Из-за этого кое-кого из нас столь просто ублажить. Так чего же ты, малец, ждешь?
У Джорджи мелькнула мысль, как, должно быть, было бы здорово опрокинуть поднос с едой на колени первому помощнику. Она задалась вопросом, осмелится ли сделать вид, что споткнулась? Нет, лучше не стоит, не то он сам слетает за плеткой-девятихвосткой.
Мы сами за собой поухаживаем, Джорджи, а то ты и так сегодня задержался с выполнением своих обязанностей,проговорил капитан, когда она устанавливала поднос на стол между ними.
Она посмотрела на него с некоторым изумлением. Она не ощущала какой-то вины за то, что забыла сделать что-то, о чем ее даже не поставили в известность. И все же ее вывело из себя, что он даже не потрудился объяснить, о чем идет речь, вообще не обращал на нее внимания, погрузившись в изучение принесенной еды, которую затребовал его отвратительный приятель.
Какую именно обязанность я упустил из виду, капитан?
Какую? Ну, разумеется, мою ванну. Я люблю принимать ее сразу после обеда.
Вода пресная или морская?
Пресная, причем всегда. Ее тут предостаточно. Горячая, но не обжигающая. Обычно требуется восемь полных ведер.
Восемь!Она быстро опустила голову в надежде, что он не заметил ее смятения.Конечно, сэр, восемь. А это раз в неделю или через день?
Удивляюсь тебе, мой милый,проговорил он со смешком.Разумеется, ежедневно.
У нее вырвался стон. И с этим она не могла ничего поделать. Ей уже было безразлично, слышал он его или нет. Этот здоровенный вол желал быть привередливым. Она бы тоже была не против ежедневной ванны, но не тогда, когда это значило притаскивать по восемь ведер воды с самого камбуза.
Она повернулась, чтобы уйти, но ее остановило пояснение первого помощника:
На полуюте, нахаленок, есть специальный подъемник для ведер с водой. Можешь его опробовать, но я сомневаюсь, что с твоими мускулами ты сможешь поднимать по четыре ведра за один раз. Лучше используй бочку с водой, что стоит подле трапа, чтобы разбавлять горячую ванну. Тебе это сэкономит кое-какое время, а я прослежу, чтобы бочку каждый вечер для тебя наполняли.
Она кивнула в знак благодарности, единственное, на что в этот момент была способна. Ну и что, если он повел себя любезно, предложив ей такую услугу. Все равно он ей не нравился, как и его чистюля капитан.
Как только дверь за ней закрылась, Конни пожелал узнать:
С каких это пор ты на корабле принимаешь каждый день ванну, Хок?
С тех пор, как я заполучил в помощницы эту милую девушку.
Надо было бы мне сообразить,засопел Конни.Но вряд ли она тебя за это станет благодарить, когда пересчитает все мозоли у себя на руках.
Не думаешь же ты, что я действительно заставлю таскать ее полные ведра? Не приведи Господь, она обрастет тогда мышцами, которые ей вовсе ни к чему. Нет, я уже устроил, как Генри продемонстрирует свою доброту и благородство.
Генри?усмехнулся Конни.Доброту?И добавил:А ему-то ты не сказал об этом?
Естественно, нет.
И он ничего не спросил?
Джеймс хохотнул.
Конни, старина, ты задаешь столько вопросов о любом моем шаге, забывая, что никто другой, кроме тебя, не осмеливается этого делать.
16
Руки у Джорджины немного дрожали, когда она ставила обратно на поднос тарелки и приводила в порядок стол капитана, но вовсе не оттого, что ей пришлось выполнять тяжелую работу. Нет, единственное, что ей довелось сделатьэто перетащить ведра от двери к ванне; благодарить за это она должна была одного шумного француза, который очень расстроился, когда она пролила воду на палубу. Звали его Генри, и он не пожелал слушать ее возражений, а приказал двум членам команды, возрастом ненамного превышавшим тот, в котором, как считалось, пребывал Джорджи, отнесли ведра вместо нее. Конечно, пареньки были не в пример крупнее нее и гораздо сильнее, и протестовала она из-за того, что считала это своей работой, а также ожидая, что они станут ворчать, будучи вынуждены выполнять ее обязанности.
Но те не возражали, и Генри закрыл тему, раздраженно заявив, что ей следует чуток подрасти, прежде чем претендовать на мужскую работу. Она была готова воспринять это как оскорбление, однако по размышлении решила попридержать язык. В конце концов, этот человек помогал ей, даже если и имел свою точку зрения.
