Хм, да это же вмешался Энок. Но Ульсен не слышал его.
Хе-хе, однажды я внушил себе, что Гёте сказал или сделал нечто такое, что задело меня; и тогда я позволил себе нападки на Гёте Гётемой коллега, отошедший в мир иной, один из величайших поэтов, когда-либо существовавших!.. И каждый признает нелепость первых строк:
Er sass ja ganz wie blind und taub.
in vielen, langen Jahren
Ax, cest vrai; ты не понимаешь по-немецки. Ах, limbecile Но теперь послушай то, что я сочинил на норвежском; это Хенрику Вергеланну, которого я подверг нападкам за его непорядочность, и я имел на это полное право:
Доколе, Хенрик
Гм, кашлянул Энок, сходи-ка за сборниками псалмов, Гуннар. Пришло время, когда мы должны помолиться.
Ульсен остановился и всплеснул руками.
Вы, змеёныши! заговорил он. Остерегайтесь духовного высокомерия! Остерегайтесь тех, кто произносит долгие молитвы и повторяет: «Господи, Господи!»но отвергает и презирает Господа в великих делах Его и в великих Его откровениях! Они не знают ни Гёте, ни Шекспира, но хотят узнать Бога! Ха-ха! Истинно говорю вам, ваши молитвы и причитания: «Господи, Господи!»не помогут вам, ничто не поможет вам, ибо вы ищете спасения вне самих себя, где его невозможно отыскать. Вы ослы, ничто не может спасти вас, когда мы сами не можем себя спасти! Если ты полагаешь, что кровь в сосудах твоих нездорова, тяжела и черна, то и вера твоя принесёт тебе болезнь и увядание. Истинно говорю я вам: дело не в вере, а в крови! Вы безумцы, в невежестве вашем говорите о крови Иисуса; а разве вы не знаете, что если говорится о крови, о крови Спасителя, то имеется в виду ваша собственная кровь, ваша свежая, алая кровь!.. Ибо в ней заключено спасение, и ни в чём ином! И ничто не избавит нас, даже то, что зовётся верой или волшебством! А вы как будто не видите спасительного лекарства! Посмотрите на пташек небесных! Вы пёсьи головы, чему учил Иисус, если не тому, что следует быть здоровыми и весёлыми? Радостьвот лучшее лекарство, а лучшее лекарство есть лучшая религия; и потому вам следует петь песни во славу Эвана, равно как и Божьего человека пастора Цетлица; и непотребно восседать здесь, в этих тёмных норах, и размышлять о своих так называемых «грехах»! Ха-ха, «грехи»! Как будто мужик в состоянии грешить! Мне кажется, я так и вижу Господа Бога, сидящего и подсчитывающего ваши ничтожные глупости и грубости; которые вы украшаете высоким словечком «грех», ха-ха, «грех»! Да у вас, чёрт меня подери, почти что нет души, почти что нет
Но теперь довольно! перебил его Энок. Хватит, излил душу! Ибо сказано: устами пьяных и младенцев глаголет истина
Что? Он сказал«пьяных»? Он, должно быть, полагает, будто я пьян Я? Ульсен выпрямился и сделался твёрдым, аки столб. Затем он схватил цилиндр с тросточкой и убрался восвояси. Limbecile! крикнул он уже в дверях.
Больше они его не видели. А на другой день явился посыльный от Пера за его вещами и за деньгами, которые Энок должен был Ульсену за восемь дней занятий.
После этого беспокойство поселилось в душе Энока.
Он грешил. Он был неверным и непокорным. Он должен был стать учителем в доме своём, и в том, несомненно, была воля Господа; и Отец должен был помочь ему, ибо обещал это, без сомнения. Однако Эноку не хватило терпения. Дело пошло не очень хорошо и не очень споро; слишком много у Энока было других дел. И в наказание за сомнение и неверие Бог перестал помогать ему, так что Эноку казалось, будто он не справился со своим делом. Это было то же самое, что и с Петром, когда он отправился по воде; он стал тонуть, как только начал сомневаться. Но Энок, в отличие от Петра, обратился не к Господу, он обратился к Ульсену.
И «проклят человек, который надеется на человека и плоть делает своею опорою». И не в одном только неверии заключался грех Энока И так внезапно это случилось! И так нежданно! Он не соображал ничего; ему казалосьвот она, надежда, как всегда; и вдруг падение; он сотворил худший грехон, чадо Божье!
