Последняя поэма - Рабиндранат Тагор 8 стр.


А я к тебе?

Лучше и тебе придерживаться наших правил. Впрочем, если ты иногда будешь их нарушать, это даже неплохо!

Если нарушение этого правила не станет правилом, что будет твориться в твоем дометы подумай? Уж лучше я стану носить покрывало!

Хорошо. Но мне все-таки нужно такое пригласительное письмо. Пусть в нем не будет ничего, только несколько строк из какого-нибудь стихотворения.

А я, я не буду получать приглашений? Разве я этого недостойна?

Я буду приглашать тебя раз в месяц, в ночь полнолуния, когда луна является во всей своей красе и славе.

Ты покажешь своей дорогой ученице образец такого приглашения?

С удовольствием.

Омито вынул из кармана записную книжку, вырвал из нее листок и написал:

О ветер южный, прилети,

Легко повей над нашим домом!

Я жду тебя, моя любовь,

Приди ко мне путем знакомым!

Лабонно не вернула ему листочек.

Теперь покажи образец твоего письма,попросил Омито.Посмотрим, какие ты сделала успехи.

Лабонно взяла было лист бумаги, но Омито запротестовал:

Нет, нет, пиши в моей книжке!

Лабонно написала на санскрите, цитируя Джаядеву:

Мита, тымоя жизнь сокровенная, украшение жизни моей.

Тыжемчужина несравненная в океане жизни моей.

Удивительное дело,заметил Омито, пряча книжку в карман,я цитировал стихи женщины, а тымужчины. Но это понятно. Будь то дерево шимул или бокул, они горят одинаковым огнем.

Приглашения сделаны,перебила Лабонно.Что же дальше?

Взошли звезды, Ганга поднялась от прилива, в тамарисковой роще шумит ветер, вода плещется в узловых корнях старого баньяна. За твоим домомпруд, поросший лотосами. На его уединенном пологом берегу ты только что искупалась и расчесываешь волосы. Твои сари всякий раз нового цвета, и вот по дороге к тебе я гадаю, каким оно будет сегодня. У нас нет установленного места встреч. Мы встречаемся то на утоптанной площадке под деревом чампак, то на плоской крыше дома, то на берегу Ганги. Я уже совершил омовение в Ганге, надел белое муслиновое дхоти и чадор, а на ногисандалии, украшенные слоновой костью. Тебя я застану сидящей на ковре. Перед тобой на серебряном блюдепышная гирлянда цветов, в чашесандаловая паста, в углу курятся благовония. Во время праздника Пуджи мы отправимся путешествовать, По крайней мере, месяца на два. Но в разные места. Если ты поедешь в горы, я отправлюсь к морю. Вот основы нашего супружеского двоецарствия. Что ты скажешь о них?

Я согласна им подчиняться.

Между «подчиняться» и «принимать» большая разница.

Я не буду противиться тому, что нужно тебе, даже если мне это будет не нужно.

Тебе не нужно?

Да. Как бы ни был ты близко, ты все равно от меня далеко, и не нужны никакие правила, чтобы сохранить это расстояние. Мне нечего от тебя скрывать и нечего стыдиться. Поэтому супружеская жизнь на два дома на противоположных берегах мне даже удобней.

Омито вскочил со стула и воскликнул:

Я не желаю сдаваться, Бонне! Долой мой сад! Мы и шагу не ступим из Калькутты! Я найму комнату за семьдесят пять рупий над конторой Ниронджона, и мы будем жить там вместе. В мире чувств нет расстояний. На левой стороне широкой полутораметровой постели будет твоя резиденция«Разум», а на правой мой «Светильник». У восточной стены мы поставим шкаф с зеркалом, в котором будет отражаться твое лицо и мое. У западной стеныкнижный шкаф. Он будет заслонять солнце, и в нем будет помещаться единственная в своем роде библиотека для двух читателей. В северной части комнатыдиван. Я буду сидеть в углу дивана, оставив немного места слева от себя. Ты будешь стоять в двух шагах, возле вешалки. Дрожащей рукой я протяну тебе пригласительное письмо, где будет написано:

О ветер южный, прилети,

Прошелести над нашим садом;

Приди, любимая, взгляни

В мои глаза влюбленным взглядом!

Разве это плохо звучит, Бонне?

Вовсе нет, Мита. Но откуда эти стихи?