Ей все равно приходилось кое-что подтаскивать, поскольку ее помощники оставляли свою ношу по ту сторону двери, отказываясь переступать порог капитанской каюты. За это она их не винила. Она бы тоже не появлялась в его владениях, если бы не была вынуждена это делать. Но дрожание рук было вызвано не необходимостью перетаскивать тяжести. Нет, дрожали они от того, что за ширмой возле своей ванны Джеймс Мэлори снимал с себя одежду, и одна мысль об этом заставляла ее нервничать больше, чем все, что случилось в течение этого дня.
К счастью, ей не надо было постоянно находиться в каюте. Она должна отнести посуду на камбуз, потом еще забрать свой гамак из матросского кубрика на полубаке. Но пока что она была тут. И еще не успела уйти, когда услышала всплеск воды.
Она попыталась отогнать видение, но перед ее мысленным взором оставалась картина: крупное тело в клубах пара погружается в горячую воду, сквозь пар виднеется густая копна золотистых волос. Влага на его массивной груди отражает свет фонаря, висящего под ним. Он откидывается назад и на миг закрывает глаза, пока его тело опускается в размягчающий жар... и тут воображение завершало свой полет. Джорджина просто не могла себе представить этого человека расслабившимся.
Глаза ее расширились от ужаса, когда она сообразила, чем занята голова. Она что, рассудка лишилась? Нет, причиной тому были переживания и перипетии абсолютно ужасного дня, а ведь он еще не кончился. В сердцах она швырнула на поднос последнюю тарелку и, схватив его, двинулась к двери. Она еще не успела дойти до нее, когда раздался низкий голос капитана:
Мне нужен мой халат, Джорджи.
Его халат? Куда же она его положила? Ах да, она повесила его в шкафодежда из тонкого шелка изумрудного цвета, наверное, едва закрывающая ему колени. Конечно, тепла от нее никакого. Когда она увидела это одеяние, то даже задалась вопросом, зачем оно вообще нужно. Однако не найдя в капитанском гардеробе ни одной ночной рубашки, решила, что он, должно быть, спит в этом.
Поставив поднос на стол и быстро достав халат из шкафа, почти что бегом бросилась к ширме и кинула его через нее. Не успела вернуться к столу, как до нее донеслось:
Подойти-ка сюда, парень.
Нет, только не это. Нет, нет и нет. Она не желала лицезреть его расслабившимся. Она не желала видеть блестящую от влаги кожу, которую только что умозрительно представила.
Мне надо принести мой гамак, сэр.
Это может подождать.
Но мне не хотелось бы вас беспокоить.
Ты не будешь беспокоить.
Но...
Иди сюда, Джорджи.В его голосе она уловила раздражение.Это займет лишь минуту.
Она с надеждой посмотрела на дверь, ее единственное спасение. Один лишь стук в дверь избавил бы ее от необходимости идти за эту ширму. Но стука не последовало, спасения не было. А ведь ей поступило приказание.
Мысленно встряхнув себя, она резко выпрямилась. Чего она в конце концов боялась? Видела она своих братьев во время купания в ванне, причем в разном возрасте. Приносила им полотенца, голову им мыла, даже купала Бойда, когда тот обе руки обварил. Конечно, ему тогда было десять, а ей шесть, однако не станет же она утверждать, что не видела мужчину без одежды. Когда под одной крышей с тобой пятеро братьев, могло лишь удивление вызывать, что за все годы она всего раз-другой оказывалась в неловкой для себя ситуации.
Джорджи...
Иду, о, Господи... я имею в виду...Она зашла за ширму.Что я могу... сделать... для вас?
О, Боже, это совсем не то же самое. Он не был ей братом. Он был крупным красивым мужчиной, вовсе не являвшимся ей родственником. Влажная кожа отливала бронзой, плотно обтягивая мощные мышцы этой кирпичной стены. Волосы у него не закурчавились от влаги, слишком они были густые. Лишь пару прядей свесилось на лоб. Она могла считать его волом, но только из-за того, что он был крупный и широкий в плечах. Он действительно был очень широк и словно отлит из одного прочного куска. Она усомнилась, есть ли у него на теле хоть единое мягкое место. Может быть, только одно... От этой мысли она вспыхнула и мысленно взмолилась, чтобы он этого не заметил.
Черт возьми, да что с тобой такое, пострел?
