И что значит: между ними нет ничего общего? Если верить хорошей литературе, противоположности сходятся!
Утвердившись в своей догадке, я, естественно, стал думать, как бы превратить ее в уверенность. Голова гудела, как самогонный аппарат дяди Пети, живущего этажом ниже. В пепельнице росла новая гора окурков. Еще чуть-чуть, и родители, до которых донесется запах табака, начнут стучать ко мне в комнату. Родители у меня, конечно, мировые, всем бы таких пожелать, но вот курящих не очень жалуют, а уж когда курящим оказывается собственный сын, никаких потачек они ему не дают.
Я загасил сигарету и распахнул окно. В комнату влился свежий ночной воздух. Вдохнул его полной грудью, но легче от этого не стало. История с диском не давала мне покоя, и я чувствовал, что не станет легче, пока я не приму какого-то более-менее приемлемого решения относительно того, как узнать правду. Можно было, конечно, просто набить морду Сапогу. Случись бы это несколько месяцев назад, до того, как я встретился с Катей, я непременно так бы и поступил. Однако сейчас понимал, что проблемы это не решит. А еще меня не покидала мысль, что вся эта история с диском Да какая там история! Никакой истории даже не было, просто Катя купила диск, а я это видел! Всего лишь недоразумение! И если бы Анжелика за несколько дней до этого не затеяла со мной неудачную попытку примирения, я бы ничего такого и не подумал.
И тогда в голову пришло простое решение: обо всем спросить Катю, поглядеть ей в глаза, они не соврут. Но тут же я представил себе ее дымчатый взгляд, устремленный на меня, когда она сказала впервые: «Знаешь, я люблю тебя». Анжелика никогда на меня так не смотрела. Разве можно ставить их на одну доску? Разве может моя Катя поступить так, как Анжелика? Внезапно к горлу подкатил ком, в глазах подозрительно защипало, от дыма сигареты, наверное. Какой же я осел, какая скотина! Но не настолько скотина, чтобы оскорбить тебя даже малейшим подозрением в неверности, маленькая моя. Не бойся, этого не будет.
Я почувствовал умиротворение. Голова кружилась, и мыслей не было никаких! И Слава Богу. Иногда, вот так же, как в этот момент, начинаешь считать, что думать вредно. С большим трудом я нашел в себе силы дотащиться до постели, посмотрел на часы, машинально отметив, что времени уже половина пятого утра, грохнулся поверх смятого одеяла и наконец-то забылся сном.
* * *
Проснулся я от треска будильника. Мне показалось, я только что лег, но взглянув на будильник, который все еще продолжал надрываться, обнаружил, что уже семь утра. Надо было вставать. Я долго лежал, пытаясь разлепить глаза, это было почему-то невероятно трудно. Веки стали такими тяжелыми! Постепенно до меня дошло, что спал я всего-то два с половиной часа, а через час надо в универ. Конечно, можно было и не ходить, но Галина Еремеевна, наш куратор, запросто может устроить западло на экзамене: прогульщиков она ох как не любит.
Я сполз с кровати и начал вяло приводить себя в порядок. Вышел из ванны взлохмаченный и смурной и обнаружил в своей комнате маму. Как я и ожидал, она накинулась на меня:
Ты курил в комнате!
Отрицать этот факт было бесполезно, да и не хотелось, и я помотал головой: понимай, мол, как знаешь.
Сто раз тебе говорила, чтобы ты не курил в комнате! И где ты только нахватался вредных привычек! Брал бы пример с отца, он никогда в жизни не выкурил ни одной сигареты!
В другой раз я обязательно возразил бы на подобное утверждение, но теперь у меня не было на это сил, и я просто стоял и делал вид, что внимательно слушаю, хотя на самом деле слова матери долетали до меня плохо, будто я слушал, что она говорит, через два ватных одеяла.
А еще и без пяти минут как семейный человек, победоносно завершила она. Не думаю, чтобы Катя это одобряла!
Не то чтобы я все это ни разу не слышал, на моих родителей иногда находит этот стихвоспитывать меня, но сейчас от слов мамы стало как-то по-особому неуютно, и упоминание о Кате только прибавило масла в огонь. Все мое вчерашнееили нет: уже сегодняшнееумиротворение улетучилось, не оставив после себя ни единого облачка, и тревоги и сомнения вновь стали меня одолевать. На душе скребли кошки. Я так и чувствовал, что они исцарапали ее всю, превратив в малопривлекательные лохмотья. Я знал, что мне будет трудно просто посмотреть Кате в глаза, не то, чтобы спросить ее о чем-то, попросить помочь разрешить мои сомнения, успокоить меня. И в то же время я так хотел, чтобы она оказалась сейчас рядом, положила свою прохладную ладонь на мой лоб, прикрыла ею глаза, которые уже невыносимо болели, как будто я всю ночь пялился в монитор или учебники.
