На этом он закончил свою речь, и Инэптас кивнул, давая тем самым знак стражнику. Под безумный рёв толпы Либер исчез навсегда. В этот миг, с осознанием того, что я видел его в последний раз, ко мне вернулись чувства. Они нахлынули на меня безудержным потоком. Изо всех сил я подавлял слёзы. Пытаясь устоять перед наплывом эмоций, я пошатнулся и попятился назад. Страх, обида, разочарование, гнев, грустьвсё перемешалось во мне. Я был словно оглушён чувствами, и они представились мне беспощадно лающими псами, окружившими меня со всех сторон.
Пятясь назад, я неожиданно наткнулся на что-то мягкое, и безумно перепугался. В голове пронеслась глупая мысль о том, что своими действиями я подписал себе смертный приговор. Но в тот момент эта мысль казалась мне здравой. Не ведая, что творю, в бессознательном порыве я повернулся с перепуганным лицом и увидел перед собой девушку. Мы посмотрели друг на друга. В её глазах я распознал тот же страх. Так мы стояли с полминуты, не отрывая взгляда, боясь шевельнуться, жадно вглядываясь друг в друга. Нас влекло единое чувство. То было чувство брошенного, одинокого и всем покинутого скитальца, неожиданно отыскавшего в непроглядной ночи бытия свой дом, свою родину. Каждый из нас понимал, что столкнулся с чем-то родным, тёплым, свойственным ему самому. И каждый в то же время сомневался, боялся, а потом снова радовался в своём сердце подарку судьбы.
Из оцепенения меня вернул голос Сервуса:
Сигниф! Сигниф! Куда это он делся? прокричал он
Я мигом отвернулся от девушки и успел увидеть, как она сама шагнула в строну.
Я здесь! , уже подходя к Сервусу.
Где это вы были? А впрочем, неважно! Он махнул рукой, а затем устремил её в сторону места казни. Вы только гляньте, Сигниф! Как я вам и говорил, мерзавец пропал! Посмотрите, посмотрите!
Нехотя я бросил свой взгляд в ту сторону и увидел голый Якорь. Никаких следов Либера, ни верёвки, ничего. Только капли воды, стекавшие медленно по мутному, тёмному Якорю. Я снова впал в прострацию. С каждой новой каплей, падающей с Якоря в чёрную воду, я проваливался всё глубже и глубже. И снова я позабыл обо всём, что происходит: о Либере, о Сервусе, о девушке Ничто. Либер исчез и я исчез вместе с ним.
Все куда-то побрели. Сервус взял меня под руку и, смеясь, сказал что-то вроде: «Ну а теперь мыть палубу! Прекрасный день, а?» Затем он потащил меня из помещения, рассуждая о том, как было бы замечательно, если бы почаще кого-нибудь казнили, ведь это так здорово поднимает рабочий дух, учит людей соблюдать законы Корабля и в принципе делает людей во многом лучше, подаёт пример, и так далее. Потом он заговорил о радости возмездия. Да, он вроде сказал, что я, наверно, очень рад, что такой обманщик за своё ответил, и теперь-то я должен быть более внимателен к людям, с которыми я общаюсь. Вот его, Сервуса, я уже, например, знаю и потому могу быть уверен, , что самое главное, порядочный. Но я всё пытался отстраниться и не слышать его бубнёж вовсе. Но Сервус хотел, чтобы его слушали, и он так и навязывал свой бред, вытаскивая меня из безразличия всеми возможными способами. Он дёргал меня, наклонялся ближе к моему уху, говорил то громче, то тише, вертел перед моим лицом руками, жестикулировал. Всё это не могло не задевать. Я попытался разобраться, куда он меня ведёт, чтобы понять, когда эта пытка кончится, и вспомнил, что Сервус говорил что-то про палубу. «Да Он ведёт меня работать» с сожалением подумал я. Но в тот момент я был готов идти куда угодно, делать что угодно, только бы не оставаться наедине с этим маньяком. «Только бы побыть наедине с самим собой! Эта мысль крутилась в голове и казалась мне решением всех моих проблем. Только бы остаться в одиночестве!» Но в глубине души я знал, что мне это не поможет. Я знал, что тогда мне придётся столкнуться с ещё более опасным монстромс самим собой и со своими мыслями. После того как мы с Сервусом зашли за шваброй и ведром, я был сопровождён до палубы. Наконец, я остался один
Работать в этот день я не стал вовсе. Я просто лёг на борт Корабля и пролежал так вплоть до ночи. Сначала я смотрел на небо, прослеживая путь, проделываемый каждым облаком, бороздившим бескрайние просторы. Я также смотрел на солнце, удивляясь его силе и величию. «Явсего лишь человек. А человеквсего лишь животное. Со всеми своими высшими устремлениями, мыслями и переживаниями, я не более ценен, чем червяк, чем микроб. Природа неумолима в отношении природы человека. Я не более достоин сочувствия, чем муха, в порыве внезапного гнева раздавленная и так глупо потерявшая свою жизнь, размазавшись об оконное стекло. Мы все умрём, но Небо, Солнце останутся, прожигая себя и расточая. Что толку переживать и упиваться своим горем? В конечном счёте, от тебя ничего не останется. Жил ты или нет, страдал ли, радовался ливсё не важно перед судом вечности». Таков был итог всех моих размышлений.
