Профессор глянул на часы. Пора было идти, а то Лотта снова станет сетовать, что он опоздал и любит науку больше, чем её. В принципе, она была права. Радикальных возражений против такой формулировки Натан не имел, но сказать об этомзначило получить полчаса вдохновенных нотаций и обиженно надутые губки в придачу. Обида ей не шла. А в чтении нотаций она была несомненным экспертом, всегда подбирая настолько несуразные аргументы, что на них было просто нечего возразить. Может быть, именно поэтому роман светила современной педагогики и скромной лаборантки с соседней кафедры продолжался уже почти год, перейдя из скрытой формыв принародную, и грозя, по мнению очевидцев, закончиться свадьбой. Очевидцы были в чём-то правы. И если о свадьбе пока речи не шло, то начало совместной жизни было совсем не за горами: господин Мартен дал объявление о продаже своей квартиры недалеко от центра и стал присматривать жильё попросторнее и район позеленее.
Он к ней привык. Лотта была симпатична, не умна, и терпелива ровно настолько, чтобы после первой встречи вне института, дождавшись подходящего момента, повторно затащить его в постель. Хотя, он не был уверен, что это так уж необходимо. За вторым разом последовал третий, потом четвёртый. Пухлые розовые губки и огромные голубые глаза выражали печаль, одиночество, тоску покинутой собачки. Натан раз за разом боролся с собой, но постепенно шёл на уступки. Он не питал особых иллюзий о возвышенности их союза, но образ красивого недоступного холостяка всё чаще доставлял ему неудобства. Последнему «неудобству» едва исполнилось восемнадцать, так что, когда, обозрев широко и добровольно раздвинутые ноги в белых чулочках, профессор ощутил влечение, то почувствовал себя педофилом и сменил тактику. Девица в чулках получила единицу и обещание в следующий раз подробно изложить куратору курса, чем она провинилась. Та ушла, размазывая по блестящим румянам потёки чёрной туши и, похоже, навсегда возненавидела философию. А профессор обзавёлся постоянной подругой.
В размышлениях о личной жизни он едва не сбил идущего навстречу молодого человека. Они изобразили симметричный нелепый пируэт, чтобы не стукнуться плечами, Натан автоматически завершил движение, разворачиваясь.
Прошу прощения, коротко и сухо прозвучал слаженный дуэт. У Натана возникло странное ощущение: будто случайно сказанная одновременно фраза должна что-то значить. Рука дёрнулась поправить на переносице очки, но жест был лишь данью привычке: Лотта всё-таки уговорила его довериться современным врачам, и уже полгода Натан прекрасно видел, отчего мир обрёл объёмное цветное изображение, которое иногда даже мешало своей яркостью и резкостью. Он всмотрелся в нечаянного собеседника: не студент, как ему показалось вначалескорее, аккуратный аспирант или молодой специалист. На лацкан был пристёгнут свеженький зелёный пропуск, двойник того, что носил на работу Натан, относя незнакомца к преподавательской гильдии. Интересно, с какой же он кафедры?
Отглаженная сорочка и со вкусом подобранный коричневый пиджак не позволяли причислить его к приверженцам точных наук: галстук немного ярковат. Может, химик или биолог? Тогда почему он в тёмном? Эти ребята обожали светлые тона: чем ближе к медицинскому халату, тем лучше. И совсем нелепая стрижка: волосы соломкой обрамляют круглое лицо Пожалуй, Натан сказал бы, что молодой человек гуманитарий. Может, учитель литературы (если бы сам не был на соответствующей кафедре профессором и не знал точно, что этого мальчика в их рядах нет). Слегка затянувшееся молчание нарушил недифференцированный субъект:
Добрый день, профессор Мартен. Меня зовут Петер Цверст, я преподаю на кафедре юриспруденции
12
Натан почувствовал настоятельную необходимость присесть. Иными словами, у него подкосились ноги. Ничего общего не было между этим приятным и вежливым молодым учителем и тем безобразно расхлябанным типом с вечно подведёнными глазами, исколотым татуировками, который чуть не свёл профессора с ума пять лет назад. Может, просто имя совпало. А внешность другая стрижка и стиль одежды сделают неузнаваемым кого угодно. Кроме того, ни на руках, ни на шее не было ни намёка на китайского дракона, игральные кости или шипастую розутолько бледная кожа, кстати, вполне ухоженная и гладкая. Но голос За прошедшие годы ему ни разу не приходилось вздрогнуть, перепутав заговорившего с ним человека с тем студентом. Голос, который недавний слепец, полагавшийся на обострившийся слух куда больше, чем на неверное зрение, узнавал и выделял в шуме толпы. Голос, ставший синонимом почти непристойного: необычныйвысокий, но хриплый, который так сладко звучал в холодном воздухе тёмного лекционного зала. Его нельзя было ни подделать, ни смыть, как фальшивые татуировки с кожи
Профессор, вам нехорошо? встревожено спросил парень. Только в самых уголках серых с прозеленью глаз затаилась усмешка.
Цверст, вы?! наконец выдавил тот.
Да, я, обаятельное лицо озарила знакомая наглая улыбка.
Преподаватель?
Криминалистики.
Нашел же дело по душе! не сдержавшись, брякнул Натан первое, что пришло на ум.
Цверст заразительно рассмеялся:
Ну же, профессор! Долой былые обиды. Я честно думал о своём плохом поведении, делал уроки и усердно учился. Теперь я полон раскаянья за бесцельно потерянные годы юности, впрочем, никакого раскаянья в его голосе не было и в помине. Доброжелательность и ирония, что-то до боли напоминавшие профессору Петер протянул ему ладоньоткрытый, дружественный жест. Не пожать её было бы просто не вежливо.
Уверенная, сильная рука, нежная кожа. По кончикам пальцев скользнул холодот металлического браслета часов. Натан понял, что пропал. Как туман, без труда проникающий сквозь плотно закрытые ставни, к нему вернулось воспоминание: те же руки, но только неуверенные, безвольные, холод вычурных грубых браслетов на его запястьях въедается в его судорожно стиснутые ладони, безнадёжный шепот: «Я знаю, что вы чувствуете». Ноздри затрепеталии немедленно уловили запах одеколонавсё тот же, или очень похожий. Он даже потянулся вперёд, чтобы лучше его различить
Неизвестно, чем кончилось бы дело, но, хвала всем святым, их прервали: по коридору процокали лаковые каблучки.
Натан! Я жду тебя уже полчаса! Ну сколько можно?! Лотта капризно надула розовые губки.
Простите, это я задержал профессора, с обезоруживающей искренностью повинился Петер.
Так вы знакомы? просияла девушка, и у Натана закрались нехорошие подозрения, что обаятельный оболтус проститеобаятельный молодой коллегапользуется в кругах дам несомненной популярностью.
Лотта, здесь все со всеми знакомы, беззаботно пояснил тот. Вы же знаете, как это бывает: слухи в этих стенах разносятся быстро
Девушка прекрасно поняла намёк, согласно зарделась, затрепетав ресницами, и поймала Натана под локоть. Он послушно накрыл её ладонь своей. Впрочем, сделал это, стремясь выиграть ещё хотя бы секунду времени, которое было ему жизненно необходимо, чтобы сморгнуть и отвернуться, перестав вглядываться в удивительно знакомое лицо. Всё понимающие и ничего не забывшие светлые глаза, казалось, видели его насквозь.
13
Натан плохо помнил, как они распрощались. Кажется, Цверст просто по-приятельски кивнул и, не оглядываясь, ушёл по коридору, а Лотта потащила его на прогулку. Обязательный элемент общения: старый город, уютные ресторанчики и узкие улочки, розы с лотка знакомого цветочника (она любила белые, сладко пахнущие совершенно не похожим на розы запахом), а потом таксии его квартира, как оказалось, слишком маленькая для двоих
Телефонный звонок очень кстати настиг его, когда они сидели в кафе. Девушка с удовольствием подцепляла круглой ложечкой воздушный крем с пирожного, а Натан задумчиво рассматривал уже третью чашку горького аргентинского кофе. Услышав голос говорящего в трубке, он на секунду задумался, а потом коротко и по-деловому обещал: «Да, буду». Деликатно, но непреклонно, извинился перед спутницей и отправился на позабытое заседание кафедры, заранее зная, что ни на какое заседание не пойдёт.
Этому чувству не было названия. Он бродил по улицам, будто только что прозрел. Словно лишь вчера распрощался с очками И его накрывало, волна за волной, сумасшедшее головокружение. Сознание выхватывало по одному абсолютно отрывочные образы, в которых не было ни системы, ни смысла. Так Натан узнал, что магазинчик сувениров на Бадерштрат, который он помнил чуть ли не с детства, закрыт, а в доме, где он находился, теперь японский ресторан. Что напротив Инно Брасселз, крупнейшего супермаркета в самом центре, теперь не толпятся таксисты, а ждут то ли за углом, то ли на неизвестно где расположенной стоянке. А одетая в форму дорожного инспектора (почему-то с таксёрскими шашечками на рукаве) девушка выстраивает желающих прокатиться в очередь, и по одной подзывает нарядные желтые машины, таким нехитрым образом лишая возможности подзаработать частников. Что, несмотря на респектабельный район, в узких переулках с полуподвальными барами даже днём работают проститутки и предлагают дурь (он сначала не понял, что это за странный тип показывает ему какую-то мятую самокрутку, быстро появляющуюся и незаметно исчезающую в обвислом рукаве). Над книжным развалом вдоль широкого бульвара, где профессор частенько покупал что-нибудь почитать, мирно соседствовало воробьиное семейство и лоснящаяся белая кошка, совершено к воробьям равнодушная.
Всё, что он в течение пяти лет легкомысленно оставлял на периферии сознания, искренне полагая, что оно со временем исчезнет, вырвалось наружу, не позволяя уложить себя обратно в пыльные закрома ненавязчивой памяти. Он думал о Петере.
В точности вспоминалось напряжение их первой встречи и последующее противостояние. Азартная игра, в которой не оказалось победителя. Только проигравшие. А ведь Петер так стремился к победе! Где, когда зародилось это странное желаниепривлечь профессора к себе? И не было ли это желание обоюдным? Сидя в одном из подозрительных баров, мужчина спрятал лицо в ладонях. Холодные кончики пальцев, легшие повыше бровей, стремились унять абсурдную, на первый взгляд, мысль: не был ли он сам охвачен тем же бредом, не желал ли онподсознательночтоб Петер его позвал? В конце концов, он пошёл за ним, поддавшись на глупую провокациюв занюханный клуб, рискуя натолкнуться там на своих же студентов, совершенно не имея объяснения, как его туда занесло. Горячий стыд был почти таким же сильным, как минуту назадсмятение. Каждый день, одеваясь, стряхивая невидимую пылинку с лацкана, убеждаясь, что узел галстука идеален, он утверждал своё превосходство, а Цверст не уступал, выходя к доске в потёртых джинсах и сомнительной футболке, становясь всегда напротив и заглядывая в глаза, словно спрашивая: «Можно или нельзя?». И, допив до дна коньяк, оказавшийся здесь отвратительным, Натан признал, что больше всего ему хотелось взглядом сказать «можно», спустив взведенный курок, и рухнуть замертво от того, как это постыдно, неправильно и противоречит этическим нормам.
Их разговор в холодном тёмном зале, о котором профессор предпочитал не вспоминать, даже думая об ошибках прошлого, сейчас вспомнился дословно. Что помешало ему тогда взять студента за шкирку и выставить вон, как приснопамятную восемнадцатилетнюю девицу в белых чулках? Ответ был прост: стоило приблизиться ещё на полшагаи Петер бы победил. Потому что сил сопротивляться желанию, не озвученному даже в мыслях, не осталось бы совсемигра окончена. Уносят трупы. Занавес.
14
Натан положил на стол купюру. Пора было идти домой. Итак придётся долго объясняться с Лоттой по поводу его внепланового опоздания К тому же, завтра наверняка всплывёт, что на заседании он не был. Профессор глянул на часы и с ужасом обнаружил, что уже половина девятого. Свалить задержку на пробки и старых знакомых, увы, не получится никак.
Он рассеянно покрутил головой. Пришедшее на ум решение, сводившее к нулю все проблемы, было абсурдным и тягостным. Ровно настолько, чтоб на какой-то момент всё-таки показаться верным. Он ускорил шаги, взгляд обрёл заинтересованную, ищущую осмысленность. Очевидно было, что он совершает большую ошибкудля исправления ещё большей. Впрочем, какая из этих ошибок действительно крупнее, он не думал, доверившись субъективному понимаю «так надо», продиктованному моралью и с детства задолбленными принципами.
Придумывать оправдания было унизительно. Он молча переждал тираду, в которой обвинения и угрозы граничили со слезами, а потом достал из кармана квадратную, обитую чёрным бархатом коробочку. За последние пять лет изменилось многое, даже расписание ювелирных магазинов. Небольшой, но чистый и хорошо огранённый бриллиант, сверкал, как новенький гвоздь в крышке гроба. Может быть, Лоттане лучшая из женщин. Но рядом с ней ему уж точно не будет грозить сумасшествие по имени Петер Цверст.
В это время предмет моральных терзаний профессора даже не подозревал о том, какую бурю всколыхнуло его появление в сложной душе господина Мартена. За квадратным столиком на втором этаже дешевого кафе собралась исключительно живая и колоритная компания.
Всё равно я не понимаю, зачем тебе это нужно, демонстративно-скучающе глядя вниз, заявила сидящая рядом девушка. Весь «Бармаглот»общепит пополам с читальным залом для студентоврасполагался в одном огромном зале, оставляя нижний этаж некурящим, а верхний, своеобразным бельэтажем жавшийся к стенам, всем остальным. С одной стороны, решение было верным: дым поднимался вверх и не мешал нежелающим травиться. С другоймест на балкончиках всё время не хватало, особенно в сессию, когда нервно дымили даже закоренелые противники этого дела. Сейчас кафе пустовало: ввечеру мало кто заходил сюда, кроме эксцентричных любителей непритязательного антуража.
А я не понимаю, о чём ты говоришь, весело включаясь в любимую игру, парировал Петер.
Ну, знаешь! девушка сердито вскинула голову, длинные, по пояс, русые волосы, собранные в хвост, мотнулись за широкий парапет, словно сигнальными флажками, повиснув на нём яркими цветными прядями. Я про то, что ты мог бы делать блестящую карьеру, вместо чего вдруг проявил сверхъестественную тягу к просвещению. Ты же три балла не добрал до лучшего выпускника
Ясмин, улыбаясь, покачал головой парень, лучшим выпускником у нас была ты. Неужели, если бы я набрал лишних три балла, ты не поднажала бы и не выбила ещё штук пять?
Я бы тебе уступила, с жаром ответила девушка. Мало кто из старых знакомых узнавал её теперь. Впрочем, после странного решения сменить институт и род деятельности вообще, большинство старых знакомых закономерно отсеялись. В конце концов, я, как и планировала, всего лишь консультант по культурным ценностям, а из тебя мог бы выйти первоклассный детектив.
Ты просто гордишься, что тебе форму дали, «всего лишь консультант», передразнил собеседник. На этом разговор увял, отрицать очевидное не было смысла: девушка и впрямь гордилась назначением в полицию на должность эксперта в области культурного наследия.
А мне кажется, работа педагога очень благородна, подала голос модно стриженая брюнетка с вызывающим, откровенным взглядом. Петер послал ей благодарную многообещающую улыбку. Эмма зачастую выручала его в спорах такими незатейливыми фразами. Девушка томно опустила ресницы, отчего Цверст про себя ухмыльнулся: он-то знал, что глубокие вздохи и красиво декольтированная блуза призваны произвести впечатление отнюдь не на него, а на четвертого участника вечернего чаепития, тихого, бледного юношу, молчаливо наблюдавшего, как тает в заказанном кофе шарик мороженного. К сожалению, Томас по какой-то необъяснимой причине воспылал симпатией к Петеру, но как только это стало понятно, и последний уже начал придумывать, как ему выкрутиться, на горизонте появилась Эмма, скромно и ненавязчиво затесавшись в компанию. Подумав немного и разобравшись в ситуации, Цверст, со свойственным ему отсутствием такта, вызвал барышню на разговор, чуть не довёл до слёз намёками, а потом популярно объяснил, что счастье в виде чахоточного Томаса ему даром не нужно, а потому, пусть делает что хочет, только изолирует его! С тех пор он активно обхаживал Эмму, особенно в присутствии Тома, за что имел немало моральной поддержки.
Угу, желчно хмыкнула Ясмин, Петер просто влюблён в педагогическую стезю
Томас непонимающе поднял на неё взгляд, но объект обсуждения успел незаметно и выразительно наступить подруге на ногу, так что развития темы не последовалоона отвернулась и снова уставилась вниз, цветные пряди соскользнули с парапета.
Разговор свернул на недавнее громкое дело о хищении и попытке вывоза в Штаты какой-то безумно известной картины никому неизвестного автора. Оживилась даже Ясмин, а Петер, ограничившись своевременным заинтересованным хмыканьем, задумался.
Что осталось для него в бунтарском ученическом прошлом? Что заставило из всех возможных путей свернуть именно на тот, что привёл его к мраморным ступеням обители знаний, из которой он был когда-то изгнан с позором? Ответ был один. Он знал это так же хорошо, как то, в каком году начал свой кровавый путь легендарный Джек Потрошитель. Азарт, уважение, проверенное на прочность самообладание, красота образов и изящество мысливсё это мешалось в сумасшедшую, упоительную какофонию. У всего этого было мужское имяНатан. Сумасшествие бурной влюбленности едва повзрослевшего подростка быстро прошло, угаснув в отрыве от подкармливающих его встреч с предметом страсти. Обида с постулатом: «Да как он мог?!», робко пряталась по тёмным углам подсознания: слишком идеален был образ Учителя, чтобы так просто на него обижаться, или позволить себе ждать какой-то определенной реакции. Эта мысль была основой всего случившегося. Будучи человеком, в сущности, беззаботным, Петер вряд ли позволил бы себе убиваться из-за несчастной любви дольше одного вечера. Может быть, он подсознательно надеялся, что эта история ещё не закончена?