Сегодня это признание далось бы легко. Сегодня само небо кричало в отчаянии и леса откликались ему. Вершины гор, окутанные пеленой дождя, чутко прислушивались к этому крику. Пусть он придет и с таким же вниманием, в таком же глубоком молчании выслушает Лабонно! Но час сменялся часом, и никто не приходил. Мгновение для великого признания было упущено, и теперь он пришел бы напрасно, она бы ничего не сказала. Сомнения опять родились, и музыка стремительного космического танца, освобождающего душу от страха, уже растаяла в воздухе. Безмолвно проходят год за годом, и только однажды наступает час, когда богиня Сарасвати стучится в дверь. И если в это мгновение не окажется под рукой ключей, чтобы открыть дверь, божественный дар признания никогда больше не вернется. В такой час хочется кричать на весь мир: «Слушайте, я люблю! Люблю!» Этот крик летит, точно птица из-за моря, летит день и ночь. Его так долго ждала душа Лабонно! И когда он коснулся ее, весь мир, вся жизнь приобрели наконец смысл. Спрятав лицо в подушку, Лабонно твердила, обращаясь неизвестно к кому: «Да, это правда, единственная правда, и правда только в этом»
Время истекло. Омито не пришел. Сердце Лабонно не выдержало тяжести ожидания. Она вышла на веранду, постояла немного под дождем, потом вернулась. Ее охватило безысходное отчаяние. Ей казалось, что свет ее жизни, вспыхнув, угас и впереди больше ничего нет. Внутренняя решимость принять Омито таким, каков он есть, покинула ее. Недавняя отвага души исчезла без следа. Лабонно была словно в оцепенении и лишь долгое время спустя смогла взять со стола книгу. Сначала ей никак не удавалось сосредоточиться, но постепенно, увлеченная романом, она незаметно забыла обо всем,а главное, о себе,и тут пришла Джогомайя и пригласила ее погулять. Нет, на это у нее не было сил!
Джогомайя придвинула стул, села перед Лабонно и спросила, пристально глядя на нее:
Скажи мне правду, Лабонно, ты любишь Омито?
Почему ты спрашиваешь меня об этом?вопросом на вопрос ответила Лабонно, поспешно вставая.
Если не любишь, почему не скажешь ему прямо? Ты безжалостна! Если он тебе не нужен, не держи его.
Сердце Лабонно стучало так, что она не могла сказать ни слова.
- Видела бы ты его сейчас. Прямо сердце разрывается,продолжала Джогомайя.Ради чего он ютится там, как нищий? Можно ли быть настолько слепой? Да ты знаешь, что девушка, которую посватает такой юноша, должна небо благодарить!
С трудом собравшись с силами, Лабонно ответила:
Ты спрашиваешь, люблю ли я? Я не могу представить, чтобы в мире кто-нибудь мог любить сильнее. Я готова жизнь отдать ради этой любви. Теперь я совсем иная, чем прежде. Во мне появилось нечто новое, и это новое вечно. Какое-то чудо родилось во мне! Как рассказать об этом? Кто поймет, что сейчас творится в моей душе?
Джогомайя были изумлена. Лабонно при ней никогда не теряла самообладания. Как же она так долго скрывала эту бушующую страсть?
Джогомайя заговорила осторожно и мягко:
Лабонно, дорогая, не сдерживай свои чувства. Омито ищет тебя, как света во тьме. Откройся ему до конца. Пусть он увидит огонь души твоей. Ведь ему больше ничего не нужно! Пойдем, родная, пойдем со мной.
И они вдвоем пошли к дому Омито.
XЕЩЕ ОДНО ИСПЫТАНИЕ
Застелив мокрый стул газетой, Омито сидел у стола. Перед ним лежала большая пачка бумаги; он только что начал писать свою биографию, о которой столько говорил. Если бы его спросили, почему он взялся за это, он бы ответил, что неожиданно понял: жизнь его многоцветна, словно горы Шиллонга утром после дождя. Он ответил бы, что только сегодня познал смысл своего существования и что он не может об этом не писать. По мнению Омито, биографии пишут после смерти потому, что, только когда человек уходит из жизни, он по-настоящему оживает в сердцах людей. Омито считал, что, поскольку какая-то часть его умерла здесь в Шиллонге, поскольку его прошлое исчезло, как призрак, он возродился здесь вновь и с необычайной остротой ощущал свое новое существование и видел его словно ярко освещенную картину на фоне темноты, которая осталась позади. Только откровение он считал достойным описания, ибо мало кому посчастливилось испытать это на себе. Большинство людей от рождения и до самой смерти так и живут в потемках, словно летучие мыши в пещере.