Умирающее Небо терзалось, томилось в муках закатывавшегося Солнца, рождая Ночь. Родившись, Ночь открыла для меня новое Небо. Небо, которое показало до сих пор утаиваемые днём Звёзды. Миллионы солнц слегка осветили мою жизнь. Каждая из нихновая возможность для появления жизни, новая тропа жизни и смерти, горя и радости. «Как можно не восхищаться миром даже сквозь боль и страдания, в котором чудеса становятся видны невооружённым глазом каждую ночь?» размышлял я, и все чувства уходили на второй план. Сейчас я и не мог думать о себе. Я был не более чем пылинкой в вечном потоке жизни.
Как бы ни хотел я и дальше лежать здесь, забываясь, меня стало сильно клонить ко Сну. Пришлось мне встать, взять швабру и ведро и уйти прочь из этого прекрасного места, где мечты можно было увидеть на небе.
Отнеся всё, что нужно было отнести, в нужное место, я пошёл в нужное для Сна место. Звалось оно моей каютой, разумеется. Уже подходя к пункту моего назначения, я зевал настолько широко и сильно, что слёзы невольно скатывались по моему лицу. Упав на кровать, я и не заметил, как уснул.
19
Серое бледное небо. Всё затянуло. Утренний ветер залетает в окно и колышет, волнует мои растрёпанные волосы, свисающие, закрывающие мои лоб и глаза. Я смотрю на мрачное серое море. Оно утратило свои прежние цвета. Я не помню, как проснулся, не помню, как встал с кровати, ничего не помню. Помню только тучное небо и бесцветное море, лежащие передо мной. Потухшие. Сколько я так стоял, прежде чем прозвенели Часы, мне неизвестно. Может, я и не спал вовсе, а может, и спал. Всё смешалось.
Все что-то обсуждают. Все в столовой говорят друг с другом и что-то выясняют друг о друге или о чём-то ещё. Один говорит чепуху, другой отвечает чепуху, оба смотрят друг на друга и говорят чепуху. Чепуха соскальзывает с уст одного, её ловит другой, обдумывает, смеётся, удивляется, и вот они оба удивляются, смеются, задают вопросы и находят ответы или не находят. Убаюкивающее зрелище. Но кому нужны ответы и кому нужны вопросы? Онивсего лишь уловка, крючок для продолжения беседы. Кто-то выпаливает: «Погодка-то сегодня не ахти!» Другой смотрит на это и отвечает: «Да А вот в прошлом месяце была такая же погодка!» А этот ему: «А позавчера вообще был шторм!» И кто-то третий, норовя влиться в разговор, выкрикивает: «А вот неделю назад погодка была что надо!, вопрос лишён смысла. Я прекрасно знаю зачем. На этих глупых разговорах стоит их Мир. Только за счёт этого круговорота глупости их Мир и существует. Что на самом деле происходит? На самом деле, все они надувают мыльный пузырь, огромный общий мыльный пузырь, который и зовётся у них Миром. А делают они это, потому что боятся. Истинная добродетель этих людей вовсе не жизнерадостность, а трусость. Если бы любили они жизнь, как могли бы тогда прятаться от неё? Все они трусливые безумцы, живущие в мыльном пузыре, надутом глупостью. Он защищает их от Бытия, которое стоит за их Миром. Бытия страшного, опасного, абсурдного, нечеловеческого, лишённого всякого человекоподобия. Они не знают, они не хотят знать, они борются против знания, потому что знание убило бы их».
Сижу один. Подходит Ридик, и изо рта у него мигом выскакивает:
А погодка-то сегодня так себе!
Говорить я не хотел, но чтобы он скорей отвязался, я высказываю сразу всё, что можно высказать по поводу погоды:
Да, погода нехороша сегодня, и, к примеру, в прошлом месяце было то же самое, а позавчера вот был шторм, и если вспомнить, неделю назад была прекрасная погода. Вот бы и сейчас была такая!
