Рафаэль твердо намеревался это изменить.
Луине тот Луи, заморыш и приемный сын, денно и нощно скакавший по лесам, а нынешний Луи, повидавший в своей жизни настоящий огонь и настоящую кровь, неизменно вызывал восхищение у Рафаэля. С тех самых пор, как тот приехал в Вену, Рафаэль силился понравиться емуи никак не мог. Луи всегда оставался наедине с собой, даже когда они проводили время вдвоем, всегда был высоко и далеко.
В отчаянии привлечь внимание к себе, Рафаэль доверил ему самое драгоценное, что имелтайну, которой не знал никто, даже отец. Он с самого начала боялся, что Луи похитит ееи теперь понимал, что так и произошло. В тот вечер, когда он показал Луи Кадана, Рафаэль потерял обоих навсегда. Он не был нужен ни тому, за кого отдал бы все, ни тому, на кого хотел быть похожим больше всего.
Снова Луи получил все то, о чем Рафаэль мог только мечтать.
Самым простым решением было, конечно, вызвать Луи на дуэль. Рафаэлю нечего было терять, и, еще назначая встречу, он понимал, что погибнет от его рукинаверняка переживший революцию Луи стрелял намного лучше его.
Но теперь Рафаэль понял очень хорошо, что не добьется таким образом ничего. Не даром боги показали ему эту череду неудач. Он должен был сделать выводы из них.
"Нет, понял Рафаэль. Я не буду драться с ним. Я просто отниму у него то, чем он больше всего дорожиткак он поступил со мной". С этого мгновения было уже не важно, кто выйдет победителем, а кто проиграет дуэль. У нее мог быть только один конец: Кадан должен был возненавидеть Луи так же, как ненавидел все свои жизни его самого.
Мысли эти немного успокоили Рафаэля, и он стал расставлять сети. Распорядился достать ему пистолеты и заказал бильярдный стол. Продумал слова и аргументы, которых хватило бы занять полчаса между приходом Луи и приходом Кадана.
И вот, партия была сыграна.
Рафаэль стоял у пустого стола и бессильно смотрел в пустоту перед собой, понимая, что все равно проиграл. Пусть Луи и признал его победу, но в сердце самого Рафаэля теперь была одна только пустота. Он снова подумал о том, чтобы утопиться, и, бросив на стол несколько монет для обслуги, медленно побрел в направлении особняка Лихтенштайн.
Софи сидела у фонтана и смотрела перед собой. Она давно уже поняла, что комната Рафаэля была пуста, когда она запирала ее на замок.
Теперь она не ожидала увидеть живым никого из двоих молодых людей, живших в доме рядом с ней.
Когда легкий шорох гравия нарушил тишину парка, и кто-то опустился на скамью около нее, Софи не обернуласьей было все равно.
Ты убил его? спросила она.
Нет, прозвучал усталый голос Рафаэля около ее уха, и Софи вздрогнула, кажется, он убил меня.
Снова воцарилась тишина. Мужчина, сидевший по правую руку, казался Софи чужим с тех самых пор, как она согласилась заключить этот брак.
Я уеду сегодня, сказала она, вещи уже собраны. Я хочу житьв отличие от вас.
Куда? спросил Рафаэль.
Не знаю. Сначала в Баварию. А потом в Италию, может быть. Никогда не видела Милан.
Какое-то время звенящее молчание царило над садом.
Не надо, попросил Рафаэль, я останусь совсем один.
Софи покосилась на него.
Я слишком долго ждала, Рафаэль. Выгорело все, чего я могла желать, она встала и шагнула к дому, но Рафаэль поймал ее ладонь и попытался поцеловать.
Я хочу, чтобы ты осталась со мной, сказал он.
Сигрун презрительно посмотрела на него.
Потому что больше никого не нашел?
Рафаэль молчал.
Потому что так и не смог заполучить его горько поправила себя она. Нет, Рафаэль. Я уеду. Если ты хочешь меня остановитьсделай для этого что-нибудь.
Шурша юбками, она двинулась к особняку.
ГЛАВА 17
Дождь накрапывал по металлическим крышам пригородных кварталов Вены, дождь застилал контуры гор, накрывая их серой дымкой.
Сигрун, сидевшая в экипаже, мчавшемся по дороге на север, смотрела перед собой, и только длинные пальцы комкали шелковый платок.
Сигрун не лгала. Она не знала, куда направится теперь.
Италия казалась смутной теньюединственным окошком в мире, исхоженном вдоль и поперек, в который она еще не успела заглянуть.
