Я успела сделать довольно подробную запись в дневнике, как вдруг вошла Анджелабесшумно, точно камышовая кошка,и спросила, ЗНАЮ ЛИ Я, ЧЕГО ОТ МЕНЯ ОЖИДАЮТ. Прежде чем я смогла вымолвить хоть слово, она сказала, что Кеннет ГОТОВ и что лучше мне сразу согласиться, не поднимая никакого шума. В ее монотонном голосе сквозила страшная угроза, и, словно ошеломленная ударом, которого долго ждала и наконец дождалась, я склонила голову и покорно прошла за ней в комнату, где лежал голый Кеннет, сжимая в руке свое орудие и поджидая меня.
Из-за жары все ставни и окна были закрыты, а шторызадернуты, и в комнате стояла тьма кромешная, бархатный сумрак. У кровати слабо горел огонек. Как только я очутилась внутри, дверь за мной затворили и заперли. Анджела сразу же начала меня раздевать. Раздувшееся чудище Кеннета вздымалось до самого пупка, он попытался схватить меня, пока я проходила мимо кровати, и сказал, что ждет не дождется, когда же я разденусь, ведь если он сможет получить то, чего хочет, остальное не имеет значения. Анджела не обращала на него внимания. Она вела себя так, будто всю жизнь этим занималась: освободила меня из его лап, раздела догола и, достав из своего расписного ларца розовый корсет, зашнуровала меня, так сильно затянув веревки, что у меня перехватило дыхание. Развернув меня и окинув взглядом, она мрачно сказала, что костюм «подходящий» и, схватив ножницы, вырезала спереди два круглых отверстия. Мои грудки выступали сквозь них, сжатые тесной оболочкой, в которую меня заключили. При малейшем моем движении неровные края китового уса впивались в кожу. Нижняя часть корсета была коротковата, и мои ягодицы оставались обнаженными. По правде сказать, Анджела придала мне в высшей степени непристойный вид. Укоротив подвязки, она протянула мне черные кружевные чулки и велела их надеть.
Тем временем Кеннет вполголоса ругал ее, вместе с тем умоляя: по его словам, задержку оправдывало лишь то, что Анджела не догадывалась о его страданиях. Она подошла к нему, поцеловала в губы, погладила по груди и велела немного потерпеть. Схватив ее за руку, он хотел, чтобы она приласкала его, и, приподняв яйца, сдвинул их вверх, так что хуй удлинился и, подрагивая, потянулся к ее пальцам. Осуждающе покачав головой, Анджела распахнула свой пеньюар с тугим лифом и дала ему пососать грудь. Он обхватил губами коричневатый сосок и жадно потянул за него, кряхтя и извиваясь от наслаждения. Кеннет поднес руки к своему животу, но она схватила их и прижала к его груди, махнув мне, чтобы поторапливалась: просто я застыла с чулками в руке и наблюдала, не замечая, как бежит время, и забыв, что от меня требуется. Будто во сне, я повиновалась ей и покорно подошла к кровати. Теперь я уже не чувствовала никакого страха. Мое обворожительно-непристойное отражение в зеркале казалось чужим: это была не я, а кто-то другой. Это существо не могло быть мною. Мне с трудом удавалось перевести дыхание.
Кеннет закрыл глаза. Он по-прежнему тянул Анджелу за грудь, нависавшую над ним. Засунув руку ей между ног, он, похоже, слегка успокоился. Отодвинувшись от Кеннета, она пробормотала пару слов ему на ухо и осторожно отпихнула его к дальнему краю кровати. Кеннет со вздохом отпустил ее грудь. Анджела вынула сосок, на котором остались следы его острых зубов.
Кажется, она не почувствовала боли.