Сказать ему на это нечего. Своим ответом я выбил у него почву из-под ног, но он всё же не понял, зачем я это сделал. Подумав немного, он выкрутился, выдумал-таки, что бы ещё такого спросить, чтобы завязать со мной беседу.
Как, указывая своими мясистыми пальцами на стул и как бы давая мне этим понять, что он сейчас присядет. Но я и здесь не оставляю ему ни единого шанса на успех в его нелёгком деле. Я говорю ему, приподнимаясь:
Вы знаете, дела у меня отлично. Надеюсь, что у вас тоже всё хорошо. Но, видите ли, дело в том, что мне пора. Мне уже пора идти.
Сказав это, я встал и пошёл на палубу. Пока я это делал, он успел ещё кинуть мне вдогонку:
Да, конечно. Идите, если нужно.
На выходе из столовой вновь выдавали пачки с непонятным содержанием. Последний в очереди человек отошёл в тот самый момент, когда я проходил мимо, и некто, раздававший пачки, неожиданно сунул одну из них мне в руку. Я не подал вида, что что-то было не так. По всей видимости, он подумал, что я, как и все остальные, стоял в очереди. Мне было безразлично произошедшее. Я было подумал о том, куда пропала предыдущая пачка, но тут же отбросил мысли об этом. «Может, выпала и завалилась под кровать?» промелькнуло у меня в голове, пока я беспечно засовывал новую пачку в карман и выходил из помещения.
Погода была и впрямь мерзкая. На палубе оказалось очень холодно, вся она была покрыта моросью, так что ведро с водой мне не пригодилось. Пока я занимался растиранием капель воды, меня потряхивало. Каждый раз, когда ледяной ветер пронизывал моё тело и по мне пробегали мурашки, возвращались кошмарные воспоминания, и мысли начинали лихорадочно метаться в голове. В такие моменты порывы ветра изживали меня, и, стихнув, они оставляли меня в неопределённости и безмыслии. Тогда всё становилось очень просто. Был просто я, просто швабра, просто день, просто жизнь, просто корабль, просто друг, просто смерть, и так далее. Но затем ветер снова брал своё, наводя на меня смертельную тоску.
Так прошёл этот день. Его закат я встретил лёжа на палубе. Под конец я уже привык к холоду, и теперь он меня совершенно не беспокоил. Я безжизненно лежал и смотрел на звёзды, прежде чем пришло время идти спать. Тогда я встал и пошёл спать. «Всё просто Просыпаешься, работаешь, засыпаешь. Это идеальная формула, в которой нет места сбою. Причиной сбоя могу быть только я, но, к сожалению, с этим ничего не поделать» подумал я, закрывая глаза.
20
Лишённый чувств, надежд и стремлений, я вставал с кровати лишь затем, чтобы как можно быстрее лечь в неё снова. Я и не заметил, как полюбил Сон. Только Сон спасал от безысходности, накрывшей меня беспросветной пеленой. Просыпаясь, я мечтал о том, чтобы скорее уснуть. А единственным моим желанием тогда было не проснуться вовсе. О большем я мечтать не смел, да и не о чем было мне мечтать. Я не хотел ничего, кроме сладости ночного забвения. Что-то чрезвычайно важное умерло во мне, но я никак не мог понять, что именно. Мне приходилось убеждать себя в том, что я что-то чувствую, и решать, что именно я чувствую. Только путём умозаключений я приходил к выводу, что работа мне не нравится, что еда в тарелке невкусная и что я грущу. Я не мог почувствовать всего этого, но я знал, что работа мне ненавистна. Я был уверен, что если бы меня от неё освободили, стало бы лучше и легче, но тело отказывалось показывать мне эти ощущения. Лишь иногда образовавшуюся во мне пустоту заполнял страх. Именно он являлся истинным выражением всех моих мыслей, откликом моих потупившихся чувств, всего мною прожитого и всего, что ожидало меня за поворотом. Но и страх затем вновь сменялся пустотой.
