Пару дней всего, а мы уже стольких наших из Червонного Яра не досчитались.
5
Прошло двое суток с последней стоянки. Запертые в вагонах люди не видели света Божьего, не было воды, топлива, не говоря уже о куске хлеба или какой-нибудь горячей еде. Состав, если и останавливался, то обычно ночью, на далекой запасной ветке. На долгих ночных стоянках переселенцев будила шумная беготня по крышам вагонов и стук молотков по днищу. Это конвой проверял, не готовят ли ссыльные каких-нибудь тайных путей для побега из эшелона. Их везли воровато, скрыто, всячески изолируя от местного населения. В первые недели пути это особенно чувствовалось и угнетало.
Надолго эшелон впервые задержался в Киеве. Стоял на восточном берегу Днепра, на крупной сортировочной станции в Дарнице. Каждый раз, когда лязгал вагонный засов и скрипели примерзшие двери, люди терялись в догадкахчто их ждет? Где наступит конец их странствиям, куда их везут и что ждет их в этом неведомом будущем?
Поезд останавливался, скрипели двери, люди замирали в ожидании: может, именно сейчас, здесь? Но двери открывались, и конвой привычно выкрикивал:
Три человека, два ведра и мешок! Будем получать продукты! Быстро, давай, быстро, быстро!..
Топливо, почти всегда смерзшийся угольный отсев, получали отдельно. Тогда команда была короче:
Два человека за углем! Быстро, быстро! Давай, давай
И каждый раз сакраментальное предупреждение:
Внимание! При попытке побега конвой стреляет без предупреждения!
В Дарнице начали с проверки списка. В вагон взобрался помощник коменданта, толстощекий коротконогий крепыш. Распорядился, чтобы все, включая младенцев, собрались в одном конце вагона.
Проверять будем, не потерялся ли кто! пошутил он.
Приказал солдатам обыскать освободившуюся часть вагона. Те осмотрели каждый уголок и никого не нашли.
Хорошо! обрадовался старшина. А теперь те, кого я назову, переходят обратно на свое место. Старшина зачитывал имена, отмечал в списке, солдат считал людей. Все были на месте. Чужих тоже не обнаружили.
Пан начальник! насели на него женщины. Хоть воды дайте! Детей пожалейте! Сколько нам еще мучиться? Куда нас везут?..
Тихо, бабы, тихо! Все будет! Только спокойно, только спокойно!
«Все будет, все будет» Только обещаете, а мы тут скоро все передохнем, вот и будет вам спокойствие!
Спокойно, бабы, паны-граждане! Раз говорю, что все будет, значит будет. Думаете, зачем я список проверял? Надо посчитать, сколько хлеба, сколько порций супа вам выделить.
Угля нет!
Вот видите! Все нужно точно подсчитать. Советская власть порядок любит.
Это не так, как там в вашей панской Польше было А комендант вагона у вас есть?
Какой еще комендант?
Зачем нам какой-то комендант?
Вот видите! Орете, а сами не готовы. Коменданта даже нет! А комендант вагона, бывшие паны, а ныне граждане, нужен вам затем, чтобы кто-то в вашем коллективе за порядок отвечал! Для примера, комендант каждый раз людей назначать будет, кто за провиантом, кто за углем пойдет; порции вам по справедливости разделять Ясно? Вот вместо того, чтобы крик поднимать без толку, выберите себе коменданта, а он пусть выделит пару человек, скоро за провиантом пойдем! Нечего так нервничать!
Довольный собой старшина соскочил на землю. Двери задвинули, засов опустился на свое место.
Комендантом вагона без особых споров выдвинули Даниловича. Хочешь не хочешь, людям отказывать не гоже.
Раз вы так решили, придется меня слушаться, каждого по отдельности уговаривать не стану. Ребетня тоже, не то ремня не пожалею.
И правильно, а то разыгрались, как жеребята на лугу.
Давайте приготовим ведра, мешки, что там у кого есть подходящее, чтоб под рукой было, когда нас вызовут. Может, и правда что-нибудь, наконец, выдадут.
В поход за провиантом назначил Зелека, Малиновского и себяхотел разобраться в процедуре раздачи продовольствия, оглядеться. За водой и топливом отправил Корчинского, учителя из Тлустого, Бронека Шушкевича и младшего Шайну.
Каролю Корчинскому было около сорока, выглядел он моложе своих лет: худощавый, спортивного вида, среднего роста. В Тлустом много лет преподавал польский и историю. До войны руководил школой. На войну его не призывалиинвалид, ранен в двадцатые годы на войне Польши с большевиками. Холостяк. Вместе с ним в ссылку ехала мать, седенькая, тихонькая, скромная пожилая пани.
Сначала вызвали за углем и водой. Утро стояло солнечное, морозное. Свежий воздух резал давно лишенные кислорода легкие. Корчинский глубоко вздохнул, протер слезящиеся глаза и, освоившись с ярким светом дня, с любопытством огляделся вокруг. Вдали виднелся большой город на холмах, обрывистый речной откос, а на нем среди заиндевевших деревьев парка характерные, сверкающие на солнце, зеленовато-золотистые церковные купола. Корчинский не сомневался, что видит перед собой высокий берег Днепра и город Киев.
Угля и воды дали не скупясь. Шушкевич сгибался под огромным мешком, Корчинский с Шайной тащили здоровенный котел и два ведра воды. Состав стоял на далекой безлюдной ветке. Местных жителей не было видно. Даже путейцы, обычно бойкие и любопытные, не показывались. На угольном складе, у водокачки и по дороге им встречались только люди из других вагонов их эшелона. Конвоиры внимательно следили, чтобы никто не сбежал, но разговорам не препятствовали.
Тот же конвой сопровождал Даниловича, Зелека и Малиновского за провиантом. Данилович искал знакомых. Зелек надеялся, что ему удастся по случаю раздобыть немного молока для дочки: у ее матери молоко пересыхало, и малышка таяла на глазах. Малиновский беспокоился, хватит ли им посуды на паек.
При царе, спаси Господи, москали чего-чего, а жратвы для нас не жалели.
Малиновский на первой мировой войнеавстрийский солдат императора Франца Иосифапопал в плен к русским и любил об этом при каждом удобном случае вспоминать.
Провизию выдавали в бараке рядом с эстакадой. Было ясно, что здесь отоваривался уже не первый эшелон. Кухня организована по-армейски, кашеварили солдаты. Сначала выдали хлеб, по полкило на человека. Хлеб ржаной, выпеченный на прямоугольных жестяных противнях. В следующем окошке отмерили по два ведерка густой пшенной каши, приправленной рыбьим жиром.
Это все? удивился Малиновский, при оказии пробуя говорить по-русски.
Все, дедушка, все! улыбнулся начальник кухни, усатый старшина. Два ведра на вагон. Норма, дед, норма.
Зелек попросил старшину:
Пан старший, дайте мне немного молока. Для дочки, маленькая еще, грудная. Хоть немножко, с полкружечки
Малую ребенку имеет, пробовал помочь ему Малиновский своим костлявым русским.
Старшина никак не мог их понять, разобрался только тогда, когда Зелек достал из кармана и показал ему бутылочку для молока.
А, молока тебе? Откуда ж я здесь молока возьму! старшина беспомощно развел руками.
Деньги дам, часы. Умолял Зелек со слезами на глазах.
Ну, хватит! Оттолкнул его от окошка молчавший до сих пор конвойный. Берите посуду и пошли. Быстрее, давай, быстрее!
Справедливо, без всяких споров и недовольства, разделили люди между собой скудную еду. Хлеб порезали на порции, кашу отмеряли пол-литровой кружкой. Скорее пробовали на вкус, чем ели, любопытен им был вкус этой первой чужой пищи. Кислый хлеб запивали водой. У кого было немного сахара, подслащали, другие довольствовались щепоткой соли. Началась вторая неделя пути, кончались запасы домашних продуктов. Чаще всего это был кусок сала, смалец, крошки засохшего сыра, остатки прогорклого масла в глиняном горшочке. У кого из них хватило времени и разума на то, чтобы как следует собраться в дорогу? Хватали, что под руку попало. Впрочем, кто мог предвидеть, что их так долго будут везти?!
Еда едой, но людей в вагоне больше всего интересовало, что там происходит снаружи, что видели, что узнали те, кто ходил за провизией. И они рассказывали, перебивая друг друга. И хоть новостей принесли много, не было среди них той самой важной, которую люди ждали с первых дней ссылки: куда и зачем их везут?
Молчал об этом неприступный комендант эшелона. Молчали солдаты конвоя, которым явно были запрещены любые неслужебные контакты с ссыльными, да и сами они вряд ли были информированы о конечном пункте. Самый разговорчивый из охраны, помощник коменданта, «Толстяк» как его люди успели прозвать, на все их вопросы отшучивался.
Ничего вразумительного не могли сказать и обычно все знающие железнодорожники, с которыми иногда удавалось обменяться парой фраз.
Людям в этом несущемся в неизвестность эшелоне оставались лишь домыслы и слухи.
Одно наверняка известно, что сегодня мы стояли в Киеве, на восточном берегу Днепра. А значит на восток все время едем.
Далеко это от наших мест будет?
Ой, далеко уже, далеко.
На восток везут. А что там на востоке может быть, пан Корчинский? Что там нас может ожидать?
На востоке? Восток России, дорогие мои, огромен!.. Степи, великие реки, горы, леса, даже моря На востоке России находится и Сибирь.
Корчинский замолк, потому что сам испугался, что в недобрый час произнес это зловещее для поляков слово: Сибирь! И поспешил добавить, чтобы не отнять последней надежды, не обескуражить людей:
Но до России еще очень далеко. Мы на Украине. Может, нас где-то здесь и высадят? Земли тут плодородные, почти как у нас, на Подолье, может, пригодимся на сельских работах.
Это правда, что-что, а на земле работать мы умеем.
И по-украински балакаем, как по-своему
Можно у них немного поработать, чего там А даст Бог, Польшу нам вернут, так и мы вернемся к себе домой.
Задумались, притихли ненадолго. Тишину нарушил Бронек Шушкевич:
Слыхали новость: Ясек Калиновский от них удрал.
Как это удрал? Я ж с ним еще в Тарнополе разговаривал!
Куда, когда?
А кто тебе сказал?
Мы на угольном складе людей из их вагона встретили. Станиш Болек, старый Рыдз и Янек Майка там были. Пан начальник Корчинский тоже слышал. А сбежал он на той станции, где нас в русские вагоны перегружали. Ну, в этой Шепетовке, что ли. Только сегодня утром, как списки стали проверять, открылось, что Ясека в вагоне нет. Говорят, новый комендант в наказание старого Калиновского под прицелом из вагона забрал и куда-то увел, на допрос, видно.
Ясек все время грозился, что и так от них сбежит. Такой уж он есть, с детства никого и ничего не боялся. А упрямый! Интересно, куда сбежал? Семьи нет.
Куда? Да к своей Оксане, например.
К этой чернявой из Ворволинцев?
Да он света белого за ней не видел!
Ночь. Уткнувшись лицом в плохонькую подстилку на твердых нарах, беззвучно плакала Циня. Надо было ее видеть, когда до нее дошла весть о побеге Янека Калиновского. Изменившись в лице, она незаметно выскользнула из толпы и спряталась в своем уголке. Янек сбежал! Сбежал из-за любви к Оксане. Она это знала, чувствовала своей девичьей интуицией. Да он и сам не скрывал от Цини свою любовь. На станции в Ворволинцах Циня специально села в тот вагон, куда погрузили семью Калиновских. Хотела быть рядом с Янеком, и желание это было сильнее всего на свете. Это была их единственная ночь вместе. Посреди людского несчастья, во мраке битком набитого вагона, они как будто остались наедине друг с другом. В эту однуединственную ночь. Примостились на корточках в углу. Янек накрыл Циню своей курткой. Долго ей обо всем рассказывал. Плакал на ее плече от любви к той другой, к Оксане. Циня нежно гладила его по щекам, и тоже плакала, от любви к нему. А потомона и не помнила, как это случилось, они всю ночь обнимались и целовались. А когда эшелон наконец остановился, и Циня переходила в свой вагон, Янек погладил ее по волосам и нежно поцеловал:
Целинка, не сердись на меня, пожалуйста. Я тебя очень, очень люблю. Ты мне как сестра, может, даже больше Но Оксана Знаешь что, я все равно от них сбегу. Я не выдержу. Я должен бежать!
И сдержал слово, сбежал. Ясек, Ясек мой единственный
6
Эшелон двигался на восток. Позади осталась Украина, начались бескрайние степные просторы центральной России. Раз в несколько дней ссыльные получали топливо, воду, нищенскую еду. Везде ждала их одинаковая, видимо, давно и тщательно проработанная процедура снабжения. Но не везде само снабжение было одинаковым. Где-то не было топлива, и тогда они страдали от холода, не имея возможности согреть кружку воды, до следующей остановки. С едой тоже бывало по-разному. Случалось, что идущий перед ними состав с такими же несчастными получал свое, а им уже не хватало. Разный хлеб бывалот глинистого, кислого, с отрубями, до подовых лепешек из кукурузной муки. Не всегда соблюдалась полукилограммовая норма на человека. Каша, каша и каша: пшенная или ячная, ячная или пшенная. Да иногда водянистый суп с капустой, по-русски «щи».
От этой капустной баланды у людей случались вздутия и поносы. Несколько раз давали какую-то бурду с вонючей ворванью. Иногдапокрытую коркой крупной соли подгнившую селедку. Только с водой не скупились, они и набирали ее на каждой остановке во все, что можно, особенно «кипяток»горячую кипяченую воду. На стоянках им запрещалось выходить из вагонов, не говоря уже о контактах с местными жителями. Минула неделя, вторая, началась третья. Вынужденное путешествие в неизвестность тянулось в бесконечность. Теснота, духота, неподвижность, грязь, голод, холод и постоянная мучительная неизвестность своей дальнейшей судьбы доводили людей в эшелонах до границ физического и психического истощения. Народ начал болеть, умирать. Не было стоянки, чтоб из какого-нибудь вагона не вынесли труп. Состав отправлялся дальше, а коченеющее тело оставалось в одиночестве на насыпи в ожидании милости местных властей.
Эшелон двигался на восток. Воронеж, Саратов, Волга матушка-река. Безграничные снежные дали, редкие убогие поселения, не то деревни, не то городишки. Россия, бескрайняя Россия По правде говоря, переселенцы мало что о ней знали. Что за страна? Что за народ?
Ссыльные, под конвоем выходившие на станциях за продуктами, встречали местных, чаще всего железнодорожников и путейщиков, режепассажиров и случайных посетителей вокзалов. Бросалось в глаза, как много женщин работает здесь на станциях. В теплых платках, в ватных штанах и валенках, они ремонтировали пути, чистили заснеженные замерзшие стрелки, грузили и разгружали товарные вагоны. Немного пользы было от таких случайных встреч. Местные опасались конвойных, не приближались к составу, а когда с ними заговаривали, то ли плохо понимали, то ли избегали разговоров с ссыльными.
Казалось, на них не производят никакого впечатления подобные эшелоны с людьми, которых везут целыми семьями в теплушках для скота. Изредка интересовались:
Кто такие? Откуда?
Поляки. Из Польши нас везут.
Ааа!.. Кивали головами и, удовлетворив первое любопытство, на этом обычно останавливались. Но бывало, что после этого одновременно понимающего и удивленного протяжного «ааа» можно было услышать: Ааа!.. Буржуи, значится, польские паны с Западной Украины!
Иногда пункты снабжения размещались прямо рядом со станцией. Тогда, при некотором попустительстве конвоя, можно было хоть что-то увидеть, узнать, и даже купить что-нибудь в привокзальном киоске.
На всех станционных зданиях висели огромные портреты Сталина с протянутой в жесте благословения рукой, красные транспаранты с повторяющимися лозунгами: «Слава великому Сталину!» «Да здравствует сталинская советская конституция!» «Да здравствует советская власть!» «Да здравствует Страна Советов!» «Да здравствует товарищ Сталин, созидатель всех наших побед!»
Пару раз на соседнем пути останавливался военный состав. Такие же теплушки, приспособленные для перевозки людей, только заполненные солдатами. Платформы с танками, обозными повозками, артиллерией. Ссыльные ехали на восток. Солдатына запад. Ссыльных охранял конвой. Солдатвоенные часовые и патруль. Солдаты, невзирая на мороз, играли на гармошках, пели:
На границе тучи ходят хмуро,
Край суровой тишиной объят.
Три танкиста, три веселых друга
Песни, пляски вприсядку на заснеженном перроне. И неизменная «Катюша»!
Куда столько войска гонят?
С финнами воюют.
Пушки, машины, танки
Может, какая новая война?
А может, Запад поднялся?
Может, за поляков кто-то вступился?
Как же, вступится за тебя кто-то!
Может, не за меня, а за Польшу!
За Польшу, за Польшу!.. Больно им нужна твоя Польша. Хотели бы, могли еще в сентябре нам помочь.
Бескрайнюю, заснеженную, гладкую степь сменили каменистые, поросшие лесом горы. Эшелон шел уже по Уралу. Чем дальше на восток, тем более суровой и снежной становилась зима. Не знали люди, что как раз прошлой ночью они пересекли границу между Европой и Азией.