Взяв подушку, Анджела положила ее на край кровати и велела мне прислониться к ней. Потом запрокинула мои ноги и заставила откинуться навзничь: моя голова оказалась ниже тела, но вровень с лицом Кеннета. Он повернулся набок и следил за каждым движением сестры. Его руки блуждали по моей груди, теребя соски, пока те не затвердели и не заострились. Потом, обхватив один обеими руками, Кеннет взял его в рот и стал ласкать кончиком языка. В это же время мои ноги широко раздвинулись, и я почувствовала, как мягкие горячие губы Анджелы ищут мою зияющую пизду. Не знаю, что на меня нашло, но за считанные секунды меня охватило до боли знакомое, постыдное чувство наслаждения, пробегавшее зыбью от ягодиц до самых сосков, от раскрытой щели к затылку и от одного рта к другомуя не знала, к чьему, мне было все равно, и я тянулась изо всех сил к обоим, боясь, что это прервется. Затем я почувствовала, что вот-вот закричу. Наверное, Кеннет тоже это понял и закрыл мне рот ладонью. Из груди у меня вырвался лишь приглушенный звук, я обессилела и покатилась по кровати, отпущенная обоими, рыдая от удовольствия и горя, а мое тело по-прежнему сотрясали волны сладострастной, постыдной радости. Я попыталась закрыть лицо руками, не смея взглянуть на кого-нибудь из них, но, прежде чем я овладела собой, Кеннет взял меня на руки, пронес вокруг кровати и вновь положил на подушку. Анджела заняла свое место. Она встала на колени, и ее белые бедра и черная щель нависли над моей головой угрожающим куполом. Кузина подтянула мои дрожащие ноги, раздвинула их и предложила меня своему любимому братцу. Кеннет судорожно глотал воздух, стоя надо мной и сжимая трясущейся рукой хуй. Он провел гладким горячим кончиком языка по уязвимой влажной ране, обнажившейся перед ним. Осторожно обследуя ее, он двигался дальше, пока с удовлетворением не нашел то место, которое искал, и затем неторопливо надавил, поначалу так мягко, что я не почувствовала боли. Тем не менее, я отпрянула от него, терзаясь дурными предчувствиями. Затем, резким толчком, он взломал меня кончиком хуя. Мгновенно вытащив его, Кеннет наклонился и стал лизать меня, пока не утихла боль. Голова моя была крепко зажата в тисках сильных Анджелиных коленей. Казалось, кузина раздражена тем, что сделал Кеннет. Выглядывая между моими ногами, он улыбнулся ей и сказал извиняющимся шепотом:
Не хочу спешить. Понимаешь, она узенькаякак игольное ушко.
Анджела отпустила мои ноги и направилась к своему туалетному столику, где хранила ключ от комода. Открыв его, она вытащила фальшивую елду, которую, сняв пеньюар, прикрепила к талии и пристегнула ремешком, пропущенным между ногами. Анджела тянула за широкие концы до тех пор, пока елда прочно не встала на свое место. На Анджеле не было ничего, кроме чулок и парчовых домашних тапочек на высоких каблуках. Ее пышные груди подпрыгивали, пока она шагала к нам с привычной спокойной неспешностью. В мгновение ока я поняла, что она задумала. В страхе отскочив от приятных успокаивающих губ Кеннета, я взмолилась, чтобы он защитил меня от нее. Поднявшись, он постоял минуту в нерешительности в раздумье а затем, раздвигая меня пальцами, надавив ладонью, будто грузилом, мне на живот и пригвоздив меня так, что я не могла вырваться, он вставил свой кинжал в мою щелку и толчком вогнал его. Хуй проложил себе огненный путь, и его кончик уперся в стенку внутри меня, хотя сам он исчез лишь наполовину, но, сколько бы Кеннет ни пытался, пробиться дальше он уже не мог. Я чувствовала, как хуй пульсирует, бьется и тщетно напирает, раздуваясь и растягивая обнаруженный им гладкий канальчик.
Наверное, я лишилась чувств: не помню, что происходило следующие несколько минут. Когда я снова очнулась, Кеннет уже оставил меня. Резиновая елда, пристегнутая к его чреслам, прикрывала скукожившееся орудие, и, стоя на коленях, Кеннет содомил Анджелу. Она тоже стояла на коленях или, точнее, на четвереньках. Руками скребла ковер, а трясущиеся ягодицы насаживались на этот отталкивающий инструмент. Казалось, Анджела обезумела.
Не зная, удержусь ли на ногах, я рывком выпрямилась и выбежала из комнаты, хотя в любой момент могла снова рухнуть. Мое тело было истерзано, голова кружилась Я добралась до кровати. Не прошло и часа.
Наверное, от изнеможения и отчаяния я впала в забытье. Проснулась поздно и едва успела накинуть на себя одежду, услышав, как мисс П. стучит в дверь, сообщая, что ужин подадут на лужайке. Мне не хватило времени снять ненавистный корсет. Повозившись со шнурками, я обнаружила, что не в силах развязать тугие узлы без посторонней помощи. Боясь опоздать, я оставила их и спустилась как раз вовремя, чтобы мой приход остался незамеченным.
Все обсуждали жару. Анджела рассказала, что в Индии есть только один способ выжитькак можно чаще обтираться холодной мокрой губкой. Впрочем, в Индии вода чаще всего тепловатая, и порой даже кажется, что она закипает! Видимо, наши колонисты и впрямь терпят страшные лишения. Но, разумеется, они творят доброе дело, неся блага нашей цивилизации несчастным отсталым народам.
Кеннет и Анджела спустились вскоре после меня и подошли к нам, держась за руки: само воплощение изящества и нежной любви. Растрогавшаяся мама вновь заметила, что дети, похоже, глубоко преданы друг другу, добавила, что они не расставались с самого детства, и задумалась, сможет ли сгладить их вынужденную разлуку упоение лондонским дебютом, когда Кеннет поступит осенью в университет.
Мы все сидели под большим кедром. Мистер Гарет и мисс Перкинс, расположившись рядышком, очень оживленно обсуждали en aparté предстоящий церковный благотворительный базар и не обращали внимания на Урсулу, которая сидела одна, молчаливая и угрюмая, почти не пытаясь скрыть своего огорчения. Я молилась о том, чтобы никто этого не заметил, поскольку мне казалось, что при малейшем поводе она не выдержит и проговорится. От одной этой мысли у меня волосы шевелились на голове. Вдобавок я представила, как тут же упаду в обморок, и моя дорогая мисс Перкинс, раздев меня, обнаружит отвратительный корсет с прорезями, в который меня облачила Анджела. Мне резко подурнело, и я мысленно поблагодарила маму за то, что она отвлекла меня, отправив в свою комнату за Библией. Викарий должен быть читать ее вслух перед ужином. Анджела вошла вслед за мной и спросила на лестнице, что с корсетом. Я ответила, что мне было некогда его снять: я пробовала, но не смогла. Она рассмеялась и спросила, может, он мне просто приглянулся?
Мы поужинали на лужайке. Я почти ничего не ела, хоть и умирала с голоду. В голове вертелась лишь одна мысль: пораньше уйти и избавиться от ужасного корсета, пока Урсула не поднялась наверх. Как только закончилась трапеза, я, задыхаясь от страха, попросила у мамы разрешения лечь спать, сказав, что совсем измучилась от изнурительной жары. Однако она решительно потребовала, чтобы я осталась в их обществе, добавив, что на улице стало прохладнее, а я уже немного отдохнула после обеда. По ее мнению, валяться в постеличрезвычайно дурная привычка, способствующая наихудшему из пороковлени. Викарий, разумеется, искренне согласился с ней и пустился в рассуждение на эту тему. Я убедилась, что он пересказывает одну из своих проповедей, которую я слышала когда-то давно. Но мама и мисс Перкинс слушали его с живым интересом, а Кеннет с Анджелой хихикали, прикрываясь ладонями и не сводя глаз с Урсулы, в которой стремительно закипала лютая злоба. Что же касается меня, его слова влетали в одно ухо и вылетали в другое, ведь я была озабочена совсем другим. Я думала о том, как мне раздеться, чтобы любопытная Урсула не увидела корсета? Возможно, удастся снять его, надев поверх ночную рубашку? Но даже в этом случаекак от него потом избавиться? Как я объяснюсь, если она заметит его? Никак. Не довольствуясь моей бедой, Урсула наверняка еще и возненавидит меня за обман. При ее-то отношении к Кеннету она сделает все возможное, чтобы уничтожить меня, а Урсула на многое способна. Я уже готова была расплакаться, но что было сил сдерживала слезы, радуясь вечерним сумеркам, в которых наши лица проступали расплывчатыми, неясными силуэтами на темнеющем синем небе.
Казалось, Анджеле и Кеннету глубоко наплевать на весь свет.
Я знала, что они понимают, в каком я положении. Я вспомнила Анджелин смех на лестнице. Они хотят, чтобы Урсула все узнала? Неужели они настолько уверены в себе? Они думают, будто могут безнаказанно делать все, что пожелают? Ясно, что они с младых ногтей погрязли в пороке и прямо на глазах у своих безумно любящих родителей ловко избегали разоблачения. Но Урсула опаснаона нездорова. Мне казалось, что она утратила душевное равновесие и способна действовать, не задумываясь о последствиях. Интересно, осознают ли они это? Теперь я была готова на все, лишь бы их низменные поступки не раскрылись. Ведь я замешана во всем точно так же, как они, и каким способом, с помощью каких улик смогу я доказать, что была их жертвой, а не добровольной сообщницей? У меня что, языка нет? Естественно, все удивятся, почему я молчала и ничего не рассказала. В голове роились вереницы вопросов безнадежных, не имеющих ответа Я вытерла влажные ладони носовым платком и попробовала думать о другом. Я подумала попыталась вообще перестать думать и послушать викария.
