Дай я тебе шарф поправлюоглядываюсь я. Он у тебя покосился как-то некрасивоостанавливаю я санки, бросая верёвку на снег и подхожу к дочери.
Аглая смотрит на меня и улыбается.
Пап, а скоро новый год?
Уже скоро. А что? спрашиваю я, уже предчувствую вопрос.
Мама говорит, что тебя не будет с нами в новогоднюю ночь. Это правда?
Да, дорогая. У меня работа.
Я работаю фельдшером на скорой помощи. Платят очень скромно, а потому приходится брать подработку. Вот я и решил в новогоднюю ночь немного подзаработать. Хочу купить что-нибудь для дочки и для её мамы. Пока ещё не решил что. Но с каждым днём я всё больше начинаю думать, что куда лучше провести новогоднюю ночь с ними вместе. Возможно, это как-то бы повлияло на наши отношения с её мамой, пусть мне в это и не очень верится. Вряд ли она обрадуется моему предложению по совместной встрече нового года. Да и Аглая будет куда больше рада моей компании, чем моим подаркам. И всё-таки сейчас деньги для меня стояли на первом месте. Этим самым я пытался компенсировать то отцовское, что не мог дать в полной мере, будь наша семья полной. Да и той строгости, что я должен был бы проявлять по отношению к Аглае, как её папа, не было и в помине. Ей достаточно было одного взгляда, чтобы обезоружить меня. Как её вообще можно ругать? Нет уж. Пусть этим занимается мама. Я пас.
Пап, давай я тебя покатаю? предложила вдруг Аглая. Теперь моя очередь везти.
Боюсь, что ты не сдвинешь меня с местаусмехнулся я, но всё-таки, испытывая ребяческий задор, который передался мне от дочери, сажусь на санки. Вешу я почти что 80 килограммов, так задача для дочери невыполнимая.
Но та не привыкла так просто уступать, а потому делает несколько робких попыток сдвинуть сани с места. Ничего не выходит. Но тут я прихожу на помощь и незаметно отталкиваюсь ногами.
Так нечестно! возмущается Аглая. Ты себе ногами помогаешь!
Ничего подобногопарирую я в притворном удивлении. Ты просто очень сильная девочка. Только давай всё-таки я повезу тебя. Мама, должно быть, уже накрыла на стол и ждёт тебя на ужин.
А ты будешь с нами ужинать?
Я не голоденвру я. Боже, как часто, даже слишком часто мне приходится врать этому ангелу. Надеюсь, очень на это надеюсь, что когда-нибудь она меня простит и поймёт.
Через некоторое время я уже стою у подъезда и наблюдаю как из окна четвёртого этажа мне машет миниатюрная ручка моей дочери. Я тоже машу ей в ответ. Надо бы идти, но что-то удерживает меня на месте. Дочка уже скрылась за бордовыми занавески, понукаемая мамой ужинать. Не отдавая себе ни малейшего отчёта в своих действиях я возвращаюсь в подъезд. В прихожей меня встречает удивлённый взгляд Дарьи (именно так зовут мою бывшую).
Ты забыл что?
Нет. Я бы хотел поужинать. Есть там на меня порция?
Слушай, давай без этого.
Я только поужинаю и сразу же уйду. Хотя бы чай. Я замёрз немного, если честно.
Хорошо, проходи, мой руки.
Папа, папавбегает в прихожую дочка и заключает меня в объятия. Ты голодный? Я тебя покормлю.
Очень голодный, если честно.
Ужинали молча, соблюдая этикет. Как только был допит чай, я поспешил выйти со стола.
Ты уже уходишь? спрашивает явно огорчённая этим Аглая.
Да, у меня ещё дела. Какие дела могут быть важнее дочери? ловлю я себя на этой мысли и буквально прихожу в отчаяние.
Я думаю дела могут и подождатьнеожиданно нашёл я поддержку у Дарьи. Оставайся.
Я пробыл почти допоздна. Новогоднюю ночь я решил провести вместе семьей, а потому попросил начальство снять меня с дежурства. Да и дежурство в новогоднюю ночь было скорее бегством от одиночества. Вот только с подарками я ещё не решил как быть. Что же подарить маленькой принцессе?
***
Кот, очень старый, бывший когда-то домашним, имевший в прошлом имя Василий или попросту Васька, а теперь предоставленный сам себе, живя преимущественно на свалке, притащился на пустырь, что располагался за городом.