Из тетради моего друга Нильмадхоба. Он еще не знал тогда своей предполагаемой жены. Но, вдохновленный предположениями, все же отлил английские стихи в калькуттскую форму, причем и я в этом участвовал. Он стал магистром экономики и привел в дом молодую жену, получив за ней пятнадцать тысяч рупий наличными и целый килограмм драгоценностей. Любимая смотрит в его глаза, южный ветер шелестит, и стихи ему больше уже не нужны. Теперь он не будет иметь ничего против, если его соавтор их присвоит.

Над нами тоже будет веять южный ветер, но всегда ли твоя жена останется для тебя молодой?

Останется! Останется! Останется!ударяя кулаком по столу, закричал Омито.

Из соседней комнаты поспешно выбежала Джогомайя.

Что останется, Омито?спросила она.Моего стола явно не останется!

Останется все, что вечно. Вечно юная женаредкость. Но если по милости богов находится хоть одна на сто тысяч, такая жена всегда будет юной.

Может быть, ты приведешь нам пример?

Настанет времяприведу.

Очевидно, это будет не скоро. Так что пойдемте пока обедать.

XIIПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР

После обеда Омито объявил:

Завтра я еду в Калькутту. Мои друзья и родные, наверное, уже решили, что я совсем превратился в кхаси.

Разве твои друзья и родные знают, что ты так легко меняешься?

Они многое обо мне знают. Иначе какие же это родственники и друзья? Но это не значит, что я легко меняюсь или могу превратиться в кхаси. То, что произошло во мне, даже не превращение,это смена эпох, конец старого века. Бог-творец пробудил меня, чтобы создать нечто новое. Позволь нам с Лабонно прогуляться. Перед отъездом я хочу, чтобы мы вместе простились с горами Шиллонга.

Джогомайя разрешила. И Омито с Лабонно пошли рука об руку, тесно прижавшись, друг к другу. Дремучий лес сбегал вниз от края безлюдной тропинки. В одном месте, где лес расступался, сквозь теснины гор виднелось небо. Казалось, оно протягивало ладони, озаренные последними отблесками заходящего солнца. Там они остановились, обернувшись к западу. Омито привлек к себе на грудь Лабонно и приподнял ее голову. Из полуприкрытых глаз Лабонно струились слезы. По золоту неба разливалось рубиновое и изумрудное сияние. Сквозь редкие облака проглядывала такая яркая голубизна, что казалось, будто там, в бесплотном эфирном мире, звучит неуловимая радостная мелодия небесных сфер. Постепенно сумерки сгустились, и раскрытое небо, словно цветок, сомкнуло свои многоцветные лепестки.

Пойдем,прошептала Лабонно, не поднимая головы с груди Омито. Она чувствовала, что настало время вернуться. Омито понял это и ничего не сказал. Он прижал к себе Лабонно, и они медленно пошли обратно.

Я должен ехать завтра рано утром,заговорил Омито.До отъезда я тебя уже не увижу,

Почему?

Глава нашей жизни в горах Шиллонга кончилась на самом подходящем месте. Это была первая песнь нашей прелюдии к раю.

Лабонно промолчала. Она шла, сжимая руку Омито, и в груди ее радость мешалась со слезами. Она знала, что никогда больше непостижимое не пройдет так близко. Священный миг озарения миновал, но за ним для нее не будет покоев новобрачной; ей останется только проститься. Лабонно неудержимо хотелось поблагодарить Омито за эту встречу, сказать ему: «Ты дал мне счастье». Но она не смогла это сделать.

Когда они уже подходили к дому, Омито попросил:

Бонне, скажи мне что-нибудь на прощанье, только скажи стихами, чтобы легче было запомнить. Говори что хочешь, что придет в голову.

Немного помолчав, Лабонно произнесла:

Я счастья тебе не дала,

Свободу лишь подарила,

Последней светлою жертвой

Разлуки ночь озарила.

И ничего не осталось,

Ни горечи, ни сожаленья,

Ни боли, ни слез, ни жалости,

Ни гордости, ни презренья.

Назад уж не оглянусь!

Вручаю тебе свободу,

Последний дар драгоценный

В ночь моего ухода.

Бонне, не надо! Сегодня ты должна была мне сказать совсем не то! Что это на тебя нашло? Сейчас же возьми свои стихи назад, прошу тебя!