Еще моросило, но буря уже улеглась, и облака поредели.
Что вы наделали!вскричал Омито, вскакивая со стула.
Что такое, что я наделала?
Вы же застали меня врасплох! Что подумает госпожа Лабонно?
Госпоже Лабонно не мешает немножко подумать. То, что следует знать, надо знать. Чего же господин Омито беспокоится?
Госпоже следует знать лишь о благополучии господина. А о нищенском существовании несчастного можете знать только вы.
Почему такое неравенство, дитя мое?
Оно в моих интересах. Сокровищ можно требовать лишь тогда, когда сам можешь их предложить. А нищете рассчитывать не на что, разве что на сочувствие. Цивилизация обязана Лабонно своим блеском и славой, а вамчеловечностью и добротой.
Но разве цивилизация не может существовать наряду с добротой? Тогда тебе незачем будет скрывать свою нищету!
На это можно ответить только словами поэта. Мою жалкую прозу необходимо заковать в размер и укрепить рифмами, чтобы она стала ярче и доходчивее. Мэтью Арнольд говорил, что поэзияэто критика жизни. Перефразируя его слова, я бы сказал, что поэзиякомментарий жизни в стихах. Однако из уважения к дорогой гостье предупреждаю заранее: стихи, которые я сейчас прочту, написаны отнюдь не гением.
Пусть сердце разрывается в груди!
Пока ты нищк любимой не ходи,
И не моли, и жалких слез не лей,
Стоять напрасно будешь у дверей.
Подумайте, ведь любовьэто богатство, и ее страстные порывы не выразить хныканьем бедняка. Только бог, желая выразить свою любовь к верующему, приходит к его двери в рубищах нищего.
Сначала драгоценный дай залог
И лишь потом проси в обмен венок;
Будь мудр и на обочине в пыли
Своей богине ложе не стели.
Поэтому я и просил Лабонно смилостивиться и не входить в комнату. Что же я расстелю для нее, если у меня ничего нет? Эти мокрые газеты? Боюсь, останутся пятна от теперешних передовиц. Поэт сказал: «Я не зову любимую разделить мою жажду,я зову ее, когда чаша жизни полна до краев».
Когда приносит зной опустошенье,
И сохнет лес, и вянут все цветы,
Ужели на алтарь, как приношенье.
Пучок сухой травы возложишь ты?
Нет! Дорогую гостью приглашая,
Ее ты встретишь, радостью сияя,
И сотни ярких факельных огней
Рассеют тьму ночную перед ней.
Первое подвижничество человек совершает в младенчестве, когда он, бедный и голый, лежит на коленях своей матери. Это его первое испытание: он должен завоевать любовь. Моя хижина сурово готовится к такому испытанию. Я уже твердо решил назвать эту хижину «Дом маши-ма».
Сын мой, второе подвижничество человекаэто подвижничество славы, испытание любви, когда по левую руку сидит девушка. И никакие мокрые газеты в твоей хижине не помешают этому испытанию. Зачем ты уверяешь себя, что не дождешься взаимности? Ты же знаешь в глубине души, что тебе скажут «да»!
Джогомайя привела Лабонно, поставила ее рядом с Омито и положила ее правую руку на правую руку Омито; затем она сняла с шеи Лабонно золотое ожерелье и, обвив им их руки, воскликнула:
Пусть ваш союз будет вечен!
Омито и Лабонно склонились и почтительно коснулись ног Джогомайи.
Подождите меня,сказала она,я привезу из нашего сада цветов.
Джогомайя села в машину и уехала.
Омито и Лабонно молча сидели на кровати. Наконец Лабонно взглянула на Омито и спросила:
Почему ты не пришел сегодня?
Причина так незначительна, что в такой день я даже не решаюсь о ней говорить. В книгах нигде не упоминается, что влюбленный отказался от свидания с любимой только потому, что шел дождь, а у него не было плаща. Наоборот, там описывается, как он переплывает бушующий океан. Впрочем, это относится к области чувств, а я тоже барахтаюсь в этом океане. Как ты думаешь, переплыву я когда-нибудь его просторы?
И он процитировал:
Туда, где ни один моряк не плавал,
мы плывем,
Плывем вперед, рискуя всем,
и жизнью и кораблем.