Собрав книги, в жизнерадостном, как у покойника, настроении я поплелся в свою альма-матер грызть гранит науки.
* * *
Катя пришла необычайно оживленная, но, взглянув на мою кислую физиономию, обличающую бессонницу, тревожно спросила:
Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?
Наверное, я посмотрел на нее как-то странно, потому что она добавила нерешительно:
Что-то случилось? Ты чем-то расстроен?
Следуя своему решению, я постарался придать себе как можно более веселый вид. Удавалось это плохо. И все-таки, наверное, Катя оценила мужественную попытку выглядеть веселее, чем на самом деле. Во всяком случае, она водрузила на стол сумку и стала, как ни в чем не бывало, что-то тихо напевая, выкладывать книги. Я глядел на нее во все глаза, но ничего особенного, что могло бы сказать о какой-то тайне, не увидел. Я протер глаза, но ничего не заметил опять.
А потом ее отозвали подруги, все-таки мою Катьку на курсе полюбили. История с Анжеликой всеми забыласьновостей на нашем непоседливом курсе чуть ли не каждый день было много, да еще каких! Так что никто уже не находил ничего необыкновенного в том, что Костя Черных, известный заводила, любит Катю Лазареву, и даже в том, что после окончания универа они поженятся. О предстоящей свадьбе тоже все знали и с нетерпением ожидали этого события, уже втайне размышляя над тем, что бы такое подарить молодоженам.
Девчонки защебетали что-то о свадебных платьях и обручальных кольцах, о несносном преподе, который обязательно будет сидеть на госниках и который считает, что на пять предмет знает только Господь Бог, на четыреон сам, а все остальныемаксимум на три. Разговор становился все громче, все оживленнее. Я залюбовался Катей. Ее лицо сияло, она улыбалась мне, и я не мог не улыбнуться ей в ответ.
Сапог сидел за последним столом со скучающим видом. Анжелики не было, и Верка Былинкина в гордом одиночестве как всегда старательно делала вид, что ни смех, ни разговоры лично ее не касаются и что она гораздо выше всего этого.
Я совсем успокоился. Глядя на Катю, я думал о том, что история с дискомобычное недоразумение, и что стоит только спросить об этом Катю, как она сама все с охотой расскажет. «Ты же знаешь, скажет она, у меня в Ершове есть подруга Лена, психолог. Так вот этот диск понадобился ее парню. Она хотела сделать ему подарок, но в Ершове такого не продавалось, а я, как видишь, нашла. Вот Лена обрадуется!»
Самое интересное заключается в том, что так оно и было, но только я об этом еще не знал.
Мне становилось все легче и легче. Я думал о том, как красива она будет в белом пышном платье с фатой, как это окажется непривычно, когда вместо обычных строгих костюмов и мешковатых свитеров я увижу на ней свадебное платье. Мне до боли захотелось прикоснуться к Кате, но подружки увели ее куда-то назад, показать что-то такое, что может интересовать только девчонок, и я убрал уже протянувшуюся было руку. Под рукой оказался какой-то толстый учебник, который она незадолго до этого держала. Мне показалось, что даже от книги исходит Катино тепло. Я раскрыл учебник, перевернул одну страницу, другую, третью. Эти же страницы вчера перелистывала ее рука. А может быть, и сегодня.
А между четвертой и пятой страницами лежал конверт. Это было письмо Кате от той самой Лены из Ершова. Я уже собирался положить конверт на место, как вдруг, взглянув на него еще раз, почувствовал, что проваливаюсь вместе со столом и с Катиной сумкой куда-то в темноту. Крупным, четким почерком, явно мужским, на конверте было написано: «Сегодня в шесть». Я молча закрыл книгу. Все начиналось сначала: мои тревоги, мои подозрения. Начиналось с новой силой.