Чего ты испугался, Мита? Очищенная огнем любовь не требует счастья. Свободная, она дарует свободу. Она не оставляет после себя ни пресыщения, ни скуки. Что может быть прекраснее!

Но где ты взяла эти стихи, хотел бы я знать?

Это стихи Рабиндраната Тагора.

Я не встречал их ни в одной из его книг.

Они еще не опубликованы.

Как же ты их достала?

Я знала юношу, который глубоко чтил моего отца, как гуру-наставника. Отец давал пищу его разуму, но в сердце юноши был голод. Поэтому в свободное время он обращался к Рабиндранату Тагору и черпал из его рукописей милостыню поэзии.

И приносил ее к твоим ногам?

Он не был так дерзок. Он клал стихи так, чтобы я случайно увидела их сама.

И ты его не пожалела?

Мне не представилось случая. Но я молила бога, чтобы он сжалился над юношей.

Я уверен, что стихи, которые ты мне прочитала, созвучны мыслям этого несчастного.

Да, конечно.

Почему же ты вспомнила их сегодня?

Как тебе сказать... Вместе с этими стихами был еще отрывок. Его я тоже сегодня вспомнила, а почемуне знаю.

Кроткие глаза твои

переполнены слезами,

Но слезами не залить

сердца жертвенное пламя:

В нем сгорает без следа

скорбь любви неразделенной,

Умолкает навсегда

разум, болью ослепленный,

И цветет среди скорбей,

слез и беспредельной муки

Дивным лотосом столистым

вечная печаль разлуки.

Омито спросил, взяв руку Лабонно:

Бонне, почему сегодня этот юноша встал между нами? Это не ревность, я не признаю ревности, но какой-то страх закрадывается в душу. Скажи мне, почему именно сегодня тебе вспомнились эти стихи?

Когда он уже навсегда оставил наш дом, я нашла в его письменном столе эти два стихотворения. Кроме них, там были другие неопубликованные стихи Рабиндраната Тагора, почти целая тетрадь. Сегодня я прощаюсь с тобой, и, быть может, потому мне пришли на память эти прощальные стихи.

Разве то прощание и этоодно и то же?

Что тебе сказать? И о чем вообще мы спорим? Просто эти стихи мне нравятся, вот я их и прочитала тебе. По-моему, других причин нет.

Бонне, произведения Рабиндраната Тагора раскроют свою истинную красоту лишь тогда, когда люди их совершенно забудут. Поэтому я никогда не читаю его стихов. Популярность подобна туману, который влажной рукой заслоняет небесный свет.

Видишь ли, Мита, если женщине что-либо по-настоящему дорого, она это прячет в тайниках души, не выставляя напоказ; так что люди и популярность здесь ни при чем. Это ведь не рынок! Они сами определяют ценность вещи и обычно никогда не торгуются.

В таком случае, Бонне, у меня есть надежда. Я снимаю жалкое клеймо моей рыночной цены и с готовностью ставлю печать твоей оценки!

Мы уже подошли к дому, Мита. Теперь я хочу услышать твои стихи, посвященные концу пути.

Не сердись, Бонне, но я не смогу декламировать стихи Рабиндраната Тагора.

Зачем же мне сердиться?

Я обнаружил поэта, стиль которого...

Я все время слышу о нем от тебя. И уже написала в Калькутту, чтобы мне прислали его книги.

О, ужас! Его книги! За ним водится немало недостатков, но чтобы печататьсядо этого он не дошел! Тебе придется через меня понемногу знакомиться с ним, иначе может...

Не бойся, Мита, я надеюсь, что тоже пойму и оценю его, как ты. И от этого только выиграю.

Каким образом?

То, что я приобретаю по своему вкусумое, и то, что я получаю от тебя,тоже будет моим. Моя способность восприятия удвоится, словно во мне две души. И в твоей маленькой комнате в Калькутте я смогу держать в книжном шкафу стихи двух поэтов. А теперь прочти мне стихи.

После всех этих рассуждений мне уже не хочется стихов.

Но почему же? Я прошу...

Хорошо.

Омито откинул волосы со лба и с чувством начал:

О, прекрасная звезда зари!

Ночь уходит, утро у порога...

Пусть уходит, только ты гори,

Чтобы я нашел к тебе дорогу.

Понимаешь, Бонне, месяц просит утреннюю звезду разделить его одиночество. С ночью ему уже скучно, он ее больше не любит.

Там, где небо встретилось с землей,

Тьму полоской света прорезая,

Я, печальный месяц молодой,

В полусне к звезде моей взываю.