Бонне, ты ждала меня сегодня?
Да, Мита. В шуме дождя мне все время слышались твои шаги. Мне казалось, что ты идешь из бесконечной дали. И вот наконец ты пришел ко мне.
Бонне, когда я не знал тебя, в моей жизни была огромная черная пустота. Это было самое ужасное в моей жизни. Сейчас эта пустота заполнена; над ней сияет свет, и небо отражается в ней. Теперь эта заполненная пустотасамое прекрасное в моей жизни. Моя неудержимая болтовнялишь разбегающиеся волны на переполненном озере моей души. Кто остановит их?
Мита, что ты делал сегодня весь день?
В моей душе была ты, и ты хранила молчание. Я хотел сказать тебе что-то, но слова изменили мнея не мог их найти. С неба лил дождь, а я сидел и твердил; «Верните мне слова! Дайте мне слово!»
Но что со мной?
Тот миг непостижимый, неземной,
Блаженства полный и очарованья,
Мне кажется, когда года прошли,
Улыбки легче, проще, чем дыханье,
Древней самой земли.
Вот этим я и занимаюсьприсваиваю чужие слова. Если б я имел талант композитора, я бы и «Песню о дожде» Видьяпати переложил на музыку и переделал по-своему. Хотя бы так:
Скажи, Видьяпати,
Какой мерой мерить
Мои дни и ночи
Без бога, без веры?
Как могут дни проходить без той, без кого невозможно жить? И где мне найти музыку, достойную этих слов? Я смотрел на небеса и просил то слов, то музыки. И бог спустился с небес и со словами и музыкой, но по дороге ошибся и, неизвестно почему, вручил их кому-то другому, может быть, твоему Рабиндранату Тагору.
Лабонно рассмеялась:
Даже те, кто любит Рабиндраната Тагора, не вспоминают его так часто, как ты!
Бонне, сегодня я слишком много болтаю, да? В меня вселился демон болтливости. Если бы ты следила за барометром моих настроений, ты поразилась бы моей эксцентричности. Если бы мы были в Калькутте, я посадил бы тебя в машину и помчался прямо в Морадабад, не жалея шин. Если бы ты спросила, почему в Морадабад, я не смог бы ответить. Когда мчится поток, он шумит, спешит и, смеясь, увлекает за собой время, словно пену.
В эту минуту в комнату вошла Джогомайя с полной корзиной цветов подсолнечника и сказала:
Лабонно, милая, почти его сегодня этими цветами.
Это было всего лишь женское желание выразить в форме обряда то, что совершилось в душе. Любовь к форме у женщин в крови.
Омито улучил момент и шепнул Лабонно на ухо:
Бонне, я хочу подарить тебе кольцо.
Зачем, Мита?возразила Лабонно.Разве это необходимо?
Вложив свою руку в мою, ты дала мне больше, чем я мог представить. Поэты говорят лишь о лице возлюбленной, но сколько скрытых сокровищ в прикосновении руки. Нежность любви, самоотверженность, преданностьвсе невысказанные чувства в этом прикосновении. Кольцо само обовьется вокруг твоего пальца, как мои слова: «Ты моя». Пусть эти слова языком золота, языком драгоценных камней звучат на твоей руке вечно.
Хорошо, пусть будет так,согласилась Лабонно.
Я велю привезти кольцо из Калькутты. Скажи, какие камни ты любишь?
Никакие. Лучше пусть будет жемчуг.
Превосходно! Я тоже люблю жемчуг.
XIФИЛОСОФИЯ ЛЮБВИ
Свадьбу назначили на месяц огрохайон. Решено было, что Джогомайя поедет в Калькутту и все приготовит.
Тебе давно следовало уехать в Калькутту,обратилась Лабонно к Омито.Теперь, когда все сомнения позади и все ясно, ты можешь ехать, ни о чем не тревожась. До свадьбы мы больше не увидимся.
Зачем такие строгости?
Как-то ты говорил, что счастьесама простота, так вотдля того, чтобы уберечь эту простоту.