Чем больше Энок размышлял, тем большим становился грех; в нём поселился страх, и он потерял мир. Грянуло возмездие. Энок ходил подавленный и безразличный; вся его детская радость улетучилась; почти с испугом и неохотно он обращался к Писанию и к молитвамничто не помогало, ибо Господь лишил его надежды своей. Мирские скорби и заботы овладевали им каждый миг, и Энок с ужасом думал, как легко дьяволу одурачить его теперь, когда он подступил к нему вплотную. Бывали дни, когда Энок ощущал такую безнадёжность и безразличие, что ему казалось, будто жизнь угасла; единственное, что он осознавал, стремление к Богу, слабое, беспокойное стремление, подобное крохотной дрожащей искре. Это была его вера; Энок понимал это; но вера его была такой безжизненной, что в ней не было ни утешения, ни прочности; и молитва его была такой скудной, что она едва ли могла вознестись до трона Господня и Агнца.
XVI
Сена в этом году было немного, и скотину пришлось кормить чем попало. Неплохо шла рябиновая кора; старые рябины падали одна за другой, так что в конце концов осталась лишь пара самых старых, одна с сорочьим гнездом, другаясовсем одряхлевшая. Усадьба казалась на удивление пустой и голой. Хорошо ещё, что осталась старая ива; Эноку очень хотелось и её срубить, ибо с ней «было связано суеверие»: отец Энока считал её деревом, приносящим удачу. Но пока она росла чуть к северо-западу от дома.
Однажды обитатели усадьбы выскабливали буланую лошадь, как вдруг явился Саломон Стурбрекке на повозке с Ларсом-приживальщиком. Анна вздохнула; теперь им предстоит малоприятная беседа. Из того сброда, что околачивался в округе, Ларс Роттехолен был хуже всех.
Он был набитый дурак, полудитя и полузверёныш, и более тогоон не умел правильно говорить, хотя ему стукнуло уже сорок лет. Ходить как следует он тоже не мог: плёлся со своей клюкой, как старик, тряся и дрожа своей обвисшей головой. Внешний вид его также был неприятен: серое сальное лицо, вечно потеющее, с глухой, звериной ухмылкой и маленькими, блёклыми тупыми глазками. Но самое худшее было то, что он не имел чувства стыда; просто ужасно было, когда он оказывался в доме рядом с детьми. Анна как-то раз наткнулась на Гуннара и Каролуса, когда они лежали на сеновале и обращались с ним, как с она злилась, стоило ей только подумать об этом. И это подобие человека должно было обретаться здесь три дня
Привет дому вашему! торжественно провозгласил старый Соломон; говорил он, как будто сам Наполеон. Но у Соломона речь выходила с присвистом, ибо он был уже в возрасте.
Да, явился я с Ларсом, и не ожидал, что мне здесь будут рады!.. Так! Входи же, корова! Да сядь к печке, чтоб никто тебя не видел. Ей-богу, ты не сказать чтоб чистенький, ни спереди, ни сзади. Так; спрячься хорошо; да подбери задницу. И барахло своё тоже. Вот тут и сиди.
Ларс пробрался в печной закуток, пятясь задом, высоким поросячьим тенором пища нечто непонятное: «Ёх! Ёх-ёх; ёх! Эх! Хе-хе». А потом он захихикал: «Хэ-эх! Ха-ах! Ха-э! Хах!»
Да, ты тоже осмелился выбраться из дома в такую погоду, Соломон, отвечал Энок громко. Ты постарел. Как твои дела?
Спасибо, Энок! Я скажу, как Торкель Туаланд: всё больше ворчу и всё меньше сил; это старость, как видишь! он вздохнул и уселся. Да, чёрт подери!
Ты ещё ругаешься, в таком-то возрасте?
Чего? Тебе следует кричать, когда говоришь со мной; я слышу не больше, чем эта стенка! Ругаюсь? Старый Соломон безразлично поглядел на Энока своими старыми желтеющими совиными глазками. Да, ругаюсь чуток, разумеется, и это худо; красть и ругатьсяудел цыганья. Но в прочем тебе лучше побеспокоиться о себе самом.
Он упёрся клюкой в пол и вытянулся:
Это правда, что в народе говорят, будто ты рехнулся?
Это вышло так прямо и беспардонно, что впору было рассмеяться. Он был всё таким же старым клоуном, Соломон.
Ничего смешного в этом нет, резко отвечал он, ибо если всё, что говорятправда, то тебя давным-давно пора забрать в сумасшедший дом.
О да; «для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие»
Чего?