Он в полудремоте, его свет слаб и едва прорезает тьму,это изливается его печаль. Он попал в сети обыденности и всю ночь бредит, пытаясь их разорвать. Какая идея! Грандиозная!

Кружат, завораживают сны,

Царство грез у ног моих клубится,

Пальцы чуть касаются струны,

Не очнуться мне, не пробудиться

Но бремя такого существования в действительности невыносимо. Медленное и вялое течение пересыхающей реки собирает лишь мусор. Тому, кто слаб, достаются одни огорчения. Поэтому месяц говорит:

Ускользает песня от меня,

Замирают звуки ви́ны сонной...

Я угасну на пороге дня,

Завершая путь свой неуклонный.

Но разве эта усталость означает конец? Он еще надеется натянуть ослабевшие струны вины, ему еще слышатся за горизонтом чьи-то шаги.

Приходи ж скорей, моя звезда,

Пробуди меня, напомни мне

Песню ту, звучавшую всегда,

Мною позабытую во сне.

Он надеется на спасение. Он слышит смутный гул пробуждающейся вселенной, и вестница Великого Пути вот-вот появится со светильником в руке.

Песня тонет в бездне тьмы ночной...

Ты спаси ее, звезда зари!

В темноте потерянное мной

Отыщи и свету подари.

Я стряхну оцепененье сна,

И тогда сольется песнь моя,

Песнь, которой ви́на не нужна,

С величавым хором бытия.

Этот несчастный месяця. Завтра утром я уеду. Но я хочу, чтобы пустоту, которая останется после моего отъезда, заполнил свет прекрасной утренней звезды. Все, что было туманным и смутным сном жизни, оживет и засверкает в лучах этой утренней звезды под ее чудесную песнь пробуждения. В этих стихах есть сила надежды, радостная гордость веры в наступающий рассвет. Это не то, что беспомощные, сентиментальные стенания твоего Рабиндраната Тагора!

Но почему ты сердишься, Мита? И для чего без конца повторять, что Рабиндранат Тагор может быть только тем, что он есть?

Все люди сговорились превозносить

Не говори так, Мита. У меня свой вкус. Разве я виновата, что он сходится со вкусом других, и, напротив, не сходится с твоим вкусом? Я даю тебе слово, если мне найдется место в твоей комнате, которую ты будешь снимать за семьдесят пять рупий, я буду выслушивать стихи твоих поэтов, но не буду тебе навязывать моих!

А вот уж это несправедливо! Супружество означает взаимные уступки взаимной тирании.

Ты никогда не сможешь поступиться своим вкусом. На свой духовный пир ты не допускаешь никого, кроме приглашенных, а я с радостью приму любого гостя.

Зря я начал этот спор. Он испортил красоту нашего последнего вечера.

Нисколько. Истинная красота не боится правды, а красота наших отношений именно такова: она вынесет любые испытания.

Все равно мне надо избавиться от неприятного привкуса. Бенгальские стихи тут не помогут. Английские скорее охлаждают гнев. Когда я вернулся на родину, я ведь некоторое время преподавал.

Ох уж этот гнев!засмеялась Лабонно.Он словно бульдог в английском доме, который рычит, завидев развевающиеся складки дхоти, кто бы его ни носил. А при виде ливреи виляет хвостом!

Совершенно верно. Пристрастие к чему-либо не возникает из ничего и не дается от рождения; но большей частью его создают по заказу. В нас с детства вдалбливали пристрастие к английской литературе. Поэтому у нас и не хватает смелости ни ругать ее, ни хвалить. Ну и пусть! Сегодня не будет Нибарона Чокроборти, сегодня будут только английские стихи, без перевода!

Нет, нет, Мита, оставь английский, пока не сядешь дома за свой письменный стол! А сегодня наши последние вечерние стихи должны принадлежать Нибарону Чокроборти, и больше никому.

Омито просиял.

Да здравствует Нибарон Чокроборти!воскликнул он.Наконец-то он стал бессмертным! Бонне, я сделаю его твоим придворным поэтом. Только от тебя он примет венок победителя.

И это его удовлетворит?

Если нет, то я возьму его за ухо и выведу вон!

Ну, хорошо, поговорим об этом после. А теперь я хочу услышать твои стихи.

И Омито прочитал:

Как терпелива была ты со мной

Назад Дальше