«Лавр Георгиевич» спокойно продолжил своё плаванье, но вокруг нас, к сожалению, всегда что-то болталось, высовывалось и прислонялось к стенке.
Глава LВёдра и альбомы(остров Гербарий)
Очередной остров, к которому мы подошли с пушечным салютом, остался поначалу нем.
Он не ответил на наш салют и тихо безмолвствовал, лёжа, как тюлень, в скользких волнах океана. Потом из берёзовой рощи выглянула какая-то бордовая харя, заросшая, как морж, тугими водорослями, крикнула: «Гербарий!» и исчезла.
Разнообразие, сказал Суер, вот чем поражает Великий Океан!
Ну взять хоть бы этого Гербария, подхватил Кацман. Ну как же это многообразно! Давайте бороздить океан и находить новое!
Борозджениедело серьёзное, сказал старпом, но нашебессмысленно. Мы ничего не ищем.
Эх, старпомыч, рассмеялся капитан, зато многое находим! Подумаешь, ерунда: кто ищет, тот всегда найдёт. Он знает, что ищет, и находит это. Для меня эта пословица устарела. Я ничего не ищуя только нахожу!
Извините, кэп, сказал старпом, но сейчас-то что мы нашли? Этот гербарий? Да это чушь!
И мы её нашли? спросил капитан.
Нашли.
Вот и чудесно! Мы можем проплыть мимо этого острова и оставить чушь за бортом, а можем и задуматься. Как-никак, а гербарийэто альбом засушенных растений.
Лично мне нравятся засушенные рыбы в стиле вяленой воблы, сказал Кацман.
Интересно, нет ли на этом острове чего-нибудь подобного. Давайте маленько притормозим. Узнаем, что здесь, собственно, засушивают.
Эй, на острове! крикнул Пахомыч, изрядно притормозив ручным кабельстаном.
Чего изволите? высунулся всё тот же бордовый лик.
Ну как вы тут? Засушиваете, что ли?
Не всегда, послышалось в ответ, только если уж очень мокрые.
А потом чего делаете?
В вёдра складываем.
В какие ещё вёдра?
В эмалированные. С крышкой.
А не в альбомы?
В какие альбомы?
Вот хрен морской, плюнул Пахомыч, Ты ведь сам орал: «Гербарий! Гербарий!» Какого же чёрта гербарий в вёдра? А? В альбомы надо!
Да? удивился борджовый. А у нас всё больше в вёдра.
Ну вот, кэп, вздохнул старпом, вытирая плот собла. Изволите видеть добороздились гербарий хренов
Да ну, сказал Кацман, у вас, старпом, нет подхода к людям, разговариваете пёс знает как! Вопроса не можете толком поставить! Давайте-ка я поставлю!
Тпу! плюнул старпом. Ставьте, ядрёна вошь!
Эй, милый друг! крикнул Кацман. Во-первых, здравствуйте, а во-вторых, вы засушиваете растения, не так ли?
Так-так, согласно закивал Бордж, немного удивившись. А как вы догадались?
Мы просто знаем, что такое гербарий, с лёгким раздражением пояснил Кацман. Итак, засушиваете, а потом что ж? Неужто складываете в вёдра?
Зачем же? удивился островитянин. В банки! Это чтоб ведро набрать, сколько ж надо насушить? Мы вначале в банки и потом уж по вкусу добавляем.
Ха! засмеялся Кацман. Ну вот, теперь всё ясно. Они засушивают укроп и зверобой, складывают в банки и потом по вкусу добавляют. Вот он, ихний гербарий!
Так-так! поддакивал мордж. Петрушку, пустырник, ромашку.
Ха! смеялся лоцман. А в вёдра-то чего кладёте? Грибы, что ли, солите?
Так-так! поддакивал морбрдж. Гербы.
Грибы, подправил лоцман. Кэп! Ха! У нихгрибарий! Как называются грибы-то ваши? Сыроежки? Свинушки? Опёнки?
Да нет, отвечал морджовитянин. Герб Синегории,
Татароманджурии,
Фанаберии,
Сарайстана,
Демонкратии,
Страстотерпии,
Охреновании.
И это всё в вёдра?
Ну конечно, в вёдра удобнее.
А гербы откуда берёте?
Да они растут тут повсюду, прям под кустами, а больше на пеньках.
Давайте высадимся, кэп, предложил Кацман. Наберём гербов, насолим.
Да стоит ли? Не будем попусту шлюпку марать. Если б это были хорошие грибы, вроде шампиньонов, с которыми мы встречались, а слишком много гербов нам не надо. Эй, любезный, ты кинь нам сюда на судно пару-тройку гербов.
Пожалуйста, сколь хошь накидаю, ответил бордж и накидал нам с берега пару вёдер гербов. Всё больше Казахстана.
Солить мы их не стали, а просто нанизали на суровые нитки и развесили между мачтами сушить.
Они долго болтались под солёным морским солнцем, хорошо провялились, и мы любили, бывало, выпить портеру и закусить вяленым гербом.
Самая лёгкая лодка в мире
Часть первая
Глава IМорской волк
С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой.
Хотелось идти по улице, открывать иногда рот, чтоб зуб блестел, чтоб прохожие видели, что на мне тельняшка, и думали: «Это морской волк».
В соседнем дворе жил ударник Витя Котелок. Он не был ударником труда. Он был ударник-барабанщик. Он играл на барабане в кинотеатре «Ударник». Все верхние зубы были у него золотые, а нижниежелезные.
Витя умел «кинуть брэк».
Перед началом кино оркестр играл недолго, минут двадцать, и наши ребята мучительно ожидали, когда же Витя «кинет».
Но Витя нарочно долго «не кидал».
Наконец в какой-то момент, угадав своим барабанным сердцем особую паузу, он говорил громко:
Кидаю!
Оркестр замирал, и в полной тишине начинал Витя тихохонько постукивать палочкой по металлическому ободу барабана и вдруг взрывался, взмахнувши локтями. Дробь и россыпь, рокоты и раскаты сотрясали кинотеатр.
Витя Котелок подарил мне шикарный медный зуб и отрезал от своей тельняшки треугольный кусок, который я пришил к майке так, чтоб он светил через вырез воротника.
Я расстёгивал воротник и надевал зуб, как только выходил на улицу.
Зуб был великоват. Я придерживал его языком и больше помалкивал, но с блеском улыбался.
По вечерам ребята выносили во двор аккордеон и пели:
В нашу гавань заходили корабли,
Большие корабли из океана
Сумерки опускались на Москву и приносили с собой запах моря. Мне казалось, что в соседних переулках шумит прибой, и в бронзовых красках заката я видел вечное движенье волн.
Распахнув пошире воротник, я бродил по Дровяному переулку, сиял зубом в подворотнях. Порывы ветра касались моего лица, я чувствовал запах водорослей и соли.
Море было всюду, но главноеоно было в небе, и ни дома`, ни деревья не могли закрыть его простора и глубины.
В тот день, когда я пришил к майке треугольный кусок тельняшки, я раз и навсегда почувствовал себя морским волком.
Но, пожалуй, я был волком, который засиделся на берегу. Как волк, я должен был бороздить океаны, а вместо этого плавал по городу на трамвае, нырял в метро.
Мало приходилось мне мореходствовать. Как-то две недели проболтался в Финском заливе на посудине, которая называется «сетеподъёмник», обошёл Ладожское озеро на барже под названьем «Луза».
Шли годы, и всё меньше моря оставалось для меня в небе. Никаких водорослей, никакой соли не находил я ни в Дровяном переулке, ни в Зонточном.
Выход к морю, бормотал я про себя, гуляя по Яузе, мне нужен выход к морю. Мне просто-напросто негде держать корабль. Вот Яузародная река, но попробуй тут держать корабльневозможно. Мёртвый гранит, отравленные воды.
Каждый год собирался я в далёкое плаванье, но не мог найти подходящее судно. Покупать яхту было дороговато, строить плотгромоздко.
Купи резиновую лодку, советовал старый друг художник Орлов.
Мне нужно судно, а не надувное корыто. К тому же хочется придумать что-то своё, необычное.
Сделай корабль из пустых бутылок. В каждую бутылку сунь по записке на случай крушенияи плыви!
Целый вечер сидели мы у Орлова в мастерской, что находится как раз у Яузских ворот, и придумывали корабли и лодки из разных материаловптичьих перьев, разбитых гитар и даже членских билетов спортивного общества «Белая лебедь».
В Москве невозможно держать корабль, сказал наконец Орлов. Какой тут корабль? Стены, машины, троллейбусы. Тебе нужен выход к морю.
Конечно! крикнул я. Выход к морю! Я задыхаюсь без выхода к морю и нигде не могу его найти. А Яузаэто не выход.
Яузапрекрасный выход. Построил бы корабль и поплыл прямо из мастерской. Но держать здесь корабль невозможно. Строй лодкукорабля тебе в жизни не видать.
И вдруг мне пришла в голову некоторая мысль.
Я вздрогнул, сжал зубы, но мысль всё-таки легко выскочила наружу.
Я построю лодку, но только самую лёгкую в мире.
Самую лёгкую? В мире? А сколько она будет весить?
Не знаю Хочется поднимать её одной левой.
Без бамбука тут не обойтись, сказал Орлов, задумчиво пошевеливая бородой и усами. Бамбуксамый лёгкий материал.
Куплю десятка два удочек.
Удочкиэто прутики. А нужны брёвна.
Тот год в Москве была особенно морозная и снежная зима. Каждый вечер разыгрывалась в переулках метель, и казалось странным думать в такое время о бамбуке. Но я думал, расспрашивал знакомых. Мне советовали накупить удочек, ехать в Сухуми, писать письмо в Японию. Некоторый наш знакомый, Петюшка Собаковский, подарил коготь бамбукового медведя.
Постепенно разошёлся по свету слух, что есть в Москве человек, ищущий бамбук. Неизвестные лица, большей частию с Птичьего рынка, звонили мне:
Вам нужен бамбук? Приезжайте.
Я ездил по адресамчаще в сторону Таганки, но всюду находил удочки или лыжные палки. Кресла, этажерки, веера.
Вместе со мной болел «бамбуковой болезнью» художник Орлов, который был вообще легковоспламеняем.
Коренастенький и плотный, он никак не соответствовал своей гордой фамилии. Во всяком случае, ничто не напоминало в нём орлани нос, ни бледный глаз, разве только усы растопыривали порой свои крылья и сидели тогда на бороде, как орёл на горной вершине.
На Сретенке живёт милиционер Шура, сообщил мне Орлов, говорят, он видел бамбук.
Какой милиционер?
Не знаю, какой-то милиционер Шура, художник.
Что за Шура? Художник или милиционер?
Сам не пойму, сказал Орлов, Петюшка Собаковский сказал, что на Сретенке стоит на посту милиционер Шура. Он же и художник. И вот этот Шура в каком-то подвале видел вроде бы то, что нужно.
Несколько дней через нашего знакомого Петюшку мы договаривались с Шурой. Наконец Петюшка сообщил, что милиционер-Шура-художник будет ждать нас в половине двенадцатого ночи на углу Сухаревского переулка.
Глава IIБамбук или граммофон?
К ночи разыгралась метель.
Поднявши воротники и поглубже нахлобучив шапки, мы с Орловым шли по Сретенке. На улице было снежно и пустомороз разогнал прохожих по домам. Иногда проезжали троллейбусы, совершенно замороженные изнутри. На углу Сухаревского переулка стоял милиционер в служебных валенках.
Не знаю, как с ним разговаривать, шепнул я Орлову, как с милиционером или как с художником?
Валенки шагнули к нам.
Ищущие бамбук следуют за мной, сказал милиционер в сретенское пространство, оборотился спиной и направил свои валенки в переулок. Он шагал быстро, рассекая метель, взрывая сугробы. Спотыкаясь и поскальзываясь, мы поспешили за ним.
«Ищущие бамбук следуют за мной», повторял я про себя. В первой половине этой фразы чувствовался художник, а уж во второймилиционер.
Скоро он свернул в низкорослую подворотню, открыл ключом дверь под лестницей, и мы оказались в какой-то фанерной каморке. На столе стояла электрическая плитка и неожиданный старинный граммофон. На стене висела картонка, на которой был нарисован тот же самый граммофон. Признаков близкого бамбука видно не было.
Толкаясь коленями, мы сели на тахту, а милиционер Шура, не снимая шапки, включил плитку, поставил на неё чайник.
Это моя творческая мастерская, строго сказал он.
Мало метров, живо откликнулся Орлов, и они завели длинный разговор о мастерских и долго не могли слезть с этой темы. Кубатура, подвальность, заниженность
Потом милиционер-художник стал показывать свои этюды, а мы пили чай. Стакан за стаканом, этюд за этюдом. Время шло, бамбуком и не пахло.