Так я провёл несколько дней, пока однажды, лёжа, как обычно, на борту в ночной тишине, я не был перепуган внезапным шёпотом, донёсшимся до меня из темноты. «Сигниф! промолвил неизвестный. , верно?» Я устремил свой взгляд в место, откуда доносился голос, но, как ни пытался, я не смог ничего разглядеть. Уже через несколько мгновений мне стал виден силуэт, а затем говоривший и вовсе предстал передо мной во плоти. Это была она. И тогда я всё вспомнил, вспомнил весь вчерашний день, вспомнил, как исчез Либер, вспомнил её драгоценный взгляд, мои чувства в тот момент, когда мы вглядывались в лица друг друга, и то, как при этом замирало сердце. Сейчас всё было иначе. И наши взоры были другими. Своим появлением она вернула меня к жизни. Я смотрел на неё как на яркий луч света среди бесконечной тьмы, как на своё спасение. Она же всё понимала и смотрела на меня как на тяжелобольного. Она пришла спасти меня. Но был ли я достоин этого спасения? Я не знал, а потому на моём лице появились как благодарность, так и глубокое удивление. Она заметила это удивление, но, не поняв его природу, спросила:
Ты меня совсем не помнишь? Мы виделись вчера во время казни
Я же заметил, как, сказав это, она засомневалась. Страшное сомнение проникло в её голову. Это сомнение натолкнуло её на противоречивые мысли о том, всё ли она делала правильно, стоило ли ей сюда приходить. Быть может, она ошиблась во мнетакие мысли отравляли её чувства. Я никак не мог этого допустить, и в душевном порыве, пытаясь показать, как много значит для меня её приход, я заговорил:
Да нет, что ты! Конечно, конечно, я помню тебя! Как же мне тебя не помнить? Я вспоминал о тебе после казни, но боялся, что мы больше никогда не увидимся Такие мысли пугали меня, и я старался об этом не думать. Честно говоря, я вообще мало о чём думаю в последнее время. Произнося всё это, я почувствовал себя полным идиотом. Я понимал, как нескладно лепечу, и понимал, что сейчас вообще не время рассказывать о том, думаю я или нет. Пытаясь загладить ситуацию, я продолжал: Но я не знаю, почему ты пришла И как Как ты нашла меня? Я просто Пойми, я не знаю, как себя вести! Я очень рад, что ты пришла, и я просто хочу знать, почему ты так поступила, вот и донимаю тебя! Прости мне мою глупость
Я осознавал, что загладить ничего не вышло и я всё ещё выглядел как идиот, но она отреагировала совершенно неожиданным для меня образомвсякие сомнения пропали с её лица, и, улыбнувшись, она присела на борт возле меня. С той же милой улыбкой на лице она сказала:
Да ты просто-напросто нервничаешьПроизнеся это, она рассмеялась. Твоё волнение мне очень хорошо понятно и известно, я появилась довольно внезапно и не могла не поставить тебя тем самым в тупик. Найти мне тебя оказалось непросто, но я всё же справилась! У меня есть некоторые знакомые, и от них я узнала о Сервусе, а затем и тебя разыскала. А пришла я сюда на свой страх и риск. Я была нисколько не уверена, что обнаружу тебя здесь, но всё же решила попробовать, и, как видишь, моя интуиция меня не подвела
Как только она это сказала, я спросил:
А откуда ты знаешь моё имя?
Этим я снова её рассмешил.
Глупенький, . Так ведь Сервус прокричал твоё имя едва ли не с десяток раз, когда мы с тобой впервые увиделись!
Да, точно. Не знаю, как это могло не прийти мне в головупотупившись, ответил я и, как того требовала обстановка, спросил: Как же зовут тебя?
Ах да! Я ведь всё ещё не представилась Меня зовут Вита Странная мысльОна задумалась о чём-то, а затем тихо сказала: -то вдруг взбрело в голову, что мы уже давно знакомы и хорошо друг друга знаем, и поэтому я совсем забыла, что ты не знаешь моего имени Это, конечно, глупость какая-то, но всё же я её ляпнула как дурочка!
Теперь уже рассмеялся я и, заметив возникшую на её лице стыдливость, мигом приободрил её, пытаясь развеять некоторую закрепощённость в нашем общении:
У тебя нет причин беспокоиться об этом, говори что хочешь и когда хочешь. И что ещё я никак не могу не заметить, так это то, что у тебя замечательное имя! Она покраснела. , правда. Не подумай ничего дурного, в моих словах нет ни капли лести и преувеличения. Витаэто самое прекрасное имя из всех, что я когда-либо встречал в своей жизни!
Её лицо побагровело, ещё больше налившись кровью, и не в силах сдерживать своих эмоций, она расплылась в очаровательной улыбке. Было видно, что раньше ей не приходилось слышать подобных комплиментов насчёт её имени, если вообще приходилось слышать хоть какие-либо комплименты Её последующие слова только утвердили меня в этом предположении. Выдержав некоторую паузу, она начала пытаться переубедить меня или, возможно, даже вывести на чистую воду. Она сказала: