Парадная ни капли не изменилась. Всё та же облупившаяся синяя краска, истёртые гранитные ступени и старый громыхающий лифт. Разве что звонки жильцов на косяке двери поменяли своё положение. Никаких опознавательных табличек, к какому номеру какой из звонков относится, я не обнаруживаю. Поэтому нажимаю наугад. Долго жду, пока по ту сторону не начинают возиться с ключами. Дверь мне открывает незнакомая женщина неопределённого возраста. Вопросительно глядя на меня, уточняет, к кому я.
Добрый день, а я к Лидии Васильевне.
К Островской что ли? Так уже давно здесь не живёт, приглаживает седые волосы. С постели я её что ли подняла? Года как три, наверное.
Как не живёт?
Ну, вот так, не живёт, раздражённо повторяет хозяйка. Простите, у меня времени нет тут с вами болтать.
Извините.
Дверь перед моим носом захлопывается. Ничего не понимая, я выхожу на улицу. И где мне теперь искать мать Германа? Ах, да, он же говорил, что пришлёт адрес сообщением. Расстегиваю сумочку и нашариваю телефон. Улица в эсэмэс та же, только дом другой. Тринадцатый. Так это ж напротив!
Взгляд упирается в десятиэтажное совершенно другого формата здание. Светлое, с округлыми балконами и мансардной надстройкой.
Значит, всё-таки перевёз мать из коммуналки. Да, странно ожидать, что теперь при его деньгах и влиянии он оставил бы её в прежнем доме. Только Лидия Васильевна, видимо, район менять не захотела. Вот и нашёл вариант поблизости.
Дом добротный, с консьержем, у которого я прохожу настоящий допрос: кто, к кому, куда, по какому случаю, да чуть ли не паспорт с отпечатками пальцев предъявляю. Затем на лифте поднимаюсь на пятый и замираю у двери, ругая себя за нерешительность. Надо просто сделать шаг. И я его делаю: жму на звонок.
Дверь вскоре открывается, а я стою, опустив взгляд.
Варечка, раздаётся ласковый голос Лидии Васильевны. Гера предупредил, что ты заедешь. Заходи.
15
Следующие полчаса являются самыми неловкими в моей жизни. Мне совсем не хочется заходить в квартиру к его матери. Не потому, что мне это неприятно, а потому, что чувство упущенного счастья слишком остро.
Я всячески мнусь и отнекиваюсь, пока Лидия Васильевна чуть ли не силой втаскивает меня в светлую прихожую, чтобы провести дальше и усадить за стол, где уже всё накрыто к чаю.
Да я ненадолго, что-то там бормочу себе под нос.
Это я прекрасно понимаю, но никакие дела не пострадают, если мы немного поболтаем.
Вот этого «поболтаем» я очень боюсь.
Матери Островского немного за пятьдесят. Она не растеряла ни своей моложавости, ни бодрости духа. Да и настойчивость при ней. В её тёмной копне густых волос совсем немного седины, а в зелёных, как у сына, глазахострый ум и любопытство.
Вот ключи. Убери сразу, чтобы не забыть.
Я прячу ключи в сумочку и расправляю плечи. Надо собраться с силами, что это я тут закисла? Правда, одно делободаться с Германом, другоедержать марку перед Лидией Васильевной.
У вас тут уютно, начинаю с дежурной фразы.
Хотя это истинная правда. Квартира просторная и светлая, обставленная современной мебелью, а из окна видны купола собора Иоанновского монастыря на другом берегу реки.
Спасибо. Герман уж расстарался устроить меня с комфортом. Честно говоря, большевато тут для меня одной, но я уже привыкла. Да и из района этого не хотелось уезжать, понимаешь? подтверждает она мои догадки.
Понимаю.
Как у тебя-то дела, расскажи?
А я даже не знаю, с чего начать. Чувствую себя, будто на языковом экзамене или на собеседовании, когда просят рассказать о себе, а ты и не понимаешь, о чём говорить, потому что не готовился.
Да у меня всё хорошо. Я в Москву переехала несколько лет назад, сейчас обратно вернулась. Основную часть года провожу в командировках, благодарно киваю, когда Лидия Васильевна наливает чай и пододвигает ко мне кружку.
Я плотно позавтракала в кафе и совсем не хочу пить, да и кусок в горло не лезет, но отказаться будет совсем невежливым.
А у вас как дела?
Да у меня тоже всё отлично. Грустно было, когда Гера в Европу уехал. Она досадно вздыхает. Жаль, что у него с аспирантурой не сложилось.
Я вскидываю взгляд, смотрю ей в лицо, но не нахожу никакого осуждения. Впервые у меня закрадывается подозрение: а может быть, она не в курсе?
А то если б с аспирантурой вышло, может, и у вас что-то тоже б вышло, а? Отношения на расстоянииэто не всякий выдержит, так?
Её вопросительный взгляд впивается в меня.
Аспирантура? Не вышло? Отношения на расстоянии? Я уже отказываюсь что-либо понимать.
Лидия Васильевна всё ещё ждёт ответа.
Так, хрипло подтверждаю я, а она кивает вполне себе довольно.
Но он меня к себе забирал на какое-то время, тем временем продолжает Лидия Васильевна. Только мне там не прижиться, не мой ритм. Подруги просто обзавидовались. Я здесь живу полгода, считай, и в Цюрихе полгода. Шикарно по их мнению.
Могу представить, киваю я.
Вот, Варя, так они и думают. А мне то, что шикарного? Работу оставила, сижу и бездельничаю. Да и знаешь, как говорят, тот, кто вырос в Петербурге, нигде больше жить не сможет. Нет другого такого города, как наш. Я люблю путешествовать, но жить. Нет. Только здесь. Так что это точно про меня. Я так рада, что Герман решил вернуться.
Да, это точно. Я тоже рада, говорю и внезапно осекаюсь, ну, что, я тоже решила вернуться рада, я имею в виду.
Не рада я, конечно. Вернее вернуться рада, а что именно Герман вынудил меня это сделатьвот нисколечко ни рада.
Однако моя, как говорится, оговорочка по Фрейду не ускользает от внимания Лидии Васильевны. Она смотрит на меня и улыбается. Приходится прятать взгляд за чашкой с чаем.
Она ведь сейчас думает, что я рада видеть Германа. А рада ли я? Когда первый шок прошёл, можно сказать, что отчасти рада. И боязно, и радостно. Странные какие-то ощущения, в общем-то. В любом случае, Островский меня равнодушной не оставляет.
Мы ещё немного болтаем. Лидия Васильевна не поднимает болезненных тем, поэтому я расслабляюсь потихоньку. Всё-таки я ужасно приятно её видеть. Она ведь особо не изменилась. Всё такая жеродная и знакомая. Бывают люди, с которыми не виделся целую вечность, а встретился и продолжил ровно с той же ноты, на которой вы расстались. Без скованности, без напряжения и излишней неловкости. Вот мать Германа как раз из такой породы людей.
Когда я прощаюсь и выхожу из её гостеприимного дома, моё настроение разительным образом меняется. Это не ощущения из серии: отмучился, наоборотприятная встреча с прошлым. Приятная, а не мучительная, как я думала.
Вот на этой приподнятой ноте я и открываю сообщение Островского, чтобы уточнить его адрес и застываю. Ничего не могу поделать, но нервный смешок вырывается сам собой. Интересно, почему меня даже особо не удивляет, что мы с Германом, оказывается, практически соседи.
Таврическая улица дом пять. Чудно. Чудно. Помню этот классный вековой дом с террасами на пятом этаже. Как-то мы прогуливались мимо и фантазировали: вот здорово было бы там жить, попивая кофе поутру на личном просторном балконе. Выходит, кто-то осуществляет свои мечты, которые когда-то были нашими. Пускай и встречались мы с Германом совсем недолго, зато нафантазировали на целую жизнь вперёд.
Завожу машину и стартую с места. Что ж ехать мне так уж далеко, тем более субботний Питер в полдень пока не так уж переполнен транспортом.
Меня понемногу отпускает от встречи с прошлым, а ещё просыпается любопытство, что же я обнаружу в квартире Германа, кроме необходимой мне белой папки с документами? Какие-то таинственные подсказки, намёки на его отношение?
В целом, неделя прошла, а я уже перестала ждать от Островского подвоха. Ну, хотел бы отомстить, уволил бы, пустил мою деловую репутацию под откос. Шепнул там, намекнул здесь, и я бы мигом оказалась в чёрных списках работников.
Хотя даже Пашка не особо обиделся, когда я увела следом за собой несколько сотрудников из конторы Варгановых. Кстати, они все так и работали на Возова эти несколько лет, и сделала я это не из вредности, а из практичной заинтересованности. Во всяком случае, никакие слухи Павел обо мне не распространял, да и в Нижнем мы, кажется, окончательно стёрли остатки недопонимания между нами.
Путь до дома Германа оказывается ещё короче, чем я ожидаю, а подъём на пятый этаж так и вообще незаметен. Поворот ключа и я в обители Островского. В квартире высокий современный потолок, выложенный бежевой плиткой пол, мебель под старину, стены местами под кирпичную кладку и масса заполненных разной литературой книжных полок: от бизнес справочников до художественных произведений. Я ожидала увидеть какой-то намёк на европейский минимализм что ли, но тут личный стиль вперемешку с традиционно питерским. А ещё совсем не чувствуется женской руки. Почему-то последняя мысль приносит мне облегчение. Странное такое чувство в нашей ситуации.
Кабинет я нахожу достаточно быстро. Письменный стол у широкого окна и белую папку на нём. Мне немного не по себе, я колеблюсь. Не хочу уходить, но и шастать по квартире, удовлетворяя собственное любопытство, тоже не могу.
В коридоре поворачиваю на кухню, думая, что уж стакан воды я выпить заслужила. Помещение просторное, и чем-то напоминает традиционные итальянские «cucine» с их большим очагом, деревянными шкафчиками и характерной плиткой с фруктовым орнаментом.
В сушилке над мойкой нахожу чистый стакан и наливаю воды из фильтра. Делаю глоток, поворачиваюсь, прислоняясь поясницей к столешнице и замираю.
Фото
Фото на дверце холодильника. Одно единственное фото.
16
Почти шесть лет назад
Так откуда у тебя всё-таки этот шрам? Герман ласково проводит кончиками пальцев по моему затылку и шее, скользит вдоль позвоночника, будто рисует морозный узор. По крайней мере, от его прикосновений по телу пробегают приятные мурашки.
После того утра в Рио он больше меня о шраме не спрашивал. Видимо, ждал, что я сама начну разговор. Только я его всё не начинала.
Может, пора уже ухнуть окончательно в омут с головой, да и рассказать ему всё. Дело даже не в том, что моё прошлое выставляет меня в таком слабом и неприглядном свете. Скорее мне неприятно об этом вспоминать. Хотя наша история с Русланомне одномоментный роман, а отношения длиной почти в четыре года.
Боюсь, ответ тебе не понравится, бормочу я, да и мне мало приятного об этом рассказывать.
Мы лежим на кровати в моей квартире на Шпалерной. Сейчас раннее утро, и так лень выбираться из вороха одеял, чтобы просто дойти до кухни и нажать на кнопку кофеварки. Конец июня совсем не жаркий. Вчера на целые сутки зарядил дождь, а утро, как оно и бывает в Питере в такие дни, солнечное и свежее. Знаю, что уже к полудню небо снова затянет, и дождь вернётся с новыми силами в город. Жаль, что часто мощи солнца на восходе не хватает, чтобы разогнать эти дурацкие тучи к чертям до самого позднего вечера. Надо бы вытянуть Германа на прогулку, пока снаружи так хорошо.
По улице с громким визгом шин проносится машина. Рамы в квартире старые, ещё деревянные и совсем не глушат шумы. Герман хмыкает, побуждая меня хоть как-то ответить на вопрос. А я так тяжко вздыхаю, будто чувствую, что утро уже безнадёжно испорчено.
А мне совсем не нравится, что ты избегаешь этой темы, словно в ней скрыто что-то страшное, Герман аккуратно переворачивает меня на спину и внимательно смотрит в лицо. Знал бы он, что с какой-то стороны мне действительно страшно вспоминать. Варь, что с тобой случилось?
Сжимаю губы, делаю очередной глубокий вдох, отчасти недовольный, потому что путей к отступлению нет, и чуть ли не выплёвываю.
Случилось, что кое-кто дёрнул слишком сильно за цепочку.
Кое-кто? взгляд Германа твердеет.
Не надо так на меня смотреть, тут же комментирую я, а то испугаюсь и убегу.
Поднимаю голову и коротко целую в сжатые губы. Они тут же становятся мягкими и нежными и ловят мои в ответном поцелуе, который слегка затягивается.
Ты чего такой недовольный? спрашиваю, когда отстраняюсь.
Варя, даже не пытайся уйти от ответа.
Чёрт, я закатываю глаза, упираюсь ладонями в матрас и сажусь на кровати. Тщательно взбиваю подушки в изголовье и устраиваюсь на них. Ну ладно, сложив руки на груди, смотрю на Германа.
Его отросшая чёлка лезет в глаза, а волосы на затылке кудрявятся. Буйные, как и он сам. В хорошем смысле буйные. Иногда мне кажется, что рядом с Германом мне всё нипочём. Ни прошлое, ни будущее, ни дурные страхи, иногда заползающие в душу. Мои первые нетоксичные отношения. Даже не верится, что парни могут быть такими идеальными. Сначала мне казалосьпритворяется. Но вот ведь уже почти месяц, как мы вернулись, а Герман ни капли не изменился. Рамок не ставит, ничего не требует и не утверждает, что его жизнь и всякие там грёбанные приоритеты важнее моей.
Вот и сейчас он садится напротив, берёт за руку, руша мою оборонительную позу и тихо говорит.
Это ж с какой силой надо дёрнуть, чтобы шрам остался?
Вопрос, так понимаю, риторический?
Нет. Вполне конкретный.
Да с нормальной силой, отвожу взгляд и добавляю:дёрнуть и протащить по полу несколько метров, как упирающуюся собачку на поводке, последние слова вырываются против воли: со злостью, агрессией, неприятием.
Вот так, а ведь думала, что уже пережила.
Даже смотреть на Германа не хочу, но всё-таки вскидываю взгляд. Осторожно так. Готовая держать оборону, если потребуется.
Варя, ты сейчас говоришь какие-то страшные вещи.
Мне тоже было страшно, когда вроде как родной человек превращается в чудовище.
Герман всё-таки садится рядом и пристраивает меня к себе на колени. Я сначала сопротивляюсь, потому что не уверена, что в его объятьях смогу рассказывать о своём прошлом, только все попытки выпутаться пресечены. Он прижимает меня к себе так крепко и так сильно, что я замираю. Цепляюсь за его плечи и прячу лицо в изгибе его шеи, вдыхая такой уже родной запах.
Спокойно, дыши, не злись.
Но как не злиться, если он хочет заставить меня вспоминать?
На мне тонкая ночная сорочка, и я почему-то начинаю дрожать. Тогда Герман укрывает меня одеялом, словно коконом. Мне становится совсем тепло и безопасно.
Знаешь, почему родители отправили меня в Рио?
Ты не говорила.
Киваю коротко.
Вернее, я сама туда хотела, но поездка как-то внезапно организовалась. Папа решил меня спонсировать. Я ведь только на второй курс должна была перейти. Договорилась о досрочной сдаче сессии, кое-кому ещё должна в универе, потом с этим разберусь Но в итогеуехала.
Теперь кивает Герман. Я отстраняюсь и смотрю в его лицо, выражение которого совсем не вяжется с тоном голоса. Тянусь и провожу кончиками пальцев по тёмным, сведённым вместе бровям. Рано он хмурится, ох рано.
Откашливаюсь и начинаю нехотя.
Когда мне было шестнадцать, я начала встречаться с одним парнем. Он был на четыре года меня старше, весь такой из себя популярный, и мне безумно льстило его внимание. Ну, как встречаться. Всё было невинно, чинно и благородно, если можно так выразиться, быстро поясняю я, чтобы отсечь ряд вопросов. Я была такая вся девочка-девочка, в школе отличница, и мало думала о романтических отношениях. Хотя, кому я вру, приподнимаю плечи и опускаю их с разочарованным стоном, думала, конечно. Ох, этот юношеский романтизм, ха-ха-ха, смеюсь совсем невесело. Понимаешь?
Наверно, коротко бросает Герман, уже, вероятно, чувствуя, что рассказ простым не будет.
Пока мне не исполнилось восемнадцать, мы с Русланом только за ручку гуляли, а потом я переехала к нему. Вот такая я дурочка была. Хотела побыстрее стать взрослой. Свалить из семейного гнезда и выпорхнуть в самостоятельную жизнь. Понимаешь?
Наверно.
Выражение лица у Германа сосредоточенное, а ещё ему, кажется, не нравится тон моего голоса. Я как бы сейчас вкладываю массу иронии в рассказ, хотя, конечно, ничего смешного в нём нет.
Руслан оказался как два разных человека. С друзьями и моими родителями он был крайне дружелюбен и общителен, уверен в себе и своём обаянии. О, да, оно у него точно было безграничным. Папа с мамой его обожали, доверяли ему всецело, позволяли мне ездить к нему в гости, отпускали под честное слово практически куда угодно. Он стал для них сыном, которого у них никогда не было, но которого они бы хотели. Знаешь, есть такая порода людейсвои. Вот и Руслан практически в любой компании и в любой ситуации становился своим.