Я Огаст, говорит Огаст, показывая на свой бейджик. Я не знаменитая ни по стандартам Флэтбуша, ни по каким-то другим.
Круто, говорит Энни. Добро пожаловать в наш дом. В удобства включены роскошный водопровод времен Второй мировой войны и драг-квин-вегетарианка, которая может помочь тебе с налогами.
Спасибо, говорит Огаст. В этом доме наверняка самая высокая концентрация агрессивно-дружелюбных людей на квадратный метр во всем городе. Да, мне даже как бы нравится.
О, это прекрасно, с готовностью говорит Энни. Ты теперь живешь на другом конце коридора? С Уэсом?
Да, ты его знаешь?
Энни шумно втягивает коктейль и говорит:
Я влюблена в Уэса уже лет пятьсот.
Огаст чуть не роняет тряпку, которой она вытирала бар.
Что? Вы вместе?
Ой, нет, говорит Энни. Просто я в него влюблена.
Огаст пару раз открывает и закрывает рот.
Он знает?
О да, я ему говорила, отвечает Энни, пренебрежительно взмахнув рукой. Мы целовались раза три, но у него есть проблема: он боится быть любимым и отказывается верить, что он это заслуживает. Это так утомительно. Она видит выражение на лице Огаст и смеется. Я шучу. Ну, у него и правда есть такая проблема. Но я никогда не считала этого парня нудным.
Энни подписывает свой чек, когда заканчивается смена, и Огаст в итоге идет домой вместе с драг-квин, которая возвышается над ней на полметра и двадцатисантиметровые платформы которой заглушают мягкий топот кроссовок Огаст.
В оранжевом свечении «Попайс» Огаст собирается отпереть дверь, ведущую в небольшой обшарпанный вестибюль их дома, но Энни хватает ее за локоть.
Эта лестница после той ночи, которая у нас была?
Огаст дает Энни затянуть себя в «Попайс». Парень за стойкой осторожно оглядывается вокруг, а потом проскальзывает в коридор, ведущий к туалетам, где открывает дверь, на которой написано «Только для персонала».
Энни, проходя мимо, целует его в щеку, а Огаст неловко машет, поддерживаемая потоком энергии Энни. Они сворачивают налево, и там, за коробками «Попайс» и кувшинами соевого масла, находится то, что Огаст даже не думала найти в этом прекрасном задрипанном здании, лифт.
Служебный лифт, объясняет Энни, пока жмет на кнопку большим пальцем. Никто больше им не пользуется, но эта старая поломанная тварь еще работает.
Поднимаясь наверх, Огаст развязывает фартук, а Энни начинает снимать все шесть пар накладных ресниц, складывая их в шкатулку к ногтям. В ее хаосе есть уверенная дотошность, идеально сдержанная вечеринка с шампанским. Огаст представляет, как Энни сидит в своей квартире посреди ночи со всеми теми свободными спальнями, которые можно себе позволить на зарплату бухгалтера, и мычит под Патти Лабелль, пока старательно возвращает каждый ноготь и каждую ресницу на места за своим туалетным столиком. Лифт издает сигнал на шестом этаже, и дверцы открываются.
Вот почему полезно заводить друзей, куда бы ты ни пошла, лучезарно говорит Энни, когда выходит из лифта. Она держит свои туфли, шагая по коридору обтянутыми колготками в сетку стопами, но выглядит так, будто могла бы пробыть на ногах еще всю ночь. Шесть этажей, ни одной ступеньки. Мы с этим парнем давно познакомились, когда я замяла драку из-за куриного филе между какими-то пьяными придурками.
Из-за курицы, в которой даже нет костей?
Энни хмыкает в знак согласия.
Вот именно. Я не ем мясо девять лет, но черт возьми.
Они доходят до своих дверей: 6FОгаст, 6ЕЭнни.
Приходи как-нибудь на шоу, говорит Энни. И если ты увидишь меня парнем, то можешь звать «Исайя».
Исайя. Ладно. Огаст выуживает из сумочки ключи. Спасибо за лифт.
Не за что, говорит Энни. В мягком свете коридора Огаст видит, как изменяется ее лицо, когда Энни и Исайя сливаются. Передай Уэсу от меня привет. И скажи, что он все еще должен мне кусок пиццы и тридцать баксов.