Она его совершенно очевидно выводила из себя тем, что не подошла сразу же. Опустив глаза долу, что, на ее взгляд, не сулило в данный момент опасности, постаралась придать себе виноватый вид.
Прошу прощения, сэр. Я постараюсь научиться двигаться быстрее.
Уж постарайся. Вот.
Матерчатая мочалка и завернутое в нее мыло ударили ее прямо в грудь. Мыло упало на пол. Мочалку она сумела поймать. Глаза ее расширились от страха.
Вам нужны новые?с надеждой спросила она. Раздался смешок.
Вполне устроят и эти. Подойти-ка и потри мне спину.
Она боялась, что он произнесет что-то в этом роде. Она не могла этого сделать. Приблизиться к этой обнаженной коже? Прикоснуться к ней? Как она может на это пойти? Но ты же мальчик, Джорджи, а он мужчина. Он не видит ничего дурного в том, чтобы попросить тебя потереть ему спину, да и ничего дурного в этом бы и не было, будь ты мальчиком.
Полученная затрещина нарушила у тебя слух? Так, что ли?
Да... я имею в виду, нет.Она вздохнула.Сегодня был очень насыщенный день, капитан.
И нервное перенапряжение может утомить мальчика. Я это прекрасно понимаю, парень. Ты можешь пораньше лечь спать, потому как поручений для тебя у меня сегодня больше нет... после того, как потрешь мне спину.
Она окаменела. На мгновение она решила, что избавлена от задания, но ей бы следовало уже знать его лучше. Ладно, потрет она эту чертову спину. Выбора-то у нее нет. А может, кожи немного сдерет, пока делать это будет.
Подхватив мыло, обошла ванну. Он между тем наклонился вперед, так что когда она подошла к той стороне ванны, ей открылась вся его спинатакая длинная, такая широкая, такая... мужская. Хотя она налила немало воды, ее слой лишь на несколько дюймов поднимался над его бедрамистоль просторной была ванна, и к тому же достаточно светлой. У мужчины были симпатичные ягодицы.
Она поймала себя на том, что уставилась, просто уставилась, и подумала, сколько же времени прошло. Немного, иначе он бы уже что-нибудь сказал, черт нетерпеливый.
Злая на себя, разъяренная тем, что он заставил ее делать, она плюхнула мочалку в воду, затем натерла ее мылом так, что пены хватило бы на десять спин. Шлепнув ее ему на спину, она стала тереть изо всех сил. Он не проронил ни слова. Спустя мгновение ощутила свою вину, видя, что ее мочалка оставляла красные царапины.
Она ослабила нажим, ослаб и ее гнев. Она вновь уставилась на него, завороженная гусиной кожей, появлявшейся там, где она касалась особо чувствительного места, наблюдая, как кожа цвета темной бронзы исчезает в мыльных пузырях, а затем возникает вновь по мере того, как те лопаются. Мочалка была такой тонкой, ее как бы вообще не существовало, как будто между ее рукой и его гладкой кожей вообще не было преграды. Движения ее сделались замедленными. Она мыла уже вымытые ею места.
И вот тут это приключилось. Еда, которую она проглотила на камбузе, ожидая, когда закипит вода, заставила гореть ее желудок. Ощущение было очень странным, но она ни секунды не сомневалась, что вот-вот у нее начнется рвота. От мысли, что это произойдет в его присутствии, она помертвела. Что я могу поделать, капитан, если от одного того, что я нахожусь рядом с вами, меня начинает тошнить? Может быть, все обойдется?
Я закончил, сэр.Она передала ему из-за его спины мочалку.
Он ее не взял.
Не совсем, парень. Нижнюю часть спины.
Взгляд ее упал на эту область, покрытую стекающей мыльной пеной. Точно она не могла вспомнить, мыла или нет эту часть тела. Она энергично занялась ею и быстро завершила работу, с облегчением отметив, что сгустившаяся на воде мыльная пена не позволяла видеть то, что находилось под поверхностью воды. Она даже прошлась мочалкой под водой по телу у самого основания позвоночника, лишая его возможности упрекнуть ее в том, что не полностью выполнила его поручение. Чтобы дотянуться до этого места, ей, однако, пришлось сильно наклониться, вплотную приблизившись к немуона даже ощутила запах его волос. И запах, исходивший от его тела. Тут она отчетливо услышала его стон.
Она отпрянула столь резко, что стукнулась о стену позади нее. Он так же быстро обернулся назад, чтобы взглянуть на нее. Пылающий взор буквально приковал ее к месту.
Прощу прощения,выдохнула она.Я не хотел сделать вам больно, клянусь вам.
Успокойся, Джорджи.Он снова отвернулся, уронив голову на поднятые колени.Это всего лишь незначительное... онемение. Ты не мог знать об этом. Давай-ка, я сам теперь домоюсь.
Она закусила губу. Похоже было, что ему очень больно. Ей бы надо этому радоваться, но что-то мешало. Что-то заставило ее испытывать стремление... Сделать что? Утешить его? Она что, совсем уже тронулась умом? Со всей возможной быстротой она покинула каюту.
17
Джеймс заканчивал второй стакан бренди, когда Джорджи возвратилась в каюту. Он уже снова взял себя в руки, но все еще с удивлением вспоминал, насколько легко его привело в возбуждение невинное прикосновение этой девушки. Все его продуманные планы полетели в тартарары. Он собирался заставить ее ополоснуть его чистой водой, передать ему полотенце, помочь ему надеть халат. Хотел увидеть, как эти милые щеки покроются румянцем. Вместо того именно он мог оказаться с покрасневшими щеками, поднимись тогда из воды. Никогда прежде не ставила его в неловкое положение честная реакция его тела, да и сейчас бы он не ощутил неловкости, если бы, с ее точки зрения, эта реакция не была бы вызвана юношей.
Проклятие, что за незадача, игра ведь обещала быть такой нехитрой. На его стороне были все преимущества, в то время как она, что называется, оказывалась между молотом и наковальнейположение не слишком удобное. Он запланировал соблазнить ее демонстрацией своего мужественного тела, с тем чтобы разжечь в ней такое желание, которое заставило бы ее сбросить шапочку и умолять его овладеть ею. Восхитительная фантазия, в которой ему отводилась роль невинного, ничего не подозревающего мужчины, подвергшегося нападению со стороны юнги. Он стал бы протестовать. Но затем, как и подобает джентльмену, уступил бы.
Но как все это можно было осуществить, когда старый дружок Джон Генри поднимал голову всякий раз, как девушка оказывалась поблизости? И случайно заметь она это, милашке стало бы очевидно, что у него имеется страстишка к юным мальчикам, что ничего, помимо отвращения, у нее не вызовет. Пусть все горит адским пламенем, но он вынудит ее раскрыться, поведать все о себе, дабы не возникало никаких недопониманий.
Он проследил, как она направляется к тому углу комнаты, куда он ее послал. Под мышкой она держала полотняный мешок, через плечо был перекинут гамак. Судя по толщине мешка в нем лежало больше вещей, чем могло принадлежать мальчику. Скорее всего, внутри находились одно-два платья и, возможно что-то еще, способное пролить свет на ее тайну.
Сегодня вечером он подобрал еще пару недостающих частей головоломки. Конни привлек его внимание к довольно профессионально произносимому слову «полубак» с почти проглоченными гласными. Так скажет лишь человек, хорошо знакомый с корабельным делом. Между тем, она отрицала, что прежде имела к нему какое-либо отношение.
А своего брата именовала «Мак». В этом была известная пикантность, дававшая ему основания полагать, что шотландец не был ее родственником. Друзья и знакомые Макдонелла могли звать его Маком, но члены семьи окликали бы его по имени либо употребляли уменьшительное имя или прозвищено не то, на которое мог претендовать каждый член семейства, поскольку все они были Макдонеллами. Однако у нее еще был брат или даже два. Она упомянула, не придав этому значения. Кем же ей приходится шотландец? Другом, любовником... мужем? Господи помилуй, лучше бы ей не иметь любовника. Пусть у нее будет сколько угодно этих чертовых мужей, десятки, если ей того хочется, однако любовниктут дело серьезное, это место он отводит для себя.
Вешая гамак на крючья в стене, Джорджина ощущала его взгляд на себе. Войдя в каюту, она заметила, что он сидит за письменным столом, но поскольку он ей ничего не сказал, она тоже не произнесла ни слова и не повернулась в его сторону. Но этот взгляд...
На нем был халат изумрудного цвета. Она никогда бы не могла представить, как чудесный изумрудный цвет может идти человеку. Зелень его глаз от этого делалась еще глубже, оттенялась грива его светлых волос, смягчалась бронза кожи. А кожи виднелось в избытке. Вырез халата в форме римской пятерки был столь широк и глубок, что открывал почти всю его грудь. В свете лампы золотилась поросльот соска до соска, от верхней части груди до... низа.