- Ты зря это сказала, - насупился Петров. - Давай сделаем так. Ты будешь ждать меня как Кончита ждала Резанова, а я буду рад, что ты не испытываешь лишений, и умру легко, и последнее, что я увижутвой образ.
- Декаденщина какая-то, VII век. «Сама садик я садила, сама буду поливать», - засмеялась Катя.Мы просто не о том думаем, не то переживаем. Хорошо, что нас никто не слышит. Кстати, ты принимаешь таблетки?
- Красные, длинные? Да.
- Не забывай это делать
Петров знал, что рак предстательной железы, как и многие онкологические заболевания, приводят к импотенции. Он не расстроился, это вспомнив, потому что верил в длинные красные таблетки как в панацею.
Понаблюдав с видимым удовольствием за Петровым, ставшим почти что личной собственностью, Катя сказала:
- Сейчас я удалюсь минут на полчаса, а когда вернусь, в моей комнате будет много-много моих любимых цветов. Ведь так милый?
- Естественно, - сказал он, и Катя, вручив ключ, ушла.
Конечно, нельзя было сказать, что Василий Павлович был покорен Катей до глубины души. Она была земной симпатичной женщиной, она была единственной, и это его устраивало, ведь в богинь он уже давно не верил. Более того, он осознавал, что и он для Кати вовсе не бог, но подвернувшийся мужчина. Случайный. И ей, как режиссеру театра и единственной актрисе надо было сыграть с этим мужчиной самую последнюю пьесу, которая по обстоятельствам обязана стать самой гениальной в мире. И он, Василий Павлович, каким-то чудом попал не в пропахшую формалином палату, не в морг, а на сцену, и не театральную, но самую настоящую сцену жизни, в которой он и герой-любовник, и просто герой, обязавшийся попрать смерть, убить ее из своей снайперской винтовки.
11.
Она пришла через двадцать минут. Комната была уже полна розами. Василий Павлович не стал экспериментировать с сирийскими цветами и прочей экзотикой (он давно не брал цветов, и потому все для него было экзотикой, кроме гвоздик), а купил розы разных цветов и постарался выставить вазы с ними так, чтобы красный цвет плавно переходил в розовый, а потом и белый. Катя не любила роз, но ансамбль ей понравился, и она искренне чмокнула Петрова в щеку.
Тот же, увидев ее, млел: Женщина была в свадебном платье.
- Ты что так смотришь?спросила, чувствуя, что нравится.
- Ты такая красивая
- Это потому что я первый раз выхожу замуж, - сказала она. И виновато добавила:
- И никогда у меня не было ни сына, ни дочки, И я никогда не завтракала с ними, не готовила пирогов, не подтирала сопливых носиков. Этого не было, и никогда теперь не будет
«Приехал воевать, а тут такая история», - подумал Василий Павлович и увидел свою смерть такой далекой, что и различить ее было нельзя ни в дебрях кварталов сирийской столицы, ни в далеких холмах.
Василий Павлович полжизни был коммунистом и боролся за свои коммунистические убеждения, потом боролся за Горбачева и Ельцина. После Ельцина он понял, что бороться ни за кого не стоит, и взялся за физкультуру, то есть вплотную занялся своим здоровьем. И оно его подвело, потому что в нем, как в коммунизме, Горбачеве и Ельцине много лет назад была заложена маленькая мина, была заложена для того, чтобы он потерпел фиаско. То есть умер раньше. Конечно, люди со временем справятся с раком и прочими неприятными болезнями, но станет ли от этого хорошо людям, если жизнь их потеряет минуты счастья, подобные тем, которые он, Василий Павлович, сейчас испытывает, которые испытывает эта женщина Катя? Пожалуй, станет, ведь большинство людей с удовольствием поменяют на долголетие все на свете: любовь, счастье, всяческие перипетии с ними связанные
Тут Петров вспомнил, как, узнав, что смертельно болен, пожалел, что его не убили тогда, в залихватской схватке с бандитами, ведь после нее в жизни ничего страстного, захватывающего, даже просто заметного не случилось. Так, просто текла река жизни в привычных берегах, привычно меня цвет от дождей, подсыхая от засух и поднимаясь от паводков. «Господи, как же я счастлив», - думал он, любовно глядя на Катю и всем своим существом проникаясь ковалентной связью, незримо их объявшей.
Они поженились в маленькой церкви, потом поехали к Кате. Она была счастлива, Василий Павлович это счастье перемножил на свое, лившееся через край. Он не боялся, что у него не получится, боялся лишь, что соитие не получилось пошлым.