* * *
Мы вместе шли домой. Я по привычке взял Катю за руку и забрал у нее сумку. Будь я в другом состоянии, меня, конечно же, порадовал бы этот ясный майский день, но все: солнце, зелень деревьев, чистые, недавно подметенные улицысейчас виделось как через какую-то серую пелену. Мне было не до красот городского пейзажа. Я все смотрел на Катю, пытаясь уловить в выражении ее лица что-то, что могло бы навести на ключ к разгадке, но ничего не находил. Как это ни странно, это тревожило меня еще больше, как если бы на ее лице я прочел что-то, что дало бы понять: она меня разлюбила, она тайком бегает на свидания с кем-то другим. Но я ничего не видел, и поэтому было только хуже.
Так я и шел, мучимый чуть ли не шекспировским вопросом, только вместо «Быть или не быть?» думалось «Да или нет?». А впрочем, «Быть или не быть?» тоже. Быть или не быть нашей любви? Для меня этот вопрос был не менее важным, чем тот, над которым размышлял Гамлет.
Быть ли нам с Катей вместе или нет? Свяжем ли мы с ней свои жизни или нет? До последних дней я не сомневался в этом. А сейчас? Хотелось бы сказать, что не сомневаюсь, но сомнения были именно в том, что я не сомневаюсь, стало быть, я все-таки сомневался. Я поймал себя на том, что совершенно запутался не только в своих сомнениях, но и в самом слове «сомнения». Еще немного, и я, наверное, сошел бы с ума. Не могу я оставаться один на один с такими мыслями. Просто надо было поговорить с Катей о том, что меня тревожило. У Анжелики же все-таки хватило смелости в конце концов во всем признаться, подумал я и тут же одернул себя. Как можно вообще их сравнивать? В результате я не выдержал.
Слушай это что ты сегодня делаешь в шесть? произнес я нерешительно, чувствуя себя преглупо.
Ничего, а что? спросила Катя и тут же удивленно добавила:Да что с тобой сегодня? Знаешь, сказала она, остановившись и потянув меня за рукав, чтобы и я не шел дальше, сегодня я совсем тебя не узнаю. Ты какой-то не такой, добавила она, тревожно заглядывая мне в глаза, как будто в них искала ответ на мучающий ее вопрос. И, кажется, все-таки смогла там что-то прочесть, потому что спросила:
Я могу тебе чем-то помочь? Ведь с тобой что-то случилось, да? Какая-то неприятность?
Ничего не случилось, сказал я спокойно, спокойнее не бывает, что само по себе на меня с моим характером не было похоже. Просто в твоем учебнике я нашел конверт, и там написано: «Сегодня в шесть», вот я и подумал, что у тебя на сегодня какие-то планы.
Какой конверт? Какие планы? спросила Катя удивленно. Ничего такого я не она не договорила и, решительно отобрав у меня свою сумку, поспешно открыла ее. Вынув злополучную книгу, перевернула несколько страниц и нашла конверт. Лицо ее, чего я никак не ожидал, мгновенно прояснилось.
Ты про это? спросила она. Я смог только кивнуть. Ты что? И тут Катя все поняла.
Она рассмеялась так звонко, что я даже сам засмеялся было, но тут же замолчал. Для меня все еще оставалось серьезным.
Ты что, приревновал меня? спросила она ласково. Ах ты, глупенький. Тебе не кажется, что мне сейчас стоит рассердиться и уйти, чтобы ты потом просил прощения и пел серенады под окном?
Я упорно молчал, с каждой секундой все больше чувствуя себя последним идиотом.
Я бы так и поступила, честное слово, продолжала Катя, взяв сердитый тон, но я-то видел, что за этой деланой строгостью, как солнце из-за туч, проглядывает улыбка, но подумать, что за мной волочится твой же лучший друг, это уже слишком! Ты, конечно, говоришь все это не всерьез?
По-моему, на лице у меня все еще было написано недоумение, потому что Катя снова засмеялась и поднесла конверт к моим глазам.
Это же Витькин почерк. Он хотел позвонить мне сегодня в шесть насчет вопросов к госникам. Ты же знаешь его почерк!
Вот тогда-то я и понял, каким ходил загруженным. Это надо же было Витькины каракули принять за незнакомый почерк, да еще и четкий! Наверное, ревность закрыла мне глаза. И хорошо закрыла, если за простой, как две копейки, ситуацией я увидел столько сложного и темного.
Катя, а фолк-рок? спросил я, уже не задумываясь о том, как бы не выглядеть шпионом. Во рту у меня пересохло.
Какой фолк-рок? не поняла Катя.