Васька в последние дни чувствовал себя очень плохо. У него болело всё тело, сильно слезились глаза, он почти ослеп и оглох. Не удивительно, так как ему уже было больше двадцати лет. На пустырь его привёл инстинкт, как часто это происходит с животными, которые чувствуют, что подходит их время.
Стояла глубокая седая зима. С самого утра дул пронизывающий, сильный ветер, который только усилился с наступлением сумерек. Васька всем телом припал к земле, этакий комочек, и представлял себе яркие картинки из прошлого, из своего детства, когда он беспечно гонял стайки воробьёв и голубей, с интересом наблюдал за своим отражением в апрельских лужах, подставлял свою мордочку первым, ещё робким лучам солнца. Васька не чувствовал холода и ветра. Его уже как будто здесь и не существовало. Но вот, вдруг, он почувствовал какое-то шевеление из под земли. Что-то упёрлось ему в лапки. Он невольно отпрянул назад. Это был росточек подснежника, который от того тепла, что дал старый кот, проснулся и потянулся ввысь, думая, что это солнышко возвещает о скором приходе весны. Васька увидав среди белого снега зелёный росточек невольно залюбовался им. А тот, в свою очередь, тянулся к нему как к источнику тепла. Но так как Васька держался от него на почтительном расстоянии, то росток совсем поник и припал к земле, вот-вот готовый быть вырванным с корнем от потуг не утихавшего ни на секунду ветра. Васька подошёл ближе и закрыл собой росток от ветра. Тот вновь немного потянулся ввысь, но не смело, с опаской. Васька замурлыкал в удовольствии и казалось улыбнулся ростку. А тот, в знак дружбы и благодарности, прижался вновь к его лапкам, словно это была тёплая перина. Только один ветер в ту ночь был свидетелем этой странной дружбы кота и цветка.
Утром, едва погасли звёзды, проснулся и росток. Он подрос немного за ночь и цвет его стал более зелёным, тогда как он был только салатовым, да и корни заметно углубились в землю. Росток совсем окреп и уже стал походить на маленький подснежник. Едва проснувшись, подснежник ткнулся в лапки коту, но тот никак не отозвался. Да и от самого кота больше не веяло тем теплом, что он давал накануне, когда дул сильный ветер, к утру совсем прекратившийся. Росток уткнулся сначала в одну лапку, затем в другую, потом пощекотал мордочкуникакой реакции. Вместо кота его теперь согревало солнышко, которое всё ярче и ярче светило с каждой минутой нового дня. В течении всего дня росток инстинктивно тянулся ввысь, но не переставал щекотать кота, надеясь, что тот проснётся и снова улыбнётся ему.
Когда же росток, точнее уже цветок подснежника проснулся на следующий день, то его друга рядом не оказалось. Наверное, его кто-то забрал, кому-то понадобилось его тепло также, как оно было нужно мне, иначе я бы погиб от ветратак думал подснежник.
На протяжении всей зимы подснежнику снился Васька. Вот он вновь подле него, вот вновь ему улыбается, а сам подснежник тянется к нему, по привычке ища тепла.
***
Её осеньэто грусть. Но приятная грусть, как воспоминание чего-то ушедшего, но такого родного и тёплого, к чему хочется прикоснуться и прижаться, хотя бы и мысленно.
Её осеньэто ожидания. Она сама не знает чего ждёт, но она настолько привыкла ждать, что не может отказаться от этого даже не чувства, но некоего внутреннего ощущения, но и это не совсем кажется то, скорее даже потребность, назовём это потребностью в ожидании. Самое яркое выражение этогодолгое пребывание у окна, когда кажется, что весь мир будто замер, будто застыл на фотографии, а ты в этом строгом и ограниченном ракурсе ищешь себя, но никогда не находишь.
Её осеньэто одиночество. Но она скорее даже нуждается в этом одиночестве. Оно подобно колючему, но тёплому шерстяному свитеру, связанному умелыми руками бабушки. Так и хочется одеть его, чтобы разогнать все прочие наваждения дня, которые цепляются подобно холодным каплям дождя, от прикосновение которых невольно вздрагиваешь. Этому одиночеству недостаёт только тепла, книги, человека рядом.
Её осеньэто взросление. Она взрослеет каждый раз, когда смотрит на этом мир сердцем. Она видит в других себя, а потому чувствует их, понимает, не может не сопереживать! Но и радость, счастье других ей знакомо! Она улыбается вместе с ними, их надеждыеё надежды. Она учит разделять, но не завидовать! И вместе с тем она остаётся ребёнкомхрупким, в чём-то даже наивным, но искренним. В такие моменты она прекрасна. Жаль, что она про это ничего не знает.
Её зимаэто тепло. Тепло, которое она расточает только на то, что ей по-настоящему дорого. А так она предпочитает холодность в словах, жестах, мимике. Улыбка для неёнепозволительная роскошь.
Её зимаэто домашний уют. Там она может спрятаться, побыть собой и с собой наедине, выплакать всё то, что было завуалированно теплотой солнечного света и что принималось всеми за чистую монету. Каждый день она превозмогает себя, чтобы вновь казаться сильной. И каждый день у неё это выходит всё хуже и хуже. Она буквально уже кричит, но её никто не слышит. Для всех довольно и того, что она исполнительный сотрудник.
Её зимаэто одинокие прогулки по вечернему городу. Ей нравится прислушиваться к скрипу снега под подошвой сапожек. Тогда ей кажется, что её кто-то сопровождает, кто-то очень добрый. Она обожает смотреть на то, как переливается снег в свете уличных фонарей. Что-то в этом её буквально завораживает. Именно в эти моменты она чувствует себя маленькой девочкой. Мир там, в детстве, казался ей волшебным. Всё вокругсказочное королевство, а она в нём принцесса. Теперь же Как же много изменилось с тех пор, пожалуй даже слишком многое! Этого, кажется, просто нельзя вместить в человеческое сердце.
Её зимаэто чашка дымящегося чая. Это отличное время, чтобы поговорить с собой, прислушаться к себе, проанализировать то или иное. Она слишком часто спотыкалась и падала, чтобы теперь просто идти с высоким забралом навстречу. Каждый её шаг обдуман, взвешен, прожит. Она ненавидит себя, когда снова влюбляется. Она ругает себя, что совсем не повзрослела, раз подпускает к себе так близко и так скоро. Хрупкое, надломленное сердце. Она словно птица, которой везде мерещится клетка, пусть и из чистого золота. Небо для неё даже уже не предел, а необходимость, каждодневная необходимость.
Её веснаэто радость. Радость солнечного зайчика, который без устали играет улыбкой на её губах. Увидев однажды её улыбку можно навеки потерять голову.
Её веснаэто надежды. Они всегда несмелые, робкие, в чём-то даже неуклюжие, но они всегда с ней. Она и сама, если честно, мало верит в них, но тут же ругает себя за малодушие и некую душевную трусость, когда гонит всякие мысли связанные с ними. Она движется к мечте медленно, даже слишком медленно, но никогда не останавливается или меняет курс, как делает большинство, кто считает свою мечту недостижимой или глупой. Признаться себе в этом и решиться на подобное, значило бы для неё глубоко оскорбиться. Она ребёнок, но такой ребёнок, который даже к глупостям относится со всей несвойственной этому серьёзностью. Хрупкое создание, но со стальным характером. По-моему, это здорово.
Её веснаэто бессонница. Да и разве можно уснуть, когда внутри что-то рвётся наружу, что-то неопознаваемое, но вместе с тем воспринимаемое всем существом как часть себя. Она боится этого неизвестного ей чувства, спрашивается о нём в книгах, в популярных блогах, но так и не находит ответ. Всё слишком поверхностно, сжато, отсекаемо условными категориями; в конечном счёте просто пошло! Но как расцветает она под влиянием этого неведомого порыва! Будто она босая гуляет по вечно-зелёному лугу, ступая ещё по влажной от росы траве. И такая лёгкость во всём теле. Она хочет бежать, она бежит, спотыкается, падает, но от этого смеётся ещё сильнее. А потом наваждение пропадает, спугнутое реальностью. Разве об этом можно кому-то поведать, да так, чтобы её поняли?
Её веснаэто музыка. Без неё она уже не представляет своей жизни. В тайне от всех она мечтает выступить однажды на сцене, исполнив перед публикой какую-нибудь песню. Много раз она мысленно рисовала эту картину. Но если бы ей предложить сейчас исполнить свою мечту, она бы испугалась, право, испугалась, замахала бы на вас руками, а может быть даже посмеялась. Нет, такого не может быть. Она просто не сможет. Она наверняка забудет слова или кто-нибудь подшутит над ней, пока она будет петь. Нет, этому не бывать. Онатрусишка, а потому не за чем её убеждать в обратном. Но всё-таки нужна известная доля смелости, чтобы признаться себе в некоторых вещах, особенно в тех, которые, скорее всего, вызовут у того, с кем с ними делишься, улыбку и непонимание.
Её летоэто море. Она никогда вживую не видела море, но тем сильнее её желание осуществить эту мечту. Запечатлеть в сердуе всю его красоту так, чтобы даже спустя много лет, закрыв глаза, она бы видела его снова перед собой, слышала бы плеск воды, жмурилась бы от слишком яркого солнца. Ей кажется, что после этого её жизнь круто поменяется в хорошую сторону.
Её летоэто сладкие слёзы. Те, что просятся сами собой из-за какой-нибудь глупости, право глупости, но в тоже время такой трогательной глупости, что невозможно иначе. Сторонний наблюдатель сочёл бы её за плаксу и слишком впечатлительную натуру. И, возможно, оказался бы прав. Она и не может жить по другому, не иначе, чем впитывая в себя всю красоту этого, таки прекрасного мира. Она не хочет видеть его другим. Имеет право.
Её летоэто звёзды. Она любит смотреть на них перед сном. От этого у неё невольно начинает кружиться голова. Как, в сущности, далеко они, эти светлячки, и в тоже время так близко! Вон зажглась ещё одна звёздочка, робкая, несмелая, в чём-то так похожая на неё саму. Может и она однажды обернётся звездой, и точно также будет освещать кому-то его жизненный путь. Ей бы очень этого хотелось.
Её летоэто свидания. Сколько раз она в голове рисовала идеальное проведённое свидание! Вот они идут вместе под руку, вот болтают о всякой чепухе, но такой важной чепухе в эти моменты, вот прощаются, долго, даже слишком долго, не желая ни на минуту отпускать друг друга, потому что сразу же начнут скучать, писать, звонить, уже не представляя свою жизнь без друг друга. Как же ей остро не хватает романтики, которую не в силах дать ни замечательная летняя погода за окном, ни тёплый, ласковый ветерок, играющий с её локонами, ни звёзды, которые будто бы смеются над ней в эти минуты! О какой романтике может вообще идти речь, если нет рядом того, с кем можно поделиться самым заветным и дорогимдушевной теплотой.
Глава 4
Кофейно-карамельный снег в бликах спящих фонарей, гудящих, подобно сытым пчёлам в летний зной, окаймлённый бурой грязью неловко, неумело подведённых глаз бойкой красавицы. Справа и слеваватная тишина. Под ногамихруст сахарного печенья, заботливо подаваемый матерью с молоком по утрам, где-то на уровне детских восприятий. Лица, много лиц, фигур, очертаний людей. Из них, как будто на выбор сделанный могучей рукой судьбы, на самый край отсвета падает знакомая тень. Она спешит, кусает малиновые губы, не знает куда деть руки, заламывает их, пытается даже избавиться от них, спрятать, укрыть в сарафановой тьме, потому как отсвет уже позади, будто это элемент дешёвого декора, а не часть её самой. Она не хочет сейчас быть заложницей своего тела, этой тюрьмы, изображённой мазками сусального золота, умелого, но отчего-то спешащего уличного художника, не оставившего ничего, кроме инициалов, да и то стёртых под воздействием времени. Её душит мороз, так некстати врывающийся незваным гостем в её лёгкие. Она молит сейчас только об одномне расплакаться.
Он несомненно узнаёт её, даже останавливается, поводя плечами, отгоняя сомнения и прошлые обиды; зовёт её по имени, тихо, но с каждым разом громче и громче, настолько громко, что его голос прорезается сквозь ватную тишину, одеялом укутавшую грязный городок, она наконец замирает и останавливается, но поворачиваться к нему боится, видна лёгкая дрожь, будто колышется деревце на ветру. Он приветствует её, но она ничего ему не отвечает, продолжая оставаться в нелепом положении. Теперь к боли примешивается липкий страх. Она не может сдвинуться с места, раскрыть рта, распахнуть взглядасделать что-нибудь, чтобы дать ему понять, что она рада слышать его голос, признаться в этом себе (наконец-то признаться!) поприветствовать его улыбкой. Но у неё ничего не выходит. Она будто дрожит от холода, оставаясь мыслями вместе с ним и одновременно очень далеко, где-то в будущей жизни, придуманной и так умело нарисованной, по-Набоковски, её воображением. Он же принимает это довлеющее молчание за презрение, сбивчиво извиняется, пробует даже отшутиться, но это выходит настолько карикатурно, что он тут же замолкает и спешит скорее убраться. С чего он вообще взял, что имеет какое-то бы ни было право обращаться к ней, как к доброму другу, после всего того, что когда-то было? Дурак, дурак, дурак. Вся дорога домой была выстлана этим зацикленным и нелепым дурак. Скорее забыть, вычеркнуть, отодвинуть, выбросить из памяти. Напрасная, напрасная работа, дурак!