Пошло не получилось. Оба они не могли вспомнить, что было между ними в маленькой спаленке с уютно урчавшим кондиционером. Они просто проснулись счастливыми. Сначала онее головка лежала на его плече. Это было так божественно, что он заплакал от счастья. Потом проснулась она, слава богу, слезы его уже высохли. Проснулась, прижалась к нему, счастливая тысячекратно за те утра, в которые просыпалась одна в кровати, одна в квартире, городе и целом мире. Проснулась, прижалась к нему и подумала, что истинное счастьеэто начало. Ты можешь любить целый век, но первый день этой любви, или какой-то день останется главным в целой жизни, станет недостижимым ни для кого, кроме них. Этот мысленный экзерсис ее улыбнул, она вдруг почувствовала, что пик любви еще впереди, он будет, он непременно случится, и, случившись, подвигнет непременно на новые мечтания.
- Чем мы займемся сегодня? - спросил Василий Павлович, отнюдь не имея в виду контрактные свои обязанности.
- Поедем куда-нибудь, двоеженец, - рассмеялась Катя.
- Никакой я не двоеженец - надулся Петров, вспомнив, что в покинутом им мире был женат.
- Не сердись. Женщинам нравится уводить чужих мужей, ты же знаешь.
- Ты меня ни от кого не уводила. И я ни от кого не ушел. Это все осталось в том мире. Кончилось там. Кончилось, после того как я выкинул на свалку свой матрац.
- Выкинул матрац? А можно подробнее с этого места?
Василий Павлович рассказал, как выкинул матрац и подушки, на которых они спали с женой до того времени, как она, узнав об осложнении его болезни, переселилась в другую комнату, благо в квартире его отца, бывшего партийного деятеля, их было достаточно.
Катя, послушав со смешанными чувствами, сказала:
- Давай вернемся к нашему свадебному путешествию. Ты знаешь место, где хорошо, и в котором я не была?
- Знаю. Это греческий остров Гидра. На нем нет автомобилей.
- Совсем нет?!
- Ну, есть две машины для вывоза мусора, а все остальное возят на лошадях и мулах. Поедем? Это недалеко, Андерсен подбросит. Представляешь, вино нам будут привозить на мулах, а жить мы станем на втором этаже, украдкой рассматривая туристов!
- Поедем!
- Слушай, совсем с тобой забыл! Я ведь типа в командировке, и должен делать какое-то дело? То бишь воевать?
- Ты его делаешь
Они помолчали, рассматривая друг друга, затем Катя проговорила, поглаживая его руку:
- Знаешь, я хочу тебя спросить
- Что?
- Ты ведь давно не веришь в дружбу, в привязанность, в любовь?
- Почему не верю?..
- Не веришь Я чувствую. Ты смотришь на меня, как на что-то, тебе не известное. И потому немного побаиваешься
- Я действительно не верю тому, что между нами происходит Не верю своим глазам, коже, всем своим органам чувств не верю. Теперь я как во сне
- Я не хочу, чтобы ты спал. Я хочу, чтобы ты брал меня наяву, чтобы съел без остатка. Съел мое тело, душу, пока они есть...
- Мне нравится, что ты так говоришь А что касается моих чувств к другим людям, они и в самом деле поувяли
- Знаешь, мне кажется, что мы говорим, чтобы не думать о о нашей судьбе,сказала Катя.
- Давай тогда делать что-то, чтобы не думать. Поехали прямо сейчас на Гидру?
- Поехали. Давай собираться?
- Давай, - ответил он и тут же стал звонить Андерсену.
Тот, не раздумывая, дал им три дня отпуска.
- На свадебное путешествие, - согласившись, сказал полковник, давая понять, что ему известны изменения в отношениях своих подопечных.
12.
Гидра - это была сказка, маленький остров, на котором завтрак в их жилье подвозили на муле, осле или лошади, на котором день длился так долго, что жизнь казалась бесконечной, и потому смерти не было нигде. Коротенькие пляжи, не желающие ничего люди, озабоченные заботами длинной в миллиметр, а то и меньше, люди, день которых измерялся чашечками кофе или жизнью случайно набежавшей тучки. Хороший, в общем, был остров, там все беременело от счастья, забеременела и Катя. Она не сказала об этом ему, он понял сам, как-то утром, уже в Тартусе, посмотрев на нее, стоявшую у солнечного окна, поглаживая свой живот. Конечно, он выдумал историю, в которой все кончалось хорошо, ведь жизньэто непреодолимая преграда для смерти, она прет так, что даже вселенская идея неминуемой погибели каждого бессильна против нее. И вот, когда до конца оставалось всего ничего, она от этой жизни беременеет. И этот маленький зародыш жизни, который должен был умереть вместе с ней, придал текущему существованию невообразимую силу, которая не могла дать смерти ни малейшего шанса. Она лежала в постели, знала, что умрет, и умрет любимейший ею человек, и была счастлива.