Меж тем милиционер всё больше превращался в художника. Он уже снял шапку и размахивал руками, как это делали, наверно, импрессионисты. Орлов похваливал этюды, а я маялся: вопрос «где бамбук?» крутился у меня в голове.
Ты что молчишь? сердито шепнул Орлов. Хочешь бамбукхвали этюды.
Отличные этюды, сказал я, сочныевот что ценно. А где же бамбук?
А зачем вам бамбук? спросил милиционер-художник, слегка превращаясь в милиционера. Для каких целей вам нужен бамбук?
Вопрос был задан столь серьёзно, будто в желании иметь бамбук заключалось что-то преступное. Шура как бы прикидывал, не собираемся ли мы при помощи бамбука нарушить общественный порядок.
Орлов объяснил, в чём дело, и не забыл похвалить этюды, напирая на их сочность. Милиционер-Шура-художник-любитель немного смягчился.
Да бросьте вы, ребята, этот бамбук, неожиданно сказал он, хотите, я вам граммофон отдам?
Граммофон? Но мы в связи с бамбуком
Берите граммофон. Пружину вставитебудет играть. А бамбукладно. Потом как-нибудь и бамбук достанем.
Я растерянно поглядел на Орлова и увидел в глазах его жалобный и дружеский блеск. Ему явно хотелось иметь граммофон. Я перевёл взгляд на милиционера и понял, что надо выбирать: или бамбук, или граммофон.
Хороший граммофон, пояснил Шура, превращаясь в художника. Мне его одна бабка перед смертью подарила. Смотрите, какая труба!
Давай и граммофон, и бамбук, не выдержал Орлов. Усы его распустили крылья, принакрыли гору бороды.
Не много ли? сказал Шура, и взгляд его двинулся в милицейскую сторону.
Погодите! сказал я. Какой ещё граммофон! Вы же обещали нам бамбук показать.
Да на улицу выходить неохота, признался милиционер-художник. Надоела эта метель, совсем замёрз на посту. А там ещё в подвал лезть. Лучше бы посидели, о живописи поговорили Ну ладно, раз обещал, покажу. А граммофон сам починять буду.
Глава IIIПровал
За полночь метель разыгралась всерьёз. Снежные плети хлестали по лицу, фонари в Сухаревском переулке скрипели и стучали, болтаясь под железными колпаками.
Я замёрз, но веселился про себя, мне казалось смешноночью, в метель, идти по Москве за бамбуком. Орлов отставал. Его тормозил оставшийся граммофон.
Я не уверен, что это бамбук, говорил милиционер-художник. Торчит из подвала что-то, какие-то деревянные трубы.
Вот видишь, сердито шептал Орлов. Надо было брать граммофон.
Проходными заснеженными дворами подошли мы к трёхэтажному дому. Окна его были темны, а стёкла выбиты, и метель свободно залетала внутрь, кружилась там и выла, свивала снежные гнёзда.
Дом скоро снесут, сказал Шура. Жильцов давно выселили. Граммофон отсюда, с третьего этажа, а подвал вон там.
Сбоку к дому был пристроен коричневый сарай. Мы открыли дверь, заваленную снегом. Включив фонарь, Орлов шагнул вперёд и остановился.
Это не подвал, а провал, ворчливо сказал он.
Пол сарая действительно провалился, а под полом оказалась глубокая яма, которую заполняла гора всевозможной рухляди. Из этой горы и торчало то, что привело нас сюда, трубы, покрытые столетней пылью.
Нужен крюк, сказал Орлов. Или загогулина. Дотянемся до трубы и вытащим её наружу.
Какой крюк? нетерпеливо спросил я. Где он? Держи меня за хлястик, а Шура пусть фонариком светит.
Орлов крепко ухватил меня за хлястик, я наклонился над провалом, протянул вперёд руку. До трубы было довольно далеко, но рука моя всё вытягивалась и вытягивалась, и я даже подивился таким свойствам человеческой руки. Когда до трубы оставалось сантиметра два, хлястик неминуемо лопнул и я полетел в тартарары.
Ударившись коленями о груду щебня, я повалился на бок. Какие-то кроватные спинки, углы корыт, гнилые батареи центрального отопления окружали меня.
Я говорил: надо загогулину, сказал Орлов, ослепляя меня фонариком. Посмотри, что это за круглая штука валяется.
Я поднял овальную жестянку, протёр её. Из-под слоя пыли выглянули тиснёные буквы.