Сигрун видела старые и новые города, крепости и деревни, и за те годы, что подарила ей судьба, поняла лишь одноменяется цвет камней и высота колонн, но люди, живущие среди них, не меняются никогда.
Ничего не осталось в ее сердце, кроме усталости и пустоты. Из всех пятерых она больше всех хотела и ждала, когда наступит неизбежный финали боялась его, потому что знала, что он сулит лишь новый поворот колеса.
Сигрун провела в браке с Рафаэлем Лихтенштайном более шести лети все шесть лет видела, что он смотрит мимо нее. Все шесть лет не знала, как пробить глухую стену, что выросла между ними, возможно, давным-давно. Она не знала когда.
Сигрун помнила дни, когда молодой сын конунга впервые ступил в ее избу. Он улыбался, и улыбка его осветила бревенчатые стены, лишенные гобеленов, как солнечный луч.
Рун приходил к ней, едва дневное светило начинало скатываться за горизонт, приходил по поводу и без, а иногда приносил пучки цветущей травы и спрашивал, пригодится ли ей из них что-нибудь.
Сигрун всегда отвечала: "да". Он приносил, конечно, одну ерундуто, что она могла бы собрать и сама, но Сигрун нравилось думать, что он срывает эту траву для нее.
Фигура Руна казалась ей незыблемой, как скала. Волосы и борода его были мягкими, как шелк. И она свободно отдавалась в плен его рукам, не думая о том, что будет потомдо поры, когда не настал срок.
Мужчины ходили к ее дому едва ли не каждый деньСигрун помнила, что в те дни еще была хороша, и взгляд ее пленял многих суровых воинов и осевших бондов. Сигрун не смотрела ни на кого. Глубоко в сердце ее засел Рунхотя и видела она, что он не так уж хорош тем яснее, чем дольше знала его.
Рун был жесток. Кровь проливал как мед. И хотя ее никогда не коснулся рукой так, чтоб причинить боль, но и с нею часто бывал суров.
Эта суровость притягивала ее сильней, чем приманила бы любая ласка. Она видела в Руне воина, способного принести добычу и защитить дом. И каждый раз с нетерпением ждала его возвращения из похода, зная, что он потянет немного для видуда и снова придет в ее дом.
Так было, пока не появился Он. Проклятый галл, чужеземный чаровник, который отнял покой и сон сразу у двоиха заодно и у Сигрун, потому что она видела, как всю зиму смотрел Рун туда, за горизонт, куда увез свой трофей Льеф.
Рун приходил, но был уже как бы не с ней, и все чаще казалось Сигрун, что то ли руки его сжимают вовсе не ее, то ли принадлежат они не любимому Руну, а подменившему его мертвецу.
Сигрун не говорила в глазада и другим не рассказывала о том, что чудилось ей. У нее хватало своих способов решать подобные дела.
Она готовила для Руна отвары: такие, чтобы разжечь страсть, и такие, чтобы привязать его к себе. Да только не помогала ни одна трава. Чем больше времени проходило, тем сильнее отдалялся от нее Рун. Пока не ушел совсем и в самом деле не превратился в мертвеца.
Сигрун не верила до конца в то, что произошло. В то, что возлюбленный ее в самом деле мог пасть от Льефова меча. Сколько знала она этих двоих, они, пусть и ссорились, но всегда были как братья и никогда не желали друг другу зла.
И в безумии своем тогда она вспомнила гальдр и магию саамоввсе те руны и все те заклятья, что творить было запрещено.
Жизньэто колесо, нашептывала она, творя свои заговоры над огнем. Что было однаждыто будет еще.
Но и сама Сигрун не знала, каков будет результат.
Шли годы. Не осталось в живых ни конунга Эрика, ни его сыновей. Следом за Льефом проклятый галл отправился на погребальный костер.
Но Сигрун смотрела на свои руки и видела, что на них не прибавляется морщин. Так же, как не сходит с лица оставленный опаленной головней шрам.
Каждый месяц ходила она к могильным плитам, под которыми обрели свой покой Льеф и Рунследила, чтобы те не зарастали травой. Но со временем серость северных дней все сильнее угнетала ее, и она стала приходить раз в год, а потом и вовсе покинула бесплодные каменистые земли севера и отправилась в путь.
Тогда-то и повидала она села и города, замки и глухие леса. Тогда-то и увидела, что куда не придешьвезде творится одно.