Она не говорила помалкивавшему Василию Павловичу, что забеременела, и ничто на свете, ничто не спасет их ребеночка, которой в ней был как тугая косточка, пока живая. Ей было хорошо. Было хорошо, что жизнь так устроена, что даже смерть ее возвеличивает. А он стал счастливым олухом, который радовался ее запаху, чесавшемуся мизинчику, неожиданному чиху или пуку. Он восторженно понимал, что длинной жизни не надо вовсе, только маленький кусочек, потому что длинная жизнь превращается в свалку вещей и сувениров, в разные штучки, придуманные другими людьми ради выгоды. Он понимал теперь, что жизнь каждого честного человекаэто бриллиант, который всегда останется бриллиантом, потому что слишком уж долго делался из грязи обычной жизни.
Они были счастливы, потому что были живы и ели теплые лепешки и виноград, потому что знали, что жизнь - это не навсегда и потому драгоценна.
13.
Через пятнадцать дней после знакомства с Петровым она умерла. Умерла, пообещав вернуться. Василий Павлович долго плакал, то и дело прикасаясь к ее телу, чтобы еще раз убедиться, что Катя действительно остыла. Она не хотела так умиратьна его плече, просто не смогла вовремя уйти, уехать в свою Дубну. Потом ее увезли, а Петров взял винтовку и ушел в пустыню, чтобы умереть там. У него не получалось: противники не решались выходить один на один, и, пока обучались для них смертники, убивали народ или умирали в домах от артиллерийских снарядов и авиации. У Василия Павловича ничего не осталось внутри живого, он убивал людей, как гасил окурки. Он не рвался к смерти, был осторожен автоматически, чтобы пройти свой путь до конца, втайне надеясь: а вдруг для него еще что-то припасено жизнью? Разве можно верить после всего с ним случившегося, что жизнь кончилась, и остались одни пули? Он стрелял и думал, почему это делает так спокойно. Сначала он предполагал, что если человек влез в его прицел, то он не просто влез, а влез, потому что его туда притащила злая судьба. Но ведь и его жизнь, жизнь Василия Павловича, тоже притащили сюда. Рак притащил. И скоро раздастся щелчок или взрыв, и он умрет. И, в конечном счете, получается, что потенциально мертвые убивают потенциально мертвых, и получается что-то вроде соревнования, в котором проигрывает тот, в которого некому выстрелить. Проигрывает, потому что одни остаются живыми, желая умереть, а другие не получают посмертно своих райских гурий.
По мере течения времени Василий Павлович, встречался (и работал) с такими же, как он, людьми, приехавшими забыть свои смертельные болезни, и все они думали примерно одинаково. Все да не все. Были и звери, убивавшие назло своей болезни, мстившие жизни за не фартовый финал, за отрезанные хирургами органы, за ограничение в подвижности. Но таких было мало, в организации было много прекрасных агитаторов, убеждавших все новых и новых бойцов в необходимости искоренения войск ИГИЛ. Петров же считал, что люди, составлявшие эти войска, такие же больные, как он, больные не физически, но душевно. Но он не мог вылечить их, он не был добропорядочным муллой или психиатром, у него в распоряжении была одна винтовка и много патронов.
А онивинтовка и патроны - его лечили. То есть заставляли забывать о болезни.
Люди, которых он убивал, были молоды и симпатичны, любили женщин и вкусно поест и сладко поспать. И эти симпатичные люди убивали своих пленников, выкалывали им глаза и делали «галстук», то есть взрезали горла и в отверстие вытягивали наружу язык. Они искренне верили в Бога и регулярно ему молились, хорошенько помывшись и забыв о своих подвигах-преступлениях. Петров не мог верить в их людское существование, в их божественное призвание, он не мог верить, что где-то в космосе есть Бог, который благоволит и потакает их зверствам, помогает и спасает ради чего-то. Однажды, когда на его глазах были расстреляны два десятка мирных жителей, Петров подумал, что убийство людей-зверей такое же естество, как их рождение. Подумав это, он убил всех боевиков, причем в каждого выстрелил дважды.
