"Это тебе в наказание за мои муки, мстительно думал Глеб, обводя розовую мякоть пальцем, чуть касаясь мокрой ароматной кожи, так, что Олечка, трясясь, как в лихорадке, откинулась назад и заскулила почти с отчаянием. Будешь знать, как заставлять меня ревновать"
Хочешь кончить? тихо произнес Глеб, чуть касаясь ее губ своими губами. Его поцелуи были тоже такими же дразнящими, лёгкими, неуловимыми. Олечка пыталась ответить, прижаться к его губам своими, но он ускользал каждый раз, продолжая дразнить девушку, заставляя нее распробовать, каково этосходить с ума от желания и не получать то, чего хочешь. Хочешь?
Ро-оза, стыдливо проскулила Олечка, вздрагивая на его руке, когда его пальцы снова коварно и сильно скользнули вглубь ее тела.
Очень хочешь?
Его пальцы проникли в ее тело очень глубоко, толкаясь там безжалостно и чувствительно, а вибратор, смяв красные от возбуждения ткани, плотно прижался к клитору, чуть поглаживая.
Господи боже мой! громко взвизгнула девушка, изо всех сил рванувшись, стараясь избавиться от жестокой ласки, но вместо желанного облегчения пальцы Глеба поникли в нее ещё глубже, поглаживая крепче и чувствительнее, и Олечка зашлась в оглушительных криках, изо всех сил стараясь свести вместе ноги, дрожа напряжёнными бедрами.
Неужели так плохо? притворно посочувствовал Глеб, поглаживая клитор девушки все настойчивее, но, кажется, она была не в состоянии воспринимать слова. Ощущения переполняли ее сознание через край, она извивалась, содрогаясь всем телом, крутила задницей, пыталась освободить связанные ноги, и кричала, кричала не переставая, захлебываясь собственным криком. Острого, невыносимого наслаждения было так много, что девушка не могла кончить, удовольствие почти превратилось в муку, и даже поцелуи Глеба, которыми он жадно покрывал ее раскрытые губы, казалось, она не замечает.
Лишь на миг он отнял от ее содрогающегося тела вибратор, как девушка кончила, сильно, глубоко. Спазмы выкручивали все ее тело, из напряжённого горла рвалось грубое, почти звериное рычание, и трепещущее лоно на его пальцах расслабились, стало мягким и невероятно мокрым.
О, о, о, постанывала Олечка, пребывая, кажется, на грани обморока, едва ли что-то соображая. Его рука двигалась в ее теле неспешно, осторожно, ловя последние, самые мелкие спазмы, и Глеб почти затаил дыхание, чтобы услышать первый, самый жалобный и отчаянный вой девушки, когда вибратор снова коснулся ее клитора.
Продолжим? коварно шепнул Глеб, чувствуя, как расслабившееся было лоно девушки снова крепко обхватывет его пальцы, а сама она дышит часто-часто, словно воздуха ей не хватает, и хнычет почти с отчаянием, изгибаясь дугой.
Нет, нет, нет! верещала она. Ремни на ее бедрах снова глубоко впились в кожу, оставляя красные полосы, живот девушки дрожал, и капли пота стекали по нему.
Нетзначит "лилия"? уточните Глеб, приставляя вибратор к распаленному входу и поглаживая ее напряжённый клитор пальцами. Девушка, откинувшись обессиленно назад, завыла, содрогаясь всем телом, слезы градом лились по щекам из-под повязки, но стопслова не произнесла.
Лилия? допытывался Глеб, настойчиво поглаживая клитор девушки, лаская его осторожными круговыми движениями, и чуть сильнее нажимая на вибратор, немного
погружая его в мокрое узкое лоно. Девушка забилась, зарыдала в голос, извиваясь под его жестокой лаской, ее ногти яростно рвали подлокотники кресла, и Глеб с трудом сам сдержал стон, потому что дальше смотреть на это сил у него не было. Его член уже болел от возбуждения, ему казалосьприжмись он сейчас к Олечке, коснись ее пылающей кожи головкой членаи разрядка наступит тотчас же.
Но ему было этого мало; он ещё не насладился ее телом, ее беспомощностью и ее криками. И ее волшебным запахом.
Откинув в сторону игрушку, он подхватил стонущую девушку под ягодицы и подтянул к себе ближе, склонился над ее дрожащими, раскрытыми бедрами и впился жадными губами в мокрое горячее лоно, целуя и вылизывая так жадно, что девушка снова закричала, словно он опять терзал ее вибратором.