«Для Иудеев соблазн»
Вот именно, «соблазн»! Можешь повторить ещё раз! Что, мир, похоже, не больно подходит тебе? Думаешь, ты на небесах сядешь выше всех нас, потому что делаешь одолжение всяким нехристям? Чёрт возьми, я думаю, тебе пора бы образумиться!
Мирское глумление нам следует принимать с радостью.
Чего? Ни черта подобного! Ведь ты заслуживаешь глумления! Хе! Разве ты не слыхал о тех, которые любят читать долгие молитвы, что их и за людей не считают? Ты думаешь, Господь Бог очень беспокоится о твоих завываниях? Говорят, ты лежишь, и орёшь, и воешь по воскресеньям целыми днями, прямо как кошка во время течки! Мне сдаётся, наш Господь согласен со мной, что, ей-богу, Энок Хове мог бы придумать что-нибудь, от чего было бы больше толку!
Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия; ибо о сём надобно судить духовно!
Чаво? Не лезь ко мне со своими библейскими словечками и распятиями; я такой старый, что гожусь тебе в отцы! Я повидал этот мир больше, чем ты; хаугианцы считают, будто Господькакой-то мошенник, а ты думаешь ещё хуже, но я буду защищать Его от вашей хулы, да, я буду! У нас когда-то были добрые пасторы; вот старый Юэль был лучше всех, это я говорю; он не верил этим басням об аде, ад годится лишь для мошенников и прохвостов, к тому же, чёрт возьми, не все они его заслуживают, а коли мы живём как порядочные люди и делаем всё на совесть, как можем, разве мы не дети Божьи? Думаешь, Он не знает, на что мы годимся, ещё до того, как мы появляемся на свет? И если Он и должен отправлять кого-то в ад, то разве только таких, которые думают о Нём так плохо, что полагают, будто Он хочет поступать так со всеми людьми; и если ты за это своё нытье и причитания не отправишься в ад, то на небеса, чёрт подери, ты точно не попадёшь; вот моё мнение!
Энок вздохнул. Бедный старик!
Вошла Анна с кружкой пива и предложила Саломону; он поблагодарил и выпил.
Спасибо тебе, Анна; ты всегда была такой доброй!
Выпив, он тотчас же поднялся и засобирался.
Ступай приготовь мне мою лошадь, ты, болван! прорычал он Каролусу; тот побежал.
Хэ-эх! Хэ-эх! Хэ-эх! закатился дурачок Ларс в печном закутке.
Нет, может быть, ты ещё посидишь и чего-нибудь поешь? предложила Анна Соломону.
Нет, не хочу, Анна. Такие, как вот этот возле печки, более подходящая компания для твоего мужа, чем я; это варварство мне не по нутру, нет!
О, тебе лучше ещё немного посидеть, вставил Энок.
Чего? Нет уж; но коли ты хочешь мне что-нибудь сказать, говори; я, чёрт подери, не из тех, кто млеет от библейских словечек!
Тебе нужно помнить, что ты уже стар, Соломон. Жених может прийти раньше, чем ты ждёшь.
Что ещё за жених?
Тот, кто хотел бы стать женихом души твоей, Соломон.
Соломон сплюнул.
Если я хочу, чтоб ты поговорил со мной, то говори как нормальный человек, а не как хаугеанец!
Мне сдаётся, тебе не так долго осталось жить!
Мне тоже так кажется. А ты, никак, ждёшь от меня наследства?
Ты должен найти примирение с Господом, прежде чем ты умрёшь!
Я его нашёлгораздо лучше, тем ты. Пускай приходит, когда хочет; Он не застанет меня за тем, в чём я не смогу пред Ним оправдаться.
Ты не должен говорить так. Все деяния наши подобны запятнанным одеждам
Нет уж, чёрт подери, отвечал Соломон, я свои дела делаю как следует; и если наш Господь так строг, то он никак не может быть судебным писарем. Что ещё?
Господь есть испепеляющий огонь!..
Господьтот, каким ты сам хочешь его видеть. Хочешь иметь себе такого палачаможет статься, Он таким и явится к тебе! А твоих поступков тебе впору стыдиться; ходишь тут и отнимаешь жизнь у своей жены, набиваешь полный дом всякого сброда, и правду я говорю: тебя давно пора было упрятать в дом для умалишённых, и может быть, ты туда и отправишься! Ну бывай, спасибо за приятный день! До свидания, Анна; ты всегда была хорошей женой; мне жалко тебя! Соломон вышел.
Но последние его слова больно уязвили Энока.
