Силвиан осталась стоять. Так она могла сверху вниз смотреть на него.
Вы не думаете, медленно сказала она, приближаясь к Кадану вплотную, что ваши отношения с моим будущим мужем обречены?
Кадан повел плечом.
Боюсь, мадемуазель, вам никогда не понять мужской дружбы. Ее не так-то легко разрушить.
Пока вы молоды может быть. Но пройдет несколько лети он потеряет к вам интерес.
Когда это случится, уголок губ Кадана приподнялся вверх, можете сказать мне, что предупреждали. А пока простите, у меня много дел.
Он залпом осушил бокал и встал.
Силвиан, оказавшаяся вдруг предельно близко, поймала его запястье и поднесла к глазам.
У вас очень красивые руки, сказала она задумчиво и улыбнулась.
Благодарю. Вы не первая, кто мне об этом говорит.
А хотите, я погадаю вам? Я умею читать по линиям судьбу.
И прежде, чем Кадан успел возразить, она перевернула его кисть и провела по ладони кончиками пальцев.
Ваша линия жизни прерывается очень рано, сказала она, видите вот этот разрыв?
Кадан вздрогнул и посмотрел туда, где его кожи касались ее пальцы.
Она могла бы бежать дальше. Но вот здесь, Силвиан проследила до нужного места ногтем, ее пересекает линия любви. Понимаете, что я хочу сказать?
Да, Кадан ловко вывернул руку из пальцев и, взяв ее за плечи, быстрым движением развернул спиной к себе, а затем подтолкнул к окну. А теперь я погадаю вам, прошептал он в самое ухо девушке. Отпустив одно ее плечо, он пальцем указал на яркую звезду высоко над горизонтом. Видите эти огни на небе? Это древние боги смотрят на нас. Они смотрели на землю сотню, и две сотни лет назад. Они освещали Гревскую площадь, когда на ней сжигали еретиков. И они осветят костер, на котором однажды сожгут вас.
Силвиан вздрогнула и попыталась отцепить от себя его рукуно этого не требовалась. Кадан уже отпустил ее и зашагал прочь.
Рауль тем временем уже подъезжал к усадьбе, где проводил осень его отец.
Он оставил коня на попечение слуг и вошел в дом, но не успел сделать и двух десятков шагов, когда поймал на себе цепкий взгляд злых голубых глаз.
Неужели ты все-таки соизволил повидаться с отцом, услышал он.
Я знал, что для этого мне придется вытерпеть встречу с тобой, Луи, и потому тянул.
Луи де Даммартен, которому герцог де Ла-Клермон приходился опекуном, хотел ответить, но не успел.
Хватит, жесткий голос разрезал тишину, и на пороге библиотеки, куда вела одна из дверей, появился их общий отец. Рауль, я ждал тебя. Следуй за мной. Луи, я позову тебя через несколько минут.
Скрипнув зубами и проводив взглядом названого брата, отошедшего в сторону и устроившегося с книгой у окна, Рауль следом за отцом переступил порог.
Эрик, герцог де Ла-Клермон, занял место за массивным письменным столом. Взял в руки лежавший на нем листок и бросил его назад.
Дворец, произнес он задумчиво, я еще мог понять. Нопрошение королю?
Рауль, не моргая, смотрел на него, будто вызов бросал. И наконец Эрик тоже поднял на него взгляд.
Рауль, мы договаривались с тобой уже давно. Твои шлюхи не должны касаться семейных дел.
Это не семейное дело. Это мое дело с королем.
Ты сошел с ума, Эрик грохнул по столу кулаком, так что бумаги разлетелись в стороны. Актеришка, Рауль. Ты пугаешь меня.
Рауль улыбнулся одним краешком губ.
Боюсь, тебе трудно будет меня понять.
Не сомневаюсь.
Эрик встал и прошелся по комнате из конца в конец. Затем остановился в отдалении и заглянул Раулю в глаза.
Рауль, обещай мне, что никогда не будешь драться из-за него.
Что?.. Рауль удивленно посмотрел на него.