Когда он закрыл Священное Писание, мама встала, давая понять, что пора расходиться. Моим первым желанием было ринуться вверх по лестнице. Но, разумеется, нам нужно было сначала забрать в холле свои лампы и пожелать друг другу спокойной ночи.
Наконец я придумала план: пойду в ванную и сниму корсет, снова оденусь и, спрятав его под платьем, подожду, пока Урсула отвернется, а затем брошу его в ящик комода.
Едва мы поднялись наверх, я удалилась, как и задумывала. Поскорее раздевшись, еще раз попробовала развязать шнурки на спине, стараясь сохранять спокойствие. Я не могла дотянуться до узловв зеркале я увидела, что Анджела завязала шнурки не бантиком, а узлами,и поняла, что это займет не один час. В отчаянии я начала искать ножницыих нигде не было. Расплакавшись, я снова оделась и вернулась в свою комнату. Придется оставить эту ненавистную штуку на себехоть кожа на груди уже натерлась, исколотая острыми, торчащими пластинками китового уса,или спрятать ее под ночной рубашкой до утра Я не отваживалась перебегать из комнаты в ванную и обратно, опасаясь, что мои многократные приходы и уходы привлекут внимание мисс Перкинс. Я знала, что в таком разбитом состоянии не выдержу и проговорюсь.
Когда я вошла в комнату, Урсула сразу же заметила мой поникший вид. Чтобы опередить ее вопрос, я сказала, что ненароком ударилась ногой и было так больно, что слезы из глаз брызнули.
Она не выказала никакого сочувствия, а лишь угрюмо сидела на краю кровати, погрузившись в раздумья и уставившись большими заплаканными глазами в противоположную стенку. Я вновь обратилась к ней, желая снискать ее благосклонность, и спросила, можно ли расстегнуть ее платье на спине. Она медленно повернулась, а затем, вероятно, очнувшись при звуках моего голоса, но не расслышав, что я сказала, и как бы выражая вслух свои сокровенные мысли, спросила, не была ли я с Кеннетом.
Я уселась или, вернее, грузно опустилась на кровать. Чувствуя, что побледнела, как полотно, я ответила шепотом,на большее не хватило сил,что не поняла.
Что ты имеешь в виду, Урсула?
Ты спала с ним?спросила она глухо.
Спала?
Ты давала ему?
Я раскрыла рот, пытаясь возразить, но из горла не вылетело ни звука.
Она внимательно смотрела на меня и, наверное, прочитала правду у меня в глазах. Вскочив с кровати, она одним прыжком подлетела ко мне и потянула за волосы, оттаскивая назад и прижимаясь ко мне лицом. С взглядом, полным ненависти, от которой у меня кровь застыла в жилах, она завопила:
Значит, давала! Давала, непорочная сучка! Дава-ла-таки! Давала!
Я приложила ладонь к губам, чтобы в страхе не закричать, и вцепилась зубами в костяшки пальцев. Даже не думая отпускать мои волосы, Урсула тянула их все сильнее с каждым словом:
Я убью тебя!сказала она и ударила меня головой о кровать.Убью, слышишь? Убью!..
И я впервые почувствовала облегчение, заметив, что в комнату вошла Анджела.
Она молча приблизилась к нам, затем, схватив Урсулу, дважды ударила ее по лицу и швырнула на кровать. Оглушенная, та лежала и хныкала. Похоже, это взбесило Анджелу, и, взяв Урсулу за плечи, она процедила жутким низким голосомсовсем не женским:
Если будешь реветьтолько пикнешь, я отлуплю тебя до полусмерти. Поняла, что я говорю? До полусмерти возможно, тогда в этом доме наступит покой. Тебе следовало бы помнить, что ты находишься здесь из милости, и мы не потерпим, если кто-нибудь или что-нибудь станет мешать нашим утехам.
Она произнесла все это очень медленно.
Кеннет вошел вслед за ней. Когда Анджела закончила, он одобрительно кивнул и, как ни в чем не бывало, ласково мне улыбнулся.
Так что же нам с ней делать?спросил он сестру.Она такая зануда, что меня не веселят даже ее слезы. Но лучше пусть она останется с нами, как думаешь? Кто знает, может, для чего-нибудь и сгодитсяОн умолк от неуверенности или от скуки и равнодушия к судьбе Урсулы. И, как обычно, понадеявшись, что Анджела устроит все к его удовольствию, расстегнул брюки, достал хуй и улегся на кровать, велев мне сосать, пока его прибор не достигнет размеров, которых по праву заслуживает моя восхитительная пизда.