Она все еще возвращалась в родные края раз в несколько лет, чтобы коснуться ладонью камня и убрать траву. Пока в один весенний день не обнаружила, что нету больше камнейувезли их пришлые с юга, выкорчевали, как выкорчевывали из земли многие древние камни для строительства своих крепостей.
Снова взялась Сигрун за ворожбу, в надежде, что та приведет ее следом за камнемпотому что не было у нее родных, кроме тех, что остались лежать под землей.
И немалым было удивление ее, когда, попросившись на ночлег в постоялый двор, она увидела, как сидит у камина в белоснежном плаще с красным крестом Рунее Рун.
Немало времени ушло на то, чтобы он заметил еекак никогда ясно ощутила Сигрун свое уродство, и слезы душили ее по ночам от понимания того, что никогда уже ей не быть рядом с нимдаже если это и правда Рун.
Крестоносец заглядывал в ее избу, пил отвар из трави даже брал ее, но никогда не смотрел на лицо, и сердце Сигрун все сильнее сжимали цепкими пальцами тоска и злость.
А следом за Руном явились Кадан и Льеф. И тогда уже Сигрун поняла точно, что не ошибласьпроклятие обрело жизнь.
Злость ее на этих двоих и на то, что, несмотря на колдовство, они все так же вдвоем, была настолько сильна, что Сигрун попросту не могла не отомстить.
Она смеялась, когда пламя пожирало ее тело, потому что ей было все равно. Потому что она устала бродить в одиночестве по земле. И потому что знала, что родится опять. Всей душой желала она родиться той, что станет суженой Руна, и, умирая, просила об этом древних богов. Так и произошло.
Силвиан де Робер была наречена Раулю де Лузиньяну в супруги задолго до того, как он стал понимать, что такое "жена" и чем мужчина и женщина могут заниматься вдвоем.
Им было по тринадцать, когда они увиделись в первый раз, и Сигрун ликовалатак хорош собой был ее будущий супруг. Золотые кудри Рауля струились по плечам, он был хрупок, но гибок, будто рожден для того, чтобы упражняться с мечом. И Сигрун хотелось заботиться о нема пуще того, чтобы он был рядом с ней всегда.
Раулю едва исполнилось шестнадцать, когда отец отослал его служить в мушкетерский полк.
Зачем? спрашивала она, пристально вглядываясь в лицо Эрика. Но Эрику было все равно, о чем думает будущая жена, никакие соблазны столицы не волновали еготолько Рауль и юный Луи, растущие бок о бок и с детства не терпевшие друг друга, как будто в каждом жила память прошедших веков.
Силвиан не знала никогда, помнит ли что-то Эрики если да, то зачем он снова привел убийцу и предателя в свой дом. Она хотела одногочтобы Рауль женился на ней. Но даже этого получить ей было не суждено.
Тщетно сжимала она кулаки от злости, слыша вести о новом столичном романе ее жениха. Любовники его сменяли друг друга, как лето сменяет зиму, и исчезали с новой зимойпока Рауль не нашел для себя одного.
Силвиан не могла поверить, хотя и догадывалась, кто это может быть. Не могла поверить от того, что никогда бы галл по доброй воле не забрался к ее суженому в постельоднако, приехав в Париж, собственными глазами увидела, что это в самом деле произошло.
Не было предела ее отчаянию, но она еще надеялась остановить колесо, неминуемо грозившее замотать на спицы их всех. Но даже свадьба ничего не изменила в ее судьбеедва коснувшись новоявленной супруги, Рауль помчался в Париж, и больше Сигрун уже не видела его.
В четвертый раз ей повезло. Казалось, судьба ей благоволит, и отец Рафаэля сам предложил ей вступить с сыном в брак. Сам привел ее в дом, сам завещал любить Рафаэля и беречь его.
Да что толку любить, когда Рафаэль смотрел и смотрит мимо нее.
Сигрун поняла наконец, что как бы ни старалась, какую бы магию ни пускала в ходРафаэль не посмотрит на нее никогда.
Она устала. Цель, такая желанная, была теперь у нее под бокоми не была достигнута все равно.
Не к чему было стремиться, и проклятье потеряло смысл. Оно лишь завело бы по новой круг, и новая одинокая жизнь ожидала ее впереди. Сигрун предпочла бы навеки почить в земле.
Да и сам Рун изменился так, что Сигрун с трудом узнавала его. Исчезли твердый взгляд и уверенность воина, которого она полюбила много веков назад. Сигрун смотрела на него и не могла понять, что произошло. Не могла поверить, что в этом хрупком, избалованном теле скрывается та же душа, к которой она стремилась столько лет.
Она уходила без жалости, потому что этот Рун, которого звали Рафаэлем, был для нее совсем чужойнесмотря на все те годы, что они провели бок о бок.
Сигрун знала, что это последний поворот колеса, потому что не было больше воли, которая вращала бы его. Но эту, последнюю жизнь, она хотела прожить не одна.
У нее снова были тело и лицо, которые желало бы множество мужчин, и она не собиралась больше отказывать им ради того, кто никогда не полюбит ее.
Карета Сигрун остановилась у дома ее отца, но она не успела войти внутрь.
Навстречу по лестнице сбежал пожилой лакей, причитая на ходу и то и дело повторяя:
Молодая госпожа, ох, молодая госпожа. Вас уже ждут.
Кто? мрачно спросила Софи, на ходу натягивая перчатки. Она не хотела сейчас видеть никого, а более всего боялась, что это граф Лихтенштайн приехал уговаривать ее.
Молодой господин. Говорит, что он ваш супруг.
Софи замерла, и если бы не стоявший под боком слуга, не стала бы сдерживать стон.
Прогоните его, не двигаясь с места, приказала она.
Никак не могу, госпожа. Он сказал, что не уйдет, даже если его силой поволокут, и разогнал всех слуг.
Софи поджала губы, прищурилась и решительно направилась в дом.
Войдя в залу первого этажа, она замерла надолго, когда взгляд ее утонул в обилии живых цветов, украсивших помещение.
Вам не жалко денег вашего отца? сухо спросила Софи, а едва успела договорить, сильные руки подхватили ее, как было уже очень, очень давно, и губы Руна накрыли ее рот.
Софи попыталась вырваться, но не смоглатот крепко держал ее.
Хватит, Сигрун, приказал Рунили Рафаэль, и губы его почти коснулись ее уха, когда он говорил. На мгновение она замерла, услышав имя, которым ее не называли уже много веков, и не веря своим ушам.
Я не прощу тебя, Рун. Ты мне надоел, она все-таки вывернулась из его рук, но Рун снова поймал ее и прижал к себе.
Я тебя не отпущу.
Кадана здесь нет.
Ты знаешь, что я пришел к тебе.
Я знаю, что ты уйдешь, как только тебе надоест.
Хватит, Сигрун, повторил он. Я не хочу терять то, что у меня уже есть.
Губы Сигрун дрогнули, и она невольно уткнулась ему в плечо, чтобы скрыть глаза.
Ты не любишь меня.
Наверное, нет. Но я постараюсь полюбить, если ты дашь мне шанс.
ГЛАВА 18
Кадан медленно брел по набережной, жмурясь на капли дождя, падавшие с ноябрьского неба, сжимая кулаки в попытке понятькак могло случиться то, что только что произошло.
Кадан не верил, что Льеф может вот так запросто продать его. Кто угоднотолько не он. Никогда, ни в одной из жизней он не был тем человеком, который стал бы им рисковать.
Льеф мог быть холоден, мог быть жесток, но Кадан всегда видел, что тот любит его.
Он остановился у парапета, где они с Луи часто останавливались вдвоем, и замер, глядя на посеревший от глухих низких туч Дунай.
Кадану казалось, что в этом мире они могли бы быть счастливы, как никогда. Само солнце светило для них, для них звучала музыка, лившаяся из окон.
Он так боялся, что эта жизнь и это счастье оборвутся так же, как и все жизни, что были до нееи потому оттягивал момент их близости как мог, пил любовь Луи вполглотка, чтобы только растянуть ее на несколько летно так и не смог.
Кадан стоял и думал о тех далеких днях, когда он увидел Льефа в первый раз. Он должен был бояться и ненавидеть его, и смерть брата еще снилась ему по ночам но он не мог. Стоило посмотреть на Льефа, как его покидал страх. Хотелось утонуть в его руках и принадлежать ему целиком.
Кадан не мог не отметить, как мало походил нынешний Луи на того Льефа, которого он когда-то знали в то же время ни на мгновение Кадан не усомнился бы, что это один и тот же человек.
Ни на мгновение до сих пор, потому что теперь он начинал понимать, что этого Луи не знает совсем.
От жизни к жизни каждый из них менялся, но почти всегда Кадану легко удавалось узнать любогоон ошибся только дважды, но обе эти ошибки стоили им жизни, потерянной или потраченной зря: с ведьмой из темного леса, которая предала их, и с Раулем который слишком походил на человека из его снов.