Сердце у меня упало. Ну вот, она начала отнекиваться, значит за всей этой историей с диском действительно что-то кроется.
Ну, тот диск. Ты кому-то покупала фолк-рок?
А я тебе разве не говорила? удивилась Катя, которая явно забыла про диск и даже не спросила, откуда я про него знаю. Наверное, была уверена, что рассказала о своей покупке. «Слава Богу, бессовестно подумал я, она не станет думать, что я слежу за ней. Хватит с меня и того, что она меня скоро будет за Отелло держать».
И тут она ответила мне теми же словами, которые я сам как-то прокрутил в мозгу:
Ты же знаешь, у меня в Ершове есть подруга Лена, психолог. Так вот этот диск понадобился ее парню. Она хотела сделать ему подарок, но в Ершове такого диска не продавалось, а я, как видишь, нашла. Вот она обрадуется!
Что мне оставалось? Только обнять ее и поцеловать. Со стороны это, наверное, выглядело довольно глупо: мы стояли посреди улицы и целовались так жарко, как будто прощались навсегда и никак не могли нацеловаться. Прохожие аккуратно обходили нас с двух сторон. Кто-то, наверное, улыбался, кто-то отводил взгляд, не желая мешать двум влюбленным, кто-то присвистывал, поощряя. Очнулись мы только тогда, когда какая-то бабулька с авоськами, из тех, которым до всего есть дело, с укоризной проскрипела:
Мало нам секса по телевизору показывают, так еще и на улицах стоят милуются, окаянные! Креста на вас нет! Вот я вас!
Эх, бабуля! только и смог сказать я, с трудом оторвавшись от Катиных губ.
Сброшенные с облаков на землю, оглянувшись, мы заметили, что стоим в центре уже приличных размеров кучи народу, глазеющих на нас. Взялись за руки и, засмеявшись, поспешно ретировались.
Вдогонку нам неслись обрывки дискуссии, поднятой настырной старушкой.
Ох уж эта молодежь! не унималась она. А вот мы в свое время
Да хватит вам, у них же любовь. Это нам уже неприлично целоваться посреди улицы, а они молодые, пусть радуются, осадила ее какая-то женщина средних лет с усталым лицом. Сами-то хорошей жизни не видели, так пусть хоть детям будет счастье.
Ага! Секс на улицеэто круто, поддакнул какой-то парень с бутылкой пива, судя по его состоянию, уже не первой. Он явно не вникал в суть вопроса. Я недавно в Интернете на такой сайт зашел, так там не то, что на улице, а вообще, в натуре
Батюшки-светы! завопила старушка и переключилась на парня с пивом. И хотя мы шли быстро, довольно долго слышали, как она высказывает свою точку зрения на развращенность современной молодежи парню с пивом, который, наверное, так ничего из ее речи и не понял.
Через несколько часов я проснулся в Катиной комнате. Она спала, положив голову мне на плечо. Я тихонько, чтобы не разбудить, поцеловал Катю в макушку и убрал с ее лица выбившуюся непокорную прядь волос. Я вновь чувствовал себя совершенно счастливым, хотя счастье это и омрачалось стыдом. Как я только мог подозревать ее! И в чем подозревать?! В неверности! Сама мысль об этом показалась совершенно нелепой, и невозможно было поверить, что несколько часов назад я мучился этими бестолковыми подозрениями.
* * *
One more cocktail?
Вопрос бармена донесся как из-под земли. Константин волей-неволей вернулся в реальность и обнаружил себя сидящим за стойкой бара. Монотонный голос диктора продолжал что-то вещать о международном положении. Черт, неужели все еще идут новости? Значит, не прошло и двадцати минут, а он за это время смог вспомнить почти всю историю своей любви? Впрочем, разве нужно было вспоминать? Его любовь продолжала жить в нем все время. Даже после того, что случилось на выпускном вечере, даже после того, как служащая загса произнесла все полагающиеся по случаю слова, когда рядом с ним стояла не она, не Катя, а другая, нелюбимая, но завладевшая им.
А тогда, на выпускном, Боже, каким он оказался ослом! Константином овладело, и не впервые, чувство, что всю свою жизнь до сегодняшнего дня, когда он увидел на ярко освещенной сцене тонкую серебристую фигурку, он жил с закрытыми глазами, с широко закрытыми глазами, совсем по Стэнли Кубрику. Стэнли! Как же он ненавидит это имя!