Он смотрел на свою жену, как она надрывалась и хлопотала по дому, и вправду: она выглядела неважно. Как быть? Неужели Господь не внимал его молитвам; быть может, Энок злоупотреблял Его волей? А может, всё этолишь заблуждение и вздор?
Эти «чада Иисусовы» разве Господь не пёкся о них? Не может ли быть, что возня с ними была лишь жалким почитанием самого себя, которое никак не может быть угодно Богу? Энок однажды застал Гуннара и Йорину, когда они были одни и собирались поработать; и что он услышал? Йорина рассказывала парню сказки про всякую чертовщину! Потчевала его древними суевериями и ложью и обучала его самому жуткому язычеству!
А Каролус, разве он лучше? Он всегда такой мягкий, добрый и хорошо себя ведёт, пока он у Энока перед глазами. Но в чём ему можно доверять, этому беспечному, лживому цыганёнку? То, что Гуннар в последнее время с ним сдружился, не предвещало ничего хорошего; Энок даже слышал, как они вместе упражнялись в цыганском наречии. Неужели Господу не угодны жертвы, на которые шёл Энок, и от этого ему лишь становилось хуже? Неужели всё это было дьявольским внушением и кознями? Разве и этот Ульсен не грезил о том, что якобы «познал в себе Бога» и услышал Его свидетельство в сердце своём?
Это иногда так угнетало Энока, что его прошибал ледяной пот и всё тело его дрябло и немело.
Однажды он вернулся домой вечером, в сумерках; маленький Паулюс плакал, и Серина, сидя рядом с ним, баюкала его и напевала:
В Доврских горах,
В Доврских горах,
Танцуют козлята с ягнятами.
А впереди всехпастушок,
С рыжей бурёнкой, дудит в рожок.
Что это за старую чушь ты повторяешь! сказал Энок. Разве ты не можешь петь что-нибудь приятное? Тогда Паулюс наверняка успокоится. Спой то, чему вас учил Каролус не так давно; это такая красивая песенка.
Серина скривилась, как будто ей было стыдно.
Ну? Поторопись! Или ты хочешь, чтобы я на тебя рассердился?
Серина подчинилась и затянула псалом. Но она пела вполголоса, глотая звуки, очень быстро, и отдельные слова она словно прятала:
Куда бы дороги меня ни вели
Лишь об ммсуммме мысли мои;
Бодрствую я, или сплю, иль шагаю
Только о ммм лишь одном помышляю.
Так-то! Только пой ясно и разборчиво, и ты увидишьон успокоится.
Серина, сдавшись: будь что будет! спела другие куплеты, уже посмелее.
Но Паулюс заревел ещё пуще прежнего, и пришлось ей опять вспомнить «В Доврских горах». И тогда, к удивлению Энока, стало тише.
Он стоял, уставившись в окно, и думал тяжкую думу.
Разве это не ужаснотакое отвращение к Слову Божьему, да к тому же ещё у детей?
Паулюс успокоился. Можно подумать, и он не желает слушать про Иисуса. А ведь он уже был крещён
О Гуннаре Энок не мог больше думать; парень прямо-таки ненавидел отца. Только ему выпадала возможность улизнуть от молитвы хоть на секундуон тут же бежал как ошпаренный.
А школьные занятия, которые Энок было возобновил Те же самые дети, которые так хорошо слушали Ульсена, теперь на них не действовали ни слова, ни розги. Никакого вразумительного ответа от них не дождёшься, а меньше всегоот Гуннара.
Как же быть? «Всё, о чём вы просите Отца во имя Моё, Он даст вам» Разве Энок мало времени провёл за молитвами? И он молился от всего сердца, больше, чем когда-либо ещё? Но от этого ему становилось лишь хуже.
А они ведь были крещены! При крещении они причастились Святого Духа, им была дарована надежда на спасение и освобождение от Сатаны и его сил, но всё же! Несмотря на это, сам Господь и всё, что принадлежит Ему, было им так противно.
Мысли Энока становились всё тяжелее и тяжелее. Как-то раз он остановился на лестнице и задумался: разве крещениеэто лишь обман?
«Отыди от меня, Сатана!»в ужасе Энок отогнал от себя эту мысль. Но она возникала вновь и вновь.
Баптисты и сектанты утверждали, что крещение детейвыдумка человека; это глумление и надругательство над Святым Духом, говорили они, брать грудного ребёнка, который даже не в состоянии отличить левое от правого, и спрашивать его, верует ли он; это дурачество и богохульство. Потому Дьявол обладает такой властью над этим миромибо мы не были правильно крещены