Огаст кивает, а потом. Что ж. Она не знает точно, что заставляет ее задать вопрос. Может, то, что она начинает чувствовать себя актером массовки в ужасно низкобюджетной «Реальной любви», окруженная людьми, любящими и любимыми своими запутанными, непредсказуемыми способами, и она этому не доверяет и это не понимает. Или, может, ей просто так хочется.
Тебе когда-нибудь, ну Не знаю. Одиноко? От того, что ты любишь того, кто не может ответить тебе взаимностью?
Она тут же об этом жалеет, но Энни смеется.
Иногда. Но, сама понимаешь, это чувство. Когда ты просыпаешься утром и тебе есть о ком подумать. Куда направить свою надежду. Это хорошо. Даже когда плохо, это хорошо.
И Огаст что ж, Огаст обнаруживает, что ей нечего на это ответить.
В эти дни Огаст тревожат две вещи.
Перваякак обычно: тревога перерастает в полноценный страх. Та ее часть, которая говорит: «Не доверяй никому, особенно тому, кто мягко стучится в покои твоего сердца. Не ввязывайся. Носи с собой нож. Не надо наносить им увечья, хотя, может, и придется».
А вот втораяэто то, что очень ее пугает. Надежда.
Огаст окончила свой последний семестр в колледже Мемфиса прошлой осенью в тумане из экзаменов и наполовину собранных картонных коробок. Ее соседка, найденная по объявлению, постоянно проводила время у своего парня, поэтому большую часть дней Огаст проводила в одиночестве, ездила в кампус и обратно в своей дерьмовой подержанной «Королле» мимо ресторана «Кэтфиш Кэбин», людей, вываливающихся из баров, и задавалась вопросом, что есть у всех, но не у нее. В Мемфисе было тепло, с влажными полуднями и тем, как люди относились друг к другу. Кроме Огаст. Два года Огаст была кактусом на поле теннессийских ирисов.
Она переехала, чтобы обрести пространствоздоровое пространствобез ее мамы, того дела и всех новоорлеанских привидений, в которых она не верит. Но Мемфис тоже не был местом для нее, поэтому она подала документы для перевода.
Она выбрала Нью-Йорк, потому что думала, что он окажется точно таким же циничным, как и она, таким же любителем убить время. Если честно, она думает, что наконец-то осела где-то, где чувствует себя как дома. И часто она ощущает, что так и есть. Серые улицы, люди с плечами, опустившимися под весом очередного дня, острые локти и уставшие глаза. Огаст может в это влиться.
Но есть такие опасные люди, как Нико и Майла, и Уэс, как Люси и Уинфилд, и Джерри. Есть доброта, которую она не понимает, и доказательства существования вещей, в которые она убедила себя не верить. И, что хуже всего, впервые с детства она хочет во что-то верить.
И есть Джейн.
Ее мама видит, что что-то не так.
У тебя такой мечтательный голос, говорит она во время одного из их ночных созвонов.
Эм, да, заикается Огаст. Просто думаю о пицце.
Ее мама одобрительно мычит.
Ты точно мой ребенок, да?
У Огаст уже бывали влюбленности. Девушки, которые сидели через два места от нее во время занятий геометрии на первом курсе, парни, которые касались тыльной стороны ее ладони на пьяных вечеринках с UNO, люди, которые встречались ей на парах и работах на полставки. Чем старше она становится, тем больше предпочитает думать о любви как о хобби для других людей, типа скалолазания или вязания. Это прекрасно, можно даже позавидовать, но ей не хочется тратиться на оборудование.
Но Джейн другая.
Девушка, которая садится на поезд в неизвестном месте и сходит в неизвестном пункте назначения, которая носит с собой рюкзак, полный полезных предметов, как веселый протагонист из видеоигры, у которой морщится нос, когда она смеется, очень сильно смеется. Она луч тепла в холодные утра, и Огаст хочет свернуться в ней калачиком так, как Нудлс сворачивается в пятнах солнечного света, наполняющих квартиру.
Это все равно что коснуться горячей плиты и затем положить ладонь на конфорку, вместо того чтобы обложить ее льдом. Это безумно. Это иррационально. Это противоположность осторожной дистанции на тысячу метров, которую она соблюдала. Огаст не верит ни во что, кроме осмотрительности и карманного ножа.
Но Джейн рядом, в поезде и в ее голове, расхаживает по половицам комнаты Огаст в своих красных кедах и цитирует слова Энни: «Даже когда плохо, это хорошо».
И Огаст должна признаться: это хорошо.