Василий Павлович искренне верил, что для него припасено жизнью нечто большее, чем смерть и потустороннее существование. Возможно, эта вера была взращена в нем нежданной Катей, ее любовью. И потому он внимательно смотрел по сторонам, боясь упустить это большее, чем все на свете. Больше или нечто сокрытое. Ему вспомнился кот Шредингера, в зависимости от случая существующий и не существующий в своем ящике. Как Катя. Существующая и не существующая в этом мире. Или превратившаяся из человеческой корпускулы в волновую. Или взлетевшая от него в небо. Живой взлетевшая. Если так, то они еще встретятся и обнимут друг друга
Однажды он весь день лежал, закопавшись в песок. Перед обедом (каша гречневая с говядиной, паштет печеночный, кофе со сливками) убил русскую девушку, голубоглазую и русоволосую. Она была в хиджабе (одна прядь выбилась из-под него). Он долго рассматривал ее в прицел, когда она стала стрелять в курдских женщин, он вогнал пулю в ее сердце, следующую положил в лоб, прямо туда, где индианки рисуют точку. Он убивал ее без чувств. Он думал тогда, что надо убить всех людей, оставив в качестве свидетелей преступлений человечества лишь Адама и Еву, оставить, чтоб Бог видели, что люди склонны убивать людей, не испытывая особых чувств, но одно лишь предубеждение, лишь голод или зной.
Её звали Вера Ивановна Грищенко. Она с отличием училась в нижегородском техникуме и была обычной девушкой. Ее завербовали на сайте, в котором говорилось, что все невесты Аллаха красивы, и каждая получит в долю мужа. Она получила мужа, прибыв на север Ирака, и пулю в лоб от Петрова. Ее сослуживцы Камаль, Ибрагим, Касим, Малик, Мансур прежде никогда не ели досыта, и даже не знали, что такое полный желудок. ИГИЛ накормил их, показал, что автомат - лучшее орудие для добывания пищи и прочих удовольствий. Василий Павлович убил их всех, особенно не сожалея, потому что они не были людьми, ведь человекэто то, что добывает свободу и пищу, не силой, но умом. Он хорошо знал, что шариат схож с моральным кодексом строителя коммунизма, он обеспечивает старшему уважение младшего, он обеспечивает всякую женщину мужчиной и семьей, он убеждает богатого давать милостыню бедным и определяет ее размер. И потому шариат как-то гуманнее многих мировых кодексов. Зная это, Петров никогда не имел предубеждений против Ислама, хотя знал, что, если правоверный отец прикажет своему правоверному сыну убить человека, пусть женщину или ребенка, то правоверный сын сделает это, не задумываясь. Также он знал, что личность простого человека не имеет на Востоке цены, он знал, например, что тысячи женщин сжигают себя, предпочтя смерть издевательству супругов. А если на востоке личность простого человека не имеет цены, то то он, Петров, ведь сейчас на Востоке?
Он никак не мог забыть Катю, чтобы умереть, ни о чем не жалея. Он помнил, что она говорила ему, что он ей муж и должен всегда об этом помнить. Он не мог ее забыть, хотя ее не было нигде, даже в памяти осязания, в памяти слуха и зрения. Она теперь стала святым свечением в голубом небе, во всем, на что он направлял зрение или память. Это святое свечение, это живое облачко стало частью его тела, его серединкой. Ему всегда теперь было плохо, было не по себе, он не мог с удовольствием или просто без неприятных ощущений есть, спать, пить пиво или виски. Он был совершенно одинок. Он чувствовал, что напиши он в Интернете, что откопал в пустыне на миллион золота или хотя бы жменю, ему ответят десятки людей. А если напишет, что ему плохо, очень плохо и не хочется жить, не хочется даже выздоравливать, никто не откликнется. Не откликнется, потому что все люди занимаются лишь одним деломони медленно-медленно умирают, теряя сочувствие и человечность, тайно, подспудно, открыто желая, чтобы в телевизорах умирало больше людей, желая, чтобы больше автобусов срывалось в пропасти, чтобы кровопролитнее были террористические акты. Петров не знал, где в его темной комнате, освещенной голубым телевизионным огнем, или еще где-то, прячется этот выключатель, нажав который, можно уйти из жизни в отсутствие, в густую пустоту, которую называют смертью. Он не хотел больше жить, но смерть, и выключатель жизни, как и пуля в рот, казались ему чужеродными, не тем, ради чего он родился. Потом он вдруг понял, что выключатель жизнейэто он сам. Просто выключатель, и больше никто. Те, которых он убивал, хотели одногочтобы все жизни были одинаковы, и чтобы на всех Аллах отпускал одинаковое количество женщин, денег и хлеба. Иншалла! Если Аллах хотел бы, чтобы у всех было одинаковое количество женщин, денег, лепешек, комнат и баранов, то у всех было бы одинаковое количество лепешек, комнат и баранов. Но Аллах этого не хочет, он хочет, чтобы люди сталкивались между собой, сталкивались, чтобы появлялась искра, и зажигался жизненный огонь. Ему не жаль простых людей, разве можно жалеть людей, наносящих на себя отличающие татуировки, обливающих других людей бензином, чтобы сжечь их в муках? Разве можно жалеть женщин, стреляющих в людей, разве можно бить жену, как собаку, при всем притом, что всё, чем может она ответить, так это облить себя бензином и чиркнуть потом зажигалкой.