Мудрые слова! Раньше я думал, что ты поэтесса, а теперь подозреваю, что ты философ. Ты говоришь замечательные вещи. Действительно, если хочешь сохранить естественность простоты, надо быть непреклонным. Чтобы ритм не утратил своей простоты и естественности, необходимо делать паузы в нужных местах. А мы из-за чрезмерной жадности не делаем пауз в поэзии жизни, ритм нарушается, и жизнь становится бессвязной какофонией. Хорошо, я завтра же уеду, вырвусь из плена этих сказочных дней. Это будет как стих из поэмы «Смерть Мегхнада», обрывающийся так же внезапно:
И когда в царство Ямы ушел он
До срока...
Пусть будет так, я уеду из Шиллонга, но месяц огрохайон из календаря никуда не сбежит. Знаешь, чем я займусь в Калькутте?
Чем же?
Пока маши-ма все готовит ко дню свадьбы, сам я буду готовиться к дням, которые последуют за свадьбой. Люди забывают, что супружествоэто искусство и ему нужно каждый день учиться заново. Ты помнишь, Бонне, как в «Рагхуванше» махараджа Аджа описывает Индумати?
Лабонно продекламировала на санскрите:
«В искусстве страстном ученица!»
Без искусства любви нет супружества. Глупцы считают супружество просто соединением и потому после свадьбы пренебрегают истинным единством двух сердец.
Объясни мне, как ты понимаешь это единство? Если хочешь, чтобы я была твоей ученицей, дай мне первый урок!
Хорошо, слушай. Добровольно ограничивая себя, поэт создает ритм. Брачный союз также надо украсить ритмом, ограничивая себя по доброй воле. Когда все получаешь сразу,это самообман, потому что самая дорогая вещь кажется тогда дешевой. Только то, что достается дорогой ценой, приносит истинную радость.
Что же ты считаешь дорогой ценой?
Подожди, дай я сначала расскажу о картине, которая мне представляется. Берег Ганги. Сад близ Даймонд-Харбора. Маленький пароходик, на котором можно за два часа добраться до Калькутты.
Тебе опять понадобилась Калькутта?
Сейчас Калькутта мне не нужна, ты знаешь это. Правда, я хожу в библиотеку,но не заниматься, а играть в шахматы. Адвокаты уже поняли, что в работе я не заинтересован и душа моя к ней не лежит. Поэтому они передают мне только такие дела, которые можно уладить полюбовно. Но после свадьбы я покажу им, что такое работа,не ради заработка, а ради самой работы! Внутри плода манго твердое ядро,несладкое, жесткое, несъедобное,но именно оно определяет форму плода. Ты поняла, для чего нужна жесткая каменная Калькутта? Чтобы у нашей нежности было твердое ядро.
Поняла, Тогда она и мне нужна. Видно, мне тоже придется ездить в Калькутту каждый день.
А почему бы и нет? Но не гулять, а заниматься делом.
Каким же делом? Благотворительностью?
Нет, благотворительностьне работа и не отдых, Это глупейший фарс. Если хочешь, ты можешь преподавать в женском колледже.
Да, хочу. Что же дальше?
Я ясно вижу берег Ганги. На отлогом берегу поднимаются воздушные корни старого разросшегося баньяна. Когда Дханапати плыл по Ганге, направляясь на Цейлон, он, наверно, причаливал к этому баньяну и под ним готовил себе пищу. Направо от баньянамощеная пристань, полуразрушенная, растрескавшаяся, поросшая лишайниками. У пристанинаша легкая лодочка, зеленая с белым. На голубом флажке белыми буквами написано ее название. Какоепридумай сама.
Ты хочешь? Хорошо, пусть будет «Дружба».
«Дружба», это то, что нужно! Я, правда, придумал другое название«Мореплавательница», и гордился даже им, но придется пальму первенства отдать тебе. Итак, через наш сад струится маленький приток Ганги, словно пульсирующая вена гиганта. На одном его берегу мой дом, на другомтвой.
И ты будешь каждый день переплывать этот проток, и мне придется зажигать для тебя огонек в окне?
Мы будем переплывать его мысленно, а ходить будем по деревянному мостику. Твой дом будет называться «Разум», а мойкак захочешь ты.
«Светильник».
Прекрасно! Я установлю на крыше дома лампу, достойную этого названия. По вечерам наших встреч она будет гореть красным светом, а в ночь разлукиголубым. Каждый раз, вернувшись из Калькутты, я буду ждать от тебя письма,оно может прийти, но может и не прийти. Если к восьми вечера я его не получу, я прокляну мою несчастную судьбу и попытаюсь утешиться «Логикой» Бертрана Рассела. Без приглашения я к тебе никогда не придумы это возьмем за правило,