Ты слышал меня. Если когда-нибудь тебе вздумается защищать его честь Клянусь, я сам его убью.
У меня и в мыслях подобного не было, отец.
Эрик долго смотрел на него.
Надеюсь, что это так. И все же
Слово чести, быстро сказал Рауль, я влюблен, но не сошел с ума чтобы драться из-за шлюх.
Хорошо, Эрик с облегчением вздохнул. Привлек его к себе, обнял и поцеловал в висок, я люблю тебя, Рауль. У меня всего двое сыновей. И ты сам знаешь, сколько вы значите для меня.
Рауль скрипнул зубами.
"Один, подумал он, у тебя один сын, отец". Но промолчал.
Едва он покинул комнату и отправился к себе, Луи вошел в библиотеку и остановился на том же месте, где только что стоял Рауль.
Эрик долго, нахмурившись, смотрел на него, прежде чем спросить:
Ты злишься на меня?
Нет отец.
Брови Эрика сошлись к переносице еще тесней.
Он никогда не слушает меня, произнес он, никогда. Я боюсь, что однажды его нрав доведет его до беды.
Луи молчал.
Луи, прошу тебя, проследи за ним. Сделай так, чтобы с ним ничего не произошло.
Вы просите меня шпионить за вашим сыном? спросил Луи тихо и зло.
Эрик прикрыл глаза и глубоко вдохнул.
Я прошу тебя защитить его. Если ты хоть капельку голос его дрогнул, и он осекся, а закончил уже шепотом, хоть капельку любишь меня.
Луи закрыл глаза. Он знал, что произойдет теперь.
Эрик подошел вплотную к нему. Он вдруг оказался у Луи за спиной, хотя только что стоял напротив него.
Эрик опустил руки ему на плечо и запечатлел у самого уха легкий поцелуй.
Ты представить себе не можешь, прошептал он, как много значит для меня то, что ты со мной.
Луи глубоко вдохнул, силясь унять подкатившую дрожь. Руки Эрика были нежнымино даже эта нежность причиняла боль.
Все те годы, что он принадлежал Эрику, он чувствовал, что-то, что происходит между ниминеправильно, запретно, что этого быть не должно.
Но он любил Эрика. Как любят отца и как любят того, кто дал тебе все.
Он любил Эрика и хотел вознаградить за то, что Эрик любит его.
Герцог толкнул его к стене, и Луи едва успел выставить руки перед собой.
Опекун приподнял полы бархатного черного камзола, отделанного серебром, и вошелЛуи всегда был готов для него.
Эрик двигался быстрыми рывками, вбиваясь в него, но куда большая жажда пылала в его руках, силившихся коснуться молодого любовника, прижать вплотную к себе, войти в него целиком.
Я люблю тебя, прошептал он.
Луи поймал его руку и молча прижал к губам.
ГЛАВА 7. Сновидения Париса
Кони унесли Рауля в город в ту же ночь. Он лгал отцу, хотя тот не вынуждал его к подобному никогда. Рауль давно уже сошел с умаи сам об этом знал. Он готов был ползать у ног любовника или завоевывать для него городатолько бы добиться любви, которой так и не увидел до сих пор.
А Луи медлил с выездом, и причин тому было две.
Во-первых, он не хотел попадаться Раулю на глаза. С тех самых пор, как преждевременная смерть родителей вынудила Луи войти в дом де Ла-Клермон, он ненавидел юношу, которого вынужден был называть братомтак же, как сам Рауль ненавидел его.
И если ненависть Рауля могла найти объяснение в обычной ревности брата к брату: Эрик, сухой и сдержанный со всеми кругом, только с Луи позволял себе оттаять. Казалось, только с приемышем он чувствовал себя легко. Хотя он, Рауль, его родной сын, все это время был рядом и что было проще, чем довериться ему?
Они с Луи были одногодками. Луи не был ни старше, ни мудрей, и Рауль представить не мог, что объединяет его с отцом. Он злился, хулиганил, доводил до истерик слугтолько бы отец заметил его. Но отца всегда больше интересовал Луи.