Утром в среду она заходит в поезд с опасным оптимизмом.
Толпа довольно типичная: полдесятка парней-подростков, сгрудившихся вокруг чьего-то телефона, по-деловому выглядящая пара с портфелями, до огромного беременная женщина на последних сроках и ее дочь, склонившиеся над книжкой с иллюстрациями, туристы, зарывшиеся в Google-карты.
И Джейн.
Джейн прислоняется к поручню со снятой до локтей кожаной курткой, рюкзаком, свисающим с одного плеча, в наушниках и с черными волосами, падающими ей на глаза, когда она кивает в такт музыке. И это сплошная надежда. Огаст смотрит на нее, и между ребер расцветает надежда, как лагерстремия. Как гребаные цветы. Это так унизительно.
Джейн поднимает взгляд и говорит:
Привет, Девушка С Кофе.
Привет, Девушка Из Метро, говорит Огаст, хватаясь за поручень и вытягиваясь во все свои метр шестьдесят три. Джейн все равно выше. Что слушаешь?
Она отодвигает один наушник.
Sex Pistols.
Огаст издает смешок.
Ты вообще слушаешь что-то, выпущенное позже 1975-го?
Джейн тоже смеется, и вот опятьв груди у Огаст появляется отчаянная и приторная надежда. Это отвратительно. Это непривычно. Огаст хочет изучить это под микроскопом, но при этом больше никогда не думать об этом до конца своей идиотской жизни.
Зачем? спрашивает Джейн.
Ну, ты упускаешь Joy Division, говорит Огаст, вспоминания тезисы, которые она записала после лекции Майлы про панк. Хотя они многим обязаны Clash.
Она поднимает бровь.
Joy Division?
Да, я знаю, технически они пост-панк и все такое, но все же. Сама понимаешь.
Мне кажется, я про них не слышала. Это новая группа?
Джейн прикалывается над ней. Огаст, стараясь быть спокойной, отвечает саркастичным голосом:
Да, совсем молодая. Я запишу тебе кассету.
Можно и так, говорит Джейн. Или, может быть, если ты будешь хорошо себя вести, я покажу тебе свою коллекцию.
Меняется свет, когда они въезжают в туннель, и поезд дергается. Огаст, которая подсознательно наклонялась к Джейн, как одно из самых отчаянных растений Нико, тянущихся к солнцу, теряет равновесие и валится прямо ей на грудь.
Джейн легко ее ловит, укладывая одну ладонь Огаст на плечо, а другуюна талию, и Огаст не может сдержать резкий выдох от ее прикосновения. Звук теряется в трении поезда о пути, когда он с дрожью останавливается.
Лампы гаснут.
Слышатся тихое ворчание, несколько ругательств от группы парней.
Черт, говорит Огаст в темноту. Она чувствует, как ладонь Джейн обжигает ее талию.
Стой спокойно, говорит Джейн, и она так близко, что Огаст чувствует, как ее дыхание взъерошивает волосы Огаст в темноте. Она пахнет кожей и сахаром. Ее ладонь скользит от талии Огаст до поясницы, крепкая, удерживающая ее на месте. Я рядом.
Физически Огаст не реагирует, но эмоционально она вся горит.
Аварийное освещение включится уверенно говорит Джейн. Сейчас.
Аварийные лампы мигают, заливая весь вагон тошнотворным желтым светом, и Огаст моргает от того, что Джейн совсем близко, на расстоянии дыхания от ее лица. Она чувствует мягкие выступы бедренных костей Джейн, видит коротко стриженные волосы на задней стороне шеи и веселье, дергающее уголок ее губ.
Огаст никогда в жизни так сильно не хотела, чтобы ее поцеловали.
По внутренней связи тридцать неразборчивых секунд хрипит искаженный голос.
Кто-то что-то понял? говорит парень в деловом костюме.
Задержка по причине неполадок с электричеством, говорит Джейн. Ее ладонь все еще остается на пояснице Огаст. На неопределенный срок.
Звучит всеобщий стон. Джейн сочувственно улыбается.
Ты знаешь язык метрополитена? говорит Огаст.
Я езжу на этом поезде с охренеть каких давних времен, говорит Джейн. Она убирает свою руку, проходит к пустому сиденью и плюхается на него. Она смотрит на Огаст и кивает на место рядом. Можешь располагаться с удобством.
Вот так вот. Они застряли вдвоем в поезде, полном незнакомцев.
