Хаим Вайсман вздрогнул, вспомнив о примусе, а также о поисках, которые велись борцами за великие идеи в его квартире все эти годы. Чекисты искали золото, петлюровцы - все подряд, белых интересовали исключительно такие сокровища, как большевики, немцев - почему-то только шнапс, а зуавов - комнатные собачонки, которых к тому времени в Одессе подавали под видом антрекотов а ля рюсс в кафе Фанкони. Кроме вышеперечисленных представителей постоянно меняющихся властей к Вайсману заходили и другие люди, предлагавшие купить прокламации против Антанты или сменять полбуханки хлеба на револьвер. Со временем Хаиму стало казаться, что он живет в проходном дворе, и где-то в глубине души Вайсман радовался, что его Сарра не дожила до того дня, когда их дом превратился в нечто среднее между полицейским участком, сумасшедшим домом, борделем и таможенным департаментом.
Да, этот день для Хаима складывался удачно еще и потому, что его соседка мадам Бала гула занесла ему несколько бычков, которых ее сын, несмотря на запреты белых, красных, Антанты, интервентов, не говоря уже о более мелких хозяевах Одессы, продолжал ловить в море. Прикрыть границу по береговой линии ни у одной из властей не хватало сил, времени и канатов: они делили город между собой. Мадам Балагула относилась к Хаиму Вайсману, как положено доброй соседке, почти с искренней привязанностью. Мадам никогда не забывала, что именно стараниями Хаима ее покойный муж работал извозчиком в таком доходном месте, как Английский клуб. Она бы, конечно, делала для старика больше, однако и мадам Балагулу, несмотря на ее антисемитическое происхождение, обыскивали и грабили - будь здоров.
Хаим Вайсман решил, что будет самым правильным немедленно почистить рыбу и съесть ее, пока кто-то не пришел и не конфисковал эти излишки продовольствия в помощь голодающим Поволжья. А картошку можно пока спрятать в тот тайник, куда до революции, на ночь глядя, он помещал брюлики. Однако, переводя взгляд на окно, старик опустился на стул с тремя уцелевшими ножками и прошептал, проклиная себя: «Накаркал». К его дому подъезжала телега, в которой сидели вооруженные люди.
Выпустя так и не почищенного бычка из вмиг ослабевшей руки, Хаим еще раз пожалел, что не живет на Молдаванке, куда благодаря стараниям Михаила Винницкого не решалась заглядывать ни полиция, ни милиция, не говоря уж об Антанте, которая тоже хотела жить и дышать воздухом. А может быть, на этот раз к нему опять пожаловали ребята с того веселого хутора, где королюет Винницкий? Их давно не было, целых два месяца. Старик пристально посмотрел на подымающихся по лестнице людей и понял, что ошибся. Люди Винницкого никогда не ездили на телегах и не одевались с таким шиком. Кроме того, они любили ходить по делам ночью, когда даже ЧК не посылала патрули дальше пятидесяти метров от своего здания. «Гайдамаки», - решил Хаим, увидев головной убор одного из них. Но гайдамаки не ходили в обмотках. «Кавказцы», - передумал Вайсман, разглядев за поясом у другого два кинжала и револьвер с перламутровой рукояткой. Но среди кавказцев блондины тогда были редкостью, как и среди одесских ювелиров. Третий был одет так, что Хаим даже не рискнул определять, кого он из себя представляет: в юнкерской шинели, простреленной на груди, генеральских галифе с лампасами, на боку у него висел австрийский палаш, а с плеча постоянно норовила съехать трехлинейка имени капитана Мосина.
Разглядев вид транспорта приехавших и красную полосу на папахе одного их них, Вайсман понял, что это чекисты. Хаим начал усиленно вспоминать, как их контора рекламирует сама себя. Однако из длинного изречения насчет холодной головы и других жизненно важных органов ювелир помнил только о длинных руках.
Раньше чекисты приезжали на обыск в автомобиле. Но с тех пор, как их шофера переманили более высоким окладом люди Винницкого, чекисты пользовались машиной только по ночам. Ездить на ней они не умели, зато вполне сносно научились заводить авто кривым стартером, и под звуки мерно стучащего по ночам мотора избавляли Одессу от лишних, с их точки зрения, ртов.
«Доигрался, - подумал на всякий случай Хаим, пытаясь выяснить, за что он провинился на этот раз, открывая взорвавшуюся стуком дверь. - ЧК все видит и все знает не хуже "Патэ-журнала».