И когда обоим мальчикам исполнилось по шестнадцать лет, именно его, Рауля, Эрик отправил служить в Парижв то время как Луи оставил при себе.
Иногда Раулю казалось, что у Луи есть все, чего нет и никогда не будет у него: семья, дом, отцовская любовь.
Рауль продолжал свои выходки, проматывал деньги как мог Но все, чего мог добиться от отца: "Постарайся, чтобы твои развлечения не порочили семью".
Он бросил службу в надежде, что это приведет отца в яростьно и это не помогло.
"Пожалуй, ты прав, сказал герцог де Ла-Клермон, времена мушкетерства давно прошли".
Раулю оставалось, пожалуй, только односбежать в Америку, снарядив собственный корабль, но он не успел. На улицах Парижа в пыльный летний день ему встретился безродный актер, и Рауль обрел новую цель.
И даже теперь отцу было все равно.
Рауль не говорил об этом ни Кадану, ни кому-то еще, но он несколько раз писал письма отцу. Он хотел, чтобы Эрик увидел то, что Рауль нашел.
Эрик не испытывал ни малейшего интереса к очередной шлюхе сынапо его же собственным словами давал Раулю полный карт-бланш.
"Потому что у него есть Луи", билось у Рауля в голове, пока кони несли его в Париж.
У ненависти Луи не было столь очевидных причин. Он не был из тех падчериц и пасынков, кто позволяют пользоваться собой.
Если Рауль в своих жестоких забавах заходил слишком далеко, Луи всегда без труда давал ему отпор.
По силе и ловкости они были равны. Одинакового роста и примерно одной ширины в плечаххотя по-крестьянски приземистым не был ни тот, ни другой.
Равны были мальчики и по красоте: хотя один походил на Аполлона безупречным лицом и золотыми кудрями волос, другойна Марса своими черными бровями и такими же черными локонами, ниспадавшими на плечи.
Эрик никогда не был жесток к Луи и никогда не был несправедлив. Если что и доставляло пасынку неудобство, то это непонятная, грешная герцогская любовь, от проявлений которой внутри было стыдно и горячо.
Но сколько бы ни думал Луи о названом брате, неизменно в горле его клокотала злость. Он ненавидел Рауля с такой силой, как будто бы тот отнял то, что могло принадлежать только ему.
Им нечего было делить: земли и воздуха де Клермон с лихвой хватало на двоих. Ни одному, ни другому отец не отказывал в деньгах, исполняя любой каприз. Да Луи и не желал никогда столько вина, драгоценностей и развлечений, как Рауль.
Он не любил людей, раз уж военная служба минула его, предпочитал проводить свое время в одиночестве, на долгие часы уезжая в лес. Даже охотиться он предпочитал один.
Им было нечего делить. Но Луи все равно ненавидел братанаверное, просто за то, что он был. За то, что у него был отец. И за то, что Рауль был не таким, как он.
Луи неторопливо снарядил лошадей и двинулся в путь, когда над лесом уже занимался рассвет. Он добрался до Парижа через пару недель, но отправляться в особняк де Клермон в старом квартале Марэ не спешил.
Луи снял комнату на постоялом дворе и спустился поужинать в трактир. Только затем он снова оседлал коня и направился туда, где должен был обитать Рауль.
У Луи не было ни малейшего желания делить с ним дом. Его просили проследитьи он собирался сделать именно это, и не более.
Луи отыскал проулок, откуда было видно все, что происходит в доме и саду и стал ждать.
Так Луи провел три дня. Три дня, которые перевернули его жизнь, потому что уже в первый вечер, едва на небе появилась луна, Луи увидел Его.
Он сразу понял, что это и есть тот актер, из-за которого в доме грозил разразиться скандал. И сразу понял, что безумие Рауля имеет причиныза этого мальчика можно было отдать все. Дом, земли, родовую честь.
Он смотрел на обыденную картинукак рыжеволосый юноша, уже переодетый ко сну, высовывается в окно и, потягиваясь, разглядывает восходящую на небе лунуно Луи казалось, что он видит древнее божество, дух пламени, ступивