно красивой внешности, о том, что перед ней все должны преклоняться, и становилась обычной девчонкой, которая не прочь похохмить и подурачиться. Да и в самые интимные моменты наших встреч мне было с ней хорошоАнжелика знала, как доставить удовольствие мужчине.
Однако, если вдуматься, наши отношения все-таки не были теми, которые можно назвать любовью: Анжелика не любила меня, а просто позволяла мнеда и не только мне, как оказалось, себя любить. Я же, как сейчас понимаю, не столько любил, сколько тешил свое самолюбие: такой клевой девчонкой из пацановмоих однокашниковмог похвастаться не каждый.
С Катей же все было совершенно по-другому. С тех пор прошел уже не один год, но я, как мне кажется, до сих пор помню все наши свидания. Был вечер, когда мы сидели на скамейке в парке. Дул холодный ветер, и Катя, которая была легко одета, дрожала от холода. Я снял с себя пиджак и закутал в него мою любимую, а сам мужественно мерз, после чего на следующий же день слег с жесточайшей простудой. Надо ли говорить, что Катя не оставила меня в эти дни, когда я болел, и не давала мне скучать?
Однажды мы пошли в кино смотреть только что появившийся «Титаник» Джеймса Кемерона, и Катя самым серьезным образом просила меня держать ее за руку во все время фильма, потому что она, по ее словам, очень боялась утопленников. Так и получилось, что я, вместо того, чтобы следить за перепитиями сюжета и романом Кейт Уинслет с Леонардо ди Каприо, только и делал, что глядел на Катю и сжимал в темноте ее маленькую теплую руку. Она смотрела фильм широко раскрытыми глазами, пару разя заметилотерла слезу, а мне уже было не до экранных героев: я глядел на нее и больше ничего не видел. Так я и не посмотрел этот фильм и до сих пор не знаю, чем там все закончилось.
При всей Катиной чистоте, доходящей порой до наивности, я никак не мог назвать ее недотрогой. Собственно говоря, я был у нее не первый, хотя для меня это не имело особого значения. Однажды Катя рассказала мне, как это случилось. Как-то раз, подрабатывая в летнем лагере вожатой, она всерьез влюбилась в тамошнего руководителя танцкружкабородатого дяденьку лет на пять-шесть ее старше. С ее стороны имели место серьезные чувства, а он же просто решил погулять перед женитьбой, которая должна была состояться через месяц. Насколько я понял, он просто-напросто действовал по сто раз им проверенной схеме: наговорил кучу ласковых слов, пылко объяснился в любви, а потом, когда все произошло, как раз закончилась третья смена, и он преспокойно поехал домой к своей невесте. О том, что у него есть невеста, Кате стало известно, разумеется, не от него.
Впрочем, узнав обо всем, Катя не слишком огорчилась, просто впоследствии она не любила вспоминать об этом эпизоде своей жизни, хотя мне доверительно обо всем и рассказала. Несмотря на всю ее восторженность, ей был свойственен здравый смыслона и не подумала после этой лагерной истории что-то сделать с собой, что обычно вытворяют закомплексованные загруженные девчонки: не глотала таблеток, не пыталась повеситься. Просто восприняла ситуацию, как есть, пережила, переболела, постаралась забыть, и все.
Я всегда любил слушать, как она говорит. У нее был какой-то необыкновенно теплый голос. Она слегка картавила, но это было почти незаметно и почему-то очень ей шло. Я готов был часами слушать ее, когда она рассказывала мне о своем детстве, о родителях, особенно о маме, и вправду очень хорошей женщине, о друзьях, оставшихся в Екатеринбурге.
Но самое необычное заключалось в том, что с ней было хорошо молчать. По-моему, это большая редкость, когда сидишь с девушкой рядом, причем и она молчит, и ты молчишь, обоим хорошо, и не надо слов. С Катей не нужно было заводить пустых разговоров, не нужно было мучиться, придумывая что-нибудь пооригинальнее, чтобы поразить ее воображение цветистой речью. Мне было хорошо просто сидеть с ней рядом, уткнувшись лицом в ее шелковистые волосы с легким ароматом каштана, чувствовать ее легкое дыхание.
Иногда она читала мне стихи, свои. Она немножко писала и очень любила стихи. У нее в комнате целая полка была заполнена поэтическими сборниками, что сначала мне ужасно не понравилось, потому что стихи я не любил и не люблю до сих пор. А я слушал ее, иногда внимательно, иногда не очень, потому что больше следил за выражением ее лица, чем за прихотливым текстом, в котором, хоть убей меня, не мог уловить ни одной строчки смысла, даже если это были Катины стихи, а не вирши какого-нибудь очередного «гения» серебряного века.
Иногда я играл ей на гитаре. Она сидела, опустив голову на руку, и слушала, чуть приоткрыв рот. Это получалось у нее так красиво, что не раз я отбрасывал гитару на середине песни и бросался ее целовать. Иногда она подпевала мне, но делала это как-то робко, осторожно, несмотря на то, что у нее был очень красивый голос. Почему-тоя и сам не знаю, почемуона все-таки предпочитала роль слушателя, хотя пела бы, пожалуй, ничуть не хуже меня. А может, и лучше.
Однажды я даже уговорил ее записать кассетуона пела, а я подыгрывал ей на гитареи потом не раз слушал ее в те редкие вечера, когда мы были не вместе. Хотя, с кассетой или без нее, Катя всегда была близко-близко, в моем сердце. И пусть вам не кажется, что это звучит банально. Катя и в самом деле всегда была рядом со мной, даже если мы коротали какой-нибудь вечер в одиночку.
Общих внешних событий у нас с Катей было, наверное, и маловато, особенно если сравнивать с моим недолгим романом с Анжеликой, но наши внутренние миры становились единым миромодним на двоих. Мы оба чувствовали, что с каждым днем нас влечет друг к другу все сильнее и сильнее, и в сердцах друг друга нас нельзя было уже заменить никем.
* * *
На следующий день после моего объяснения с Анжеликой мы пошли на занятия вместе, я и Катя. Когда мы вошли, весь пятый курс, конечно, уже стоял на ушах. Неизвестно, от кого все всё узналине в характере Анжелики было рассказывать о своих обидах или неудачах однокашникам, которых она в душе презирала, но все были в курсе того, что у Кости Черных новая девушка. Ну он и дуб, упустил такую клевую девчонку! И с кем стал встречаться? С этой новенькой, которую и в упор заметить-то сложно. Некоторые даже не знали, как ее зовут, все-таки на вечеринке курс был не в полном составе, хотя около того. Новость о наших с Катей отношениях относилась к разряду тех, про которые говорят «полный отпад».
Мы пришли, что раньше со мной практически не бывало, рано, еще до лекций. Анжелики пока не было, и все мои друзья и недруги с одинаковым нетерпением ожидали, что же случится, когда она появится. Будет ли она заплаканная? Или нет? Пройдет мимо и не поздоровается? При всех скажет какую-нибудь колкость, да побольнее? И что скажу в ответ я? Или предпочту промолчать? Всем не терпелось увидеть финал занимательной истории.
А мы с Катей, не обращая внимания на косые любопытные взгляды, сели рядом за мой стол. Раньше это было место Анжелики, и все сразу зашушукались; это был такой особенный, почти театральный шепот, когда один из героев пьесы решает поведать благодарной публике что-то конфиденциально. Даже с самых последних рядов слышно, что он шепчет, хотя предполагается, будто другим присутствующим на сцене по-прежнему невдомек. Я готов был поклясться, что доносилось что-то вроде «С ума сойти!» и «Вот это да! Быстро же она Анжеликино место заняла». Впрочем, это меня не слишком волновало. А Катю? Я с тревогой посмотрел на нее и под столом незаметно взял ее руку в свои, но если она что и слышала, то ничем этого не показала. Выглядела она так, будто ей наплевать на все это шушуканье. Да так оно и было.
И тут шушуканье усилилосьв аудиторию вошла Анжелика. У нас с ней уже было все кончено, но все-таки я не смог не восхититься ее выдержкой. Она прошла по ряду своей неподражаемой скользящей походкой, слегка улыбаясь всем. Выглядела Анжелика так же, как всегда: никто бы не смог сказать, что вчера она плакала. Да и я не смог бы, если бы не видел все собственными глазами.
Около моего стола Анжелика остановилась. Весь курс затаил дыхание и дружно навострил уши.
О, привет, сказала Анжелика самым безмятежным тоном. Я вижу, сегодня меня уже опередили, добавила она, скользнув взглядом по Кате так, словно перед ней был предмет мебели. Обернулась, будто приглашала весь курс полюбоваться на такую нелепость: какую-то серую мышку, занявшую ее собственное место рядом со мной. Ну, что ж, добавила она легко, тогда я найду себе другое место.
Она прошла дальше и села рядом с Веркой Былинкиной, существом серым и безответным, которое никогда не в состоянии было бы сказать ни «нет», ни «да», даже если стоял вопрос жизни и смерти. Усевшись рядом с Веркой, Анжелика достала свои тетрадки и углубилась в перевод из Голсуорси, который нам задали. Кольцо с бриллиантиком изрядного веса поблескивало у нее на пальце. Не заметить его было сложно, и все сделали соответствующие выводы о том, почему мы с Анжеликой больше не вместе.
Весь курс, конечно же, дружно перевел глаза на нас с Катей, но не тут-то было. Я рассказывал ей что-то, уже и сам не помню, что, а она внимательно меня слушала и даже улыбалась, хотя я заметил, что она слегка побледнела. А потом
Потом просто-напросто вошел преподаватель, и все пошло, как обычно, если не считать того, что никакого перевода из Голсуорси у Анжелики на самом деле не было: она оказалась не готовой отвечать и схлопотала «неуд». А на следующий день Витьку, несмотря на то, что ему медведь на ухо наступил, взяли на работу в одну продюсерскую фирму местных масштабов, финансирующую начинающих певцов и разыскивающую новые таланты, и, увлеченные этой великой новостью, все совсем забыли про меня и Анжелику.
* * *
Мы сидели у догорающего костра. Было уже темно. По тлеющим черным углям пробегали искры, так что казалось, что перед нами не кострище, а груда жарко-красных самоцветов, которая отбрасывала отблеск на Катино лицо. Где-то рядом плескалась Волга, но ее уже не было видно. Катя сидела на бревне, на плечи ее была накинута моя куртка.
Ты говорила, что мы будем вместе.
Я в это верил, верила и ты.
Но ветер, что сметает все на свете,
Разбил любовь, надежду и мечты.
Простым стекломвот чем была моя любовь
Я доиграл последние аккорды и посмотрел на Катю. Она сидела, задумавшись, глядя в никуда, словно там видела что-то, что не мог увидеть я. В этот момент у нее было необычайно взрослое лицо, как будто она успела пережить то, что не переживал я. Моя взрослая маленькая Катя!
Ну как? спросил я.
Катя помотала головой, словно избавлялась от каких-то неприятных одолевших ее мыслей, и улыбнулась мне.
Знаешь, ты прекрасно поешь, сказала она, продолжая улыбаться. Я не удивлюсь, если когда-нибудь ты станешь известным певцом.
Я сделал вид, что ужасно обиделся:
Кем? Это известным-то певцом? Значит, мне придется скакать по сцене и орать: «Ты отказала мне два раза, не хочу, сказала ты. Вот такая вот заразадевушка моей мечты!» Ты мне прочишь такое будущее?