Возьми меня, выдохнула она, изо всех сил стараясь освободиться, выкрутить руки из кожанных петель. Ну, пожалуйста Возьми!
Но тут язык Глеба касался ее возбужденного клитора, и девушка со стонами откидывалась назад, глубоко и удовлетворенно дыша, и замирая, растворяясь в очередном оргазме.
Возьми Ну, возьми же!
Едва он потянул застёжку, освобождая ее руки, едве спали с ее бедер удерживающие ремни, как она обняла его, приникнув всем телом, неистово целуя, прижимаясь животом и нетерпеливо выпрашивая ласки.
Трахни меня
От первого проникновения в горячее девичье тело Глеб замер, пережидая первое наслаждение, чтобы все не кончилось слишком быстро. Подняв девушку, обнявшую его руками и ногами, с кресла, крепко ее прижимая к себе, поддерживая под бедра, он толкнулся в ее лонои не сдержал стона.
Как хорошо, блаженно шептала девушка, принимая его в себя, как хорошо
Она с жадностью приникла к его губам, и их дыхание, стоны наслаждения и крики перемешались. Глеб яростно и сильно толкался в ее лоно, влажные тела соприкасались с жадными шлепками.
Ещё, ещё, шептала девушка, балансируя на грани оргазма. Она сжимала его напряжённый член нетерпеливо и крепко, напрягаясь, подгоняя свое возбуждения, и Глеб едва не взвыл, чувствуя, что больше не может сдерживаться, что удовольствие зажигается в его мозгу нестерпимым белым огнем, и Олечка закричала, когда он, с каким-то звериным рыком последними, самыми сильными толчками присоединился к ее удовольствию и кончил, насаживая ее на член все крепче, все полнее.
Глава 7. Мара
Квартира встретила Глеба напряженной тишиной, полумраком, и тревожным позвякиванием ложечки о стакан. Кто-то на полутемной кухне, где мрак рассеивал лишь крохотный ночник, притащенный из спальни, размешивал остывший чай и ждал его, Глеба. Почти у самой двери, как скорбный памятник его, Глеба, разгильдяйству, стоял не распакованный чемодан, чуть дальше валялись сапожки Мары. Она разувалась так тогда, когда приходила поздно и уставшая. Откровенно говоря, ее манера раздеваться по пути в спальню и раскидывать вещи тут же, словно избавляясь от непосильной ноши, словно тащить на себе их она больше не может, его здорово раздражала. Он вечно спотыкался о ее сапоги, ронял с комода пальто и находил ее лифчики в самом неподходящем месте. Он выговаривал ей за это, Мара исправлялась, но через некоторое время все начиналось сначала.
Сегодня сапоги были намеренно кинуты посередине прихожей, выложены на всеобщее обозрение с какой-то кошачьей мстительностью. Мара сделала это нарочноровно так же, как нашкодившие и наказанные коты злостно гадят в тапки. Устало стаскивая пальто, Глеб глянул на настенные часы и с досадой поморщился.
Черт, Мара! Мара, Мара, Мара!
Он обещал встретить ее в аэропорту, и забыл. Дата ее возвращения, рейс, время, да сам факт ее существования напрочь вылетели у него из головы. Все мысли его занимала только онаОленька. Ее тело. Ее страсть. Ее стоны. Ее дрожь
Глеб одернул себя, заметив, что даже сейчас, ожидая головомойки от подруги, он с легкостью перескакивает на мысли об Оленьке и о горячем свидании, и мысли о нем, воспоминания о полученном удовольствии затмевают все негативные эмоции, всплывающие от одинокого позвякивания ложечки о стакан. Совсем не хотелось портить настроение скандалами, упреками, но Глеб прекрасно понимал, что так оно и будет, и знал, что заслужил хорошую головомойку.
Он неспешно отодвинул в сторону вещи Мары, так же неспешно прошел по коридору. Двери на кухню были обведены золотистой полоской света, и Глеб, повернув ручку, отворил их, заглянул в тихий полумрак.
Мара сидела за столом, сонно опустив голову. Ее темные волосы были слегка растрепаны, словно она не единожды запускала в них ручки с ярким алым маникюром и массировала головутак она делала, когда у нее случались приступы мигрени. В стакане Мары действительно был налит чай. Она неспешно помешивала его ложечкой, как завороженная глядя на танец чаинок, и ложечка звенела о тонкое стекло.
Перед женщиной на столе стояла початая бутылка коньяка и пузатый бокал, рядом с нимитарелочка с тонко нарезанным лимоном. Мара не умела быть аккуратной, поэтому по светлой поверхности стола валялись тонкие ленточки лимонных корок, косточки, которые Мара наверняка выколупывала из лимона своими длинными красными ногтями. Возле бокала темнела засохшая лужица.
«Накидалась», определил Глеб.
Наблядовался?
Несмотря на то, что женщина была нетрезва, голос ее звучал спокойно и четко.
Она подняла взгляд на Глебапри этом казалось, что от своего медитативного зрелища она отрывается с крайней неохотой, и уставилась покрасневшими от перелета и усталости глазами ему в лицо. Не моргая, как змея. Глеб не любил этот взгляд. И вопрос этот Мара задавала очень часто, точно таким же гладким, безликим, безразличным голосом. От этого словапрямого, грязного, звучащего в устах женщину ужасно мерзко, ему всегда было не по себе, и он ужасно бесился, чем приводил Мару в тихий садистский восторг, но не сегодня.
Ой, не начинай, отмахнулся Глеб, и неподвижная, полусонная Мара вдруг ожила, подскочила на ноги, кривя в пьяной ухмылке ярко накрашенные губы.
Так это правда?! выкрикнула она истерично.
Обычно ее обвинения не имели под собой никакой почвы. Что бы там ни говорил Вадим о ГлебеГлеб Маре не изменял. Да, он позволял себе флирт, иногда на грани, и весьма охотно шел на контакт с красотками, желающими получить от него комплимент в виде шлепка по заднице, но и только. Поэтому, возвращаясь домой после тяжелого дня, получая знаменитое незаслуженное «блядовал», он просто впадал в тихую ярость.
Сегодняшняя его реакция ясно дала понять Маре, что на сей раз ее вопрос попал в цель. Глеб действительно был с другой женщиной. То, чего она так подспудно боялась, то, что ее подсознание озвучивало звучным матерным словом, наконец-то произошло и это, скорее всего, не проходная интрижка, раз Глеб не только позабыл о своих обещаниях Маре, но и не обратил внимания на несколько десятков пропущенных звонов от нее.
Маре было за тридцать. Сколько точнее? Этого не знал и сам Глеб. Про таких, как она, говорятроскошная женщина. Чуть полноватая, но все еще с хорошей фигурой, с аппетитной задницей и прекрасной грудью, которую Мара любила выставлять напоказ, надевая платья с запредельно низким декольте.
Мара дорого, стильно, со вкусом одевалась и выглядела всегда так, что хоть сейчас на обложку глянцевого журнала. Мара стильно стригла темные волосы, носила дизайнерские украшения. Мара хорошо зарабатывала и не имела вредной привычки назойливо и пошло клянчить подарки. Мара была умна, начитанна, остроумнана ее злой язычок лучше было не попадать, и умела поддержать беседу буквально в любой области. Мара посещала выставки, театры, ходила в музеи, бывала на многих светских вечеринках, куда стекался весь бомонд города. В поведении ее, в манере держаться, в характере было много кошачьего, чего-то такого коварного, независимого, гордого и немного высокомерного, и потому Мара никогда не вешалась на шею и не умела быть назойливой. Глеб рядом с ней задержался надолго, в отличие от прочих своих любовниц, потому, что не чувствовал панический страх потерять его, каким обычно заболевает всякая женщина, вступающая в отношения. Мара бывала недовольна, если Глеб куда-то ходил без нее, но при этом ее недовольство и ее привязанность к нему обходились без судорожных цепляний со слезами древнейшей из трагедий. И Глеб чувствовал себя свободным рядом с нею.
Мара была очень удобной. Как вещь, пошитая на заказ. Поэтому Глеб и прощал ей многие недостаткив том числе ужасную небрежность и любовь к посиделкам на кухне за полночь с коньяком.
Обычно в таких случаях Мара сухо говорила, что хочет побыть одна, и что у нее зверски раскалывается голова. Она отправлялась на кухню, и, проходя мимо, Глеб, заглядывая в щелку между дверью и косяком, всегда видел одну и ту же картину: пузатый бокал с коньяком, лимон, и странную медитацию на танец чаинок в стакане.
Динь-динь-динь
Размеренный звон ложечки настораживал Глеба и отчасти пугал его. Он не понимал, что означают эти ночные посиделки, не мог разгадать, с чего вдруг красивой молодой женщине запираться на кухне и по-бабски тихо плакать, думая, что он не слышит. Мара была несчастлива с ним? Тогда какого черта она не бросала его и не уходила?
А ларчик открывался просто.
Маре было за тридцать, и она очень хотела замуж.
Ее ум изобрел гениальную стратегию, как удержат Глеба, но вот как женить его на себеМара не придумала.
Все ее независимость и снисходительность были всего лишь обманчивой яркой оберткой, под которойправда, очень глубоко, и тщательно упрятанные, лежали неуверенность в себе и простое, незамысловатое желание обычного счастья. Семья, ребенок.
Маре было за тридцать.
В эти годы уже начинаются расспросы от близких«а когда?», и мать то и дело, все чаще и чаще, повторяет цифру ее возраста.
А Глеб жениться и не думал.
Ему были нужны именно эти отношения, простые, легкие, ни к чему не обязывающие. Да, они с Марой, скорее, жили вместе, чем встречались. Она ночевала у него, могла жить неделями, они засыпали и просыпались вместе, но Глеб не хотел ни жениться, ни, тем более, детей.
Глеб не любил ее. Да, она ему нравилась, она была ему интересна, удобна, он ее даже уважал и гордился ею, но все эти замечательные качества вместе не составляли одного единственного, теплого и живого, чувствалюбви. И даже не заменяли его.
Залететь от Глеба и потом просто поставить его перед фактом Мара не могла. Просто не осмеливалась. Все из того же самого банального опасения потерять Глеба, отсутствие которого Глебу так нравилось. Она прекрасно видела, как вокруг него увиваются девицы, и помоложе, и покрасивее, чем она. И каждый раз, глядя, как он улыбается им в ответ на их неловкие (или напротив, весьма ловкие) попытки заинтересовать, привлечь его внимание к себе, Мара мучилась от ревности, думая, что однажды, когда она сама станет уже не так красива, и уже точно рожать будет поздно, какая-нибудь юная длинноногая красотка уведет Глеба, прельстив его своей юной свежестью. И она-то точно не станет терзаться муками совести, размышлять о том, как подло обманывать, и как в принципе это нехорошопривязывать к себе мужчину ребенком. И забеременеет. И все.
Это правда?! Ты был с другой женщиной?! Кобель похотливый!
Глеб невольно поморщился.
Еще одна пренеприятнейшая черта Марыона чудовищно, вульгарно, грязно ругалась.
Слова, вроде, обычные, но в ее устах они звучали н вероятно отвратительно. Страшнее, наверное, только черти изрыгают свои жуткие проклятья.
Сегодня слушать эту бесовщину Глеб не был намерен.
Мара, ты пьяна, сухо ответил он, избегая смотреть в ее глаза. Давай без скандалов, а? Поговорим, когда ты будешь трезва.
И он вышел, аккуратно закрыв за собой двери.
* * *
Спать Глеб лег в своем кабинете, постелив себе на неудобном маленьком диванчике, который больше походил на слишком большое кресло.
Мара, в темноте лежа с закрытыми глазами, сначала слушала, как льется вода в душе и ждала, когда Глеб примет душ и придет к ней, в спальню. Но вот стих шум воды, зажегся свет за неплотно прикрытыми дверями, а Глеб не шел.
Затем стало темно, и Мара почувствовала, как из ее глаз по щекам ползут слезы. Вместе со светом словно погасла робкая надежда на то, что она ошиблась, на то, что Глеб просто устал и не в духе.
Тихонько рыдая, Мара слушала, как в темноте скрипит кожа на этом крохотном, неудобном диване, на котором Глеб старается устроиться поудобнее, и мучительно думала, искала ответ, где же он умудрился подцепить эту лярву, с которой накувыркался так, что к ней, к Маре, и прикасаться не хочет. Они не виделись две недели, а Глеб не из тех мужчин, которые могут неделями существовать без секса. Мара, спеша домой, рассчитывала, что он вцепится в нее с порога, затащит в постель тотчас же, как только она ступит в дом. Обычно так и происходило, когда они ненадолго расставались, и Мара подспудно любила свои отлучки из города, прекрасно зная, что после них будет горячая ночь. Соскучившись, Глеб становился в постели нетерпеливым и жадным, у Мары трусы намокали от одного предвкушения того, что ее ждет, когда Глеб до нее, наконец, доберется.
И вотничего.
Пустота, холод, абсолютный ноль, как в космосе.
«И что дальше? думала Мара, давясь слезами. Расставание? Все это время, что я на него угробила, коту под хвост? И все мои ужимкигосподи, да по-другому это и не назовешь!
все эти игры, кувыркания перед ним кверху брюшкомвсе зря! Кувыркалась, кувыркалась, служила на задних лапках, а он умотал к другой! Сам, наверное, послужить хочет Глебушек, апорт!»