Огаст подходит шаркающей походкой и занимает место, и Джейн вальяжно устраивает руку на спинку сиденья за плечами Огаст. Она обладает умением передвигаться так, будто ей принадлежит каждое место, в котором она оказывается, как будто ей ни разу не говорили, что она чего-то не сможет. У нее хорошо это получается, потому что ей наверняка говорили про то, что она не сможет, кучу разно ей все равно.
Косой взгляд: Джейн в профиль, подбородок поднят к аварийному свету. Ее нос закруглен на кончике, подставлен для поцелуев. Огаст нельзя продолжать думать о поцелуях, если она хочет выбраться отсюда живой.
Ты никогда не говорила, откуда ты, говорит Джейн в потолок. Ее голова все еще запрокинута, как будто она загорает в темноте.
Родом из Нового Орлеана, отвечает ей Огаст. Ну, совсем рядом с ним. А ты?
Новый Орлеан, да? говорит Джейн. Она наконец-то опускает взгляд, и, когда она его переводит, Огаст забывает, что задала вопрос. И что такое вопросы вообще. И как происходит весь процесс разговора. Что тебя сюда привело?
Учеба, говорит Огаст. Освещение и так не особо выгодное, поэтому оно никак не помогает той красноте, которой она покрывается от внимательных взглядов девушек в кожаных куртках. Я перевелась. Я попробовала несколько колледжей в разных городах, но так и не влюбилась ни в один из них.
Ты надеешься, что влюбишься здесь?
Гм
Слушай, может, так и будет, говорит Джейн, и, видит бог, она подмигивает. Огаст купит себе рекламу в «Таймс» на всю страницу, чтобы об этом прокричать. Город должен знать.
Может быть.
Джейн смеется.
Как «Билли»?
Нормально. Я начинаю осваиваться. Я их немного развела со своими рекомендациями, поэтому мне пришлось притворяться, пока я не разобралась, что делать.
Она вскидывает брови.
Не думала, что ты мошенница.
Ну, говорит Огаст. Может быть, ты меня недооцениваешь.
Это вызывает у нее удивленный смешок из глубин груди. Джейн толкает ее в плечо и наклоняется настолько близко, что складки ее кожаного рукава касаются руки Огаст.
Итак, как думаешь, какая у них история?
Она указывает подбородком в сторону по-деловому выглядящей пары через несколько мест от них. Онв идеально сидящем костюме, онав темно-синем платье с классическими туфлями, заостренными на носках, и он смеется над тем, что она ему рассказывает.
У тех двоих? Огаст изучает их. Ну, я раньше никогда их не видела, поэтому, возможно, обычно они не ездят на этом поезде. У них обоих обручальные кольца, а их сумки у нее под ногами, поэтому предположу, что они женаты. Они едут вместе, поэтому, возможно, работают в одном месте. Может, они там и познакомились. Она щурится сквозь тусклый свет. А манжеты на его рубашке влажныекто-то забыл вчера положить постиранное в сушилку. Поэтому они едут не на своем обычном поезде: они опаздывают.
Джейн тихо присвистывает.
Черт. Это было подробно.
Огаст ежится. Она сделала этоэту дурацкую детективную штукудаже не осознавая.
Прости, плохая привычка. Я выросла на детективах, поэтому я, ну замечаю детали. Она складывает ладони на коленях. Знаю, это жутко.
Я считаю, что это круто, говорит Джейн. Огаст поворачивается, чтобы посмотреть на выражение ее лица, но Джейн смотрит на пару. Я представляла их советскими шпионами под прикрытием.
Огаст закусывает внутреннюю сторону щеки.
О. Да, я это вижу.
Ладно, Нэнси Дрю. Как насчет вон того парня? В красной куртке.
И Огаст, которая была вполне убеждена, что это ее самая непривлекательная черта, откидывается на спинку и выдает все Джейн.
Выше своих друзей, больше растительности на лице. Пришлось остаться на второй год, но из-за этого все решили, что он круче, потому что старше: обрати внимание, как они на него смотрят, он центр притяжения группы.
Интересно. Мне кажется, он Человек-паук.
Да?
Да, он для этого создан.
Огаст фыркает.
Он и правда выглядит аэродинамично.
Джейн смеется, и ее смех сразу взлетает на вершину списка самых любимых звуков Огаст во вселенной. Она спрячет его в ракушку, как морская ведьма. Все в порядке.