- Вы будете Вайсман? - с серебряными нотками в голосе сказал человек в обмотках, потому что до конца не мог поверить, что перед ним именно ювелир. Недорезанный буржуй маскировался старушечьим платком на заплатанном лапсердаке и внешне плохо походил на агента мирового империализма, который существует только ради угнетения трудящихся.
Старик молча кивнул головой и еще раз пожалел, что не успел съесть хотя бы одну картошку.
- Мы располагаем данными, - бодро смотрел в глаза ювелира человек в гайдамацком уборе, не дожидаясь ответа, - что вы скрываете бриллианты от диктатуры пролетариата. Вот мандат на обыск, - и сунул под нос Хаима засаленную бумажку с круглой, треугольной и квадратной печатями. Старик сделал вид, что верит этой компании на слово, потому что корявые буквы прыгали на бумажке перед его испуганными глазами с частотой пальцев второго чекиста.
- Предлагаем добровольно сдать награбленное у народа! - бодро продолжил чекист в обмотках, а молчавший до сих пор генерал-юнкер добродушно добавил:
- А то отправим в ставку генерала Духонина!
Человек с кинжалом тоже открыл рот, распространил запах добротного самогона и закрыл его, не сказав ни слова, только кивнул для проформы непокрытой головой.
Хаим Вайсман не знал, кто такой генерал Духонин. Он всю жизнь с утра до вечера, с обязательными выходными по субботам, создавал произведения искусства и не интересовался политикой. Поэтому он мог только догадываться о чем-то явно нехорошем. Слова о Духонине юнкер в штанах генерала произнес с тем же недобрым оттенком, что и петлюровцы, когда собирались после своего обыска отправить Хаима «до його Карлы Маркса». Однако этому доброму намерению помешали какие-то люди в погонах, выбившие нарушителей своей границы из квартиры Хаима за канат, разделяющий Ришельевскую с Малой Арнаутской. Вслед за убежавшими петлюровцами они тут же начали производить свой обыск и, хотя называли ювелира «господином», обещали в случае чего помочь ему встретиться с некой Лябурб. Хотя старик не догадывался, кто такие Духонин, Маркс и Лябурб, он понимал, что вполне может обойтись без их компании. Такому мироощущению очень способствовал одинаковый тон людей с разными политическими убеждениями, произносивших незнакомые имена.
Поэтому старик на всякий случай молчал, как героические подпольщики в застенках контрразведки при прежней власти. Он молчал, в который раз жалея, что не перебежал четыре месяца назад за границу Малой Арнаутской и не поселился на Молдаванке. К жителям этого района города даже чекисты относились с явным уважением. Когда они, видимо по ошибке, захватили Сеню Вола, которого даже родная мама ласково называла ганыфом, через пару часов об этом сильно стали жалеть. По было поздно.
Сеня Вол вообще-то отличался тихим покладистым характером, за что его ценил сам Михаил Винницкий. Если .он ему говорил: «Сеня, возьмите людей, а вместе с ними один банк», - Вол никогда не возражал. Если возникала необходимость, Сеня мог сделать пять банков и десять налетов, чем вызвал жгучую ревность стареющей Сони Золотой Ручки, которая по женской слабости больше семи налетов в день не выдерживала. И такого человека чекисты схватили только за то, что он носил при себе револьвер. И совершенно случайно перед этим выпалил из него все пули с целью личной самообороны. Но чекисты, как назло, зачем-то запрещали людям иметь всякую частную собственность, и револьверы вошли в это понятие. Они просто не хотели конкуренции и поэтому разрешили носить оружие только самим себе. А Вол на их требования почему-то не реагировал, и его увезли в тюрьму. Но через два часа этот памятник архитектуры окружили тачанки, подводы, пролетки и автомобили, в которых сидели солидные люди в канотье, бабочках и даже не со «Смит и Вессонами», а с пулеметами, не говоря уже о бомбах.
Для большей солидности две пары биндюгов волокли орудия, из которых в мирное дореволюционное время производил салюты портовый боцман Джиджи-Мокки. Чекистам и начальнику тюрьмы был выставлен ультиматум: или через десять минут ребята увидят рядом с собой Вола, или начальник тюрьмы останется безработным. Потому что, если Молдаванка перенервничает, от самого нужного чекистам здания останутся только устные мемуары. И Вола тут же выпустили на волю, признав, что взяли его исключительно по ошибке.
Но то же был тихий Вол, а не старый ювелир Вайсман; и хотя их носы имели одну форму, чекисты почему-то предпочитали ходить в гости с обысками к Хаиму, а не к Сеньке.
Бывший ювелир продолжал хранить перепуганное молчание как свое последнее достояние. Тогда человек с кинжалом открыл рот во второй раз и задал убийственный вопрос:
- Игде ваши дрова?
Хаим почувствовал, что его спина начинает потеть, как будто в комнате с весны продолжала работать «буржуйка». «Чтоб вы сгорели! - мысленно пожелал своим гостям ювелир, любивший чекистов еще больше, чем дореволюционных городовых. - Узнали...»
Переживать было от чего. Несколько дней назад в дом Вайсмана заглянули неизвестные. Старик привычно поднял руки вверх, и только потом вопросительно посмотрел на вошедших.
- Мосье Вайсман, - обратился к нему один из них, и ювелир мгновенно успокоился, хотя продолжал напрягать руки в стоячем положении. Так могли обращаться к нему исключительно деловые люди. Дальнейшие слова незнакомца подтвердили это предположение.
- Скоро начинается мучение с теплом, а Фонтан уже остался без заборов. Мы имеем предложить до вас небольшую партию отличных дров.
Сделка состоялась. Старик Вайсман опустил руки и стянул с пальца последнюю оставшуюся драгоценность в виде обручалки, на которую не позарилась ни одна из властей, а тем более налетчики, уважавшие Гименея не меньше Гермеса.
Конечно бы неплохо, чтобы кто-то распилил дрова, потому что у старика Вайсмана для такого подвига не хватало физических сил даже в пору его расцвета. Но потом, как-нибудь, он с кем-то договорится. Только вот что предложить за работу: из вещей остались боты и пальто Сарры с воротником, побитым молью, а последний шкаф в квартире «буржуйка» сожрала еще в начале марта. Но ничего, что-нибудь придумается. Главное, вопрос отопления немножко решен. Однако, после того, как ювелир поделился своей радостью с мадам Балагулой, соседка пришла в ужас.
- Хаим, что вы наделали! - в ужасе отшатнулась к дверям Балагула. - Этих дров никто у них не брал даже даром. Теперь вы стали соучастником и саботажником. В Одессе всегда найдется стенка, возле которой вам дадут последнюю в жизни тень.
И мадам Балагула поведала отставшему от жизни ювелиру, что это за дрова, из-за которых вполне, как он сейчас понял, могут отправить одновременно к Духонину, Марксу и Лябурб. Предприимчивые ребята нашли самый ходовой перед отопительным сезоном товар в районе железнодорожного вокзала. Они тихо-мирно расковыряли динамитом рельсы и, погрузив шпалы на телеги, сделали положенное количество выстрелов по уцелевшим часовым. А затем поехали по Одессе заниматься реализацией дров. Чека оценила эту операцию не как очередную подготовку города к зиме, а не меньше, чем диверсию, разработанную мировой буржуазией, чтобы оставить Одессу без самой надежной связи с Лубянкой и остальной Большой землей. Поэтому теперь тот, у кого найдут шпалу, не может рассчитывать, что из нее ему выдолбят гроб.
Старик не ответил на вопрос, приближающий его к стенке с максимальной быстротой даже для революционного времени, и по-прежнему хранил свое золото, которое молчание.
Однако, оказалось, чекистам не хуже ювелира было известно, где он держит дровяной запас. Хаим медленно шел к своему сараю в окружении всезнающих людей и лихорадочно думал: какие слова он должен сказать в монологе у стены. Ювелир был воспитан на классической литературе, где перед расстрелом все герои обязательно что-то пропагандировали. Вайсман прикидывал, что «Боже, царя храни» не крикнет из принципа, а из «Вставай, проклятьем заклейменный...» он запомнил только первую строчку. В голове вертелись только слова хорошо знакомой одесской песни, как в Валиховском переулке нашли двух холодных лягавых, чего он искренне желал всем чекистам в мировом масштабе, а не только тем, что за ним пришли.
Шпалы в сарае выдали с головой саботажника, вредителя и контрреволюционера Вайсмана. Однако чекисты почему-то не поставили его к стенке, хотя она была рядом, а смотрели на старика с нескрываемой симпатией.
- Ну что, - ласково спросил Вайсмана человек в обмотках, - сами покажете, где спрятаны бриллианты или ... чистосердечная помощь органам победившего народа учтется трибуналом.
Хотя старик понял, что этих чекистов пока интересует конфискация бриллиантов, а не дров, он все-таки не раскрыл рта.
- Дайте топор! - крикнул чекист в раскрывшиеся синхронно окна, и они тут же одновременно захлопнулись. Но серебряник Блох, несмотря на отсутствие работы по-прежнему ненавидевший давнего конкурента Вайсмана, все-таки принес чекистам топор. Он надеялся, что Хаиму отрубят голову именно его топором, и серебрянику это было вдвойне приятно.
Однако чекисты не собирались использовать топор по варианту, задуманному Блохом. Они споро вытащили шпалы из сарая и начали яростно рубить их. Генерал в юнкерской шинели, отбросив винтовку, победоносно сек просмолившиеся бруски своим австрийским палашом, словно это была конница противника. Молчаливый человек ковырял сразу двумя кинжалами отскакивающие из-под топора поленья.
Чекисты швыряли щепки в сарай и продолжали превращать шпалы в самые настоящие дрова.
- Сейчас найдем бриллианты, - пообещал первый, на мгновение оторвавшись от поисков клада, спрятанного буржуазией от нуждающихся, - и вы пойдете с нами.
Вайсману сильно хотелось спросить, что будет, если чекисты бриллианты не найдут, но на всякий случай он опять промолчал.
Через полчаса со шпалами было покончено, однако бриллианты в них отчего-то не отыскались. Чекисты нервно посмотрели на Вайсмана, и тот быстро прислонился к ближайшей стенке. Не говоря ни слова, сотрудники ЧК вышли из двора, почему-то не захватив с собой Вайсмана, хотя такая прогулка ему была обещана. Когда цокот лошадиных копыт по брусчатке стал затихать, Хаим отклеился от стены и выкрикнул им вслед:
- Пламенный привет!
А про себя подумал: «В том смысле, чтоб вы сгорели».
Вайсман медленно поднялся в свою квартиру, которую в скором будущем пообещали уплотнить. Старик не понимал, что это такое, но подозревал, что кроме очередной пакости новая власть других сюрпризов ему не преподнесет. Он подобрал упавшего бычка с пола, бережно сдул прилепившуюся к нему пыль и подумал о том, что завтра нужно бы начать переносить дрова в квартиру. На всякий случай. И не забыть бы занести несколько поленьев мадам Балагуле. Ведь соседка заботится о нем, словно у старика осталось хоть что-то, что бы он мог ей завещать, кроме неприятностей.
А в общем этот день закончился для Вайсмана так же хорошо, как и начинался. И довольный Хаим заглянул на огонек к мадам Балагуле, которой помог устроить маленькое счастье со своим бывшим младшим компаньоном Юзефом Зайончковским-Дивари. За это мадам была очень благодарна Вайсману, а постоянно обедавший у нее Зайончковский-Дивари - тем более.
- Скажите, мосье Вайсман, - с порога обратился к Хаиму пришедший почему-то позже, чем обычно, Юзеф с двойной фамилией, - у вас чекисты были?
При упоминании о чекистах старик поперхнулся душистым морковным чаем и от волнения положил в рот кусочек сахарина, который собирался растягивать еще на две чашки. Мадам Балагула обратилась к своему возлюбленному почему-то официально:
- Юзеф, зачем вы в последнее время пьете из людей ведрами кровь своими речами?
- Нет, вы скажите, - продолжал допытываться у Вайсмана экс-компаньон, несмотря на замечание своей сожительницы по средам и пятницам, - чека прибегала?
- Прибегала, прибегала, - ответила вместо Вайсмана мадам Балагула. - Садитесь до столу.
- Значит, господа чекисты были. А дрова они нарубили? - не реагировал на приглашение Юзеф.
- Нарубили, - машинально повторил за ним Вайсман,
- Как говорят: чем мог, тем помог, - высокомерно поднял голову Зайончковский-Дивари и уверенно пошел к столу. - А то вот мадам Балагула утверждала, что и не способен на большой поступок. Так что, дорогая, вы будете иметь мне сказать после этого бенифиса?
ПОЛЕТ В СТРАТОСФЕРУ
В середине шестидесятых годов в Дюковском парке приземлился самолет. Как он летел, никто не видел, даже пограничники. И ничего удивительного: если они с более современной техникой не усекли Руста, превратившего Красную площадь в аэродром, то что тогда говорить о каком-то Дюковском парке лет тридцать назад? Тем более, что в этом самолете начисто отсутствовали двигатель и другие приборы, позволяющие ему шуметь в небе. Так себе коробка с надписью «Аэрофлот», стоящая носом к местному пруду, откуда сбежали жабы из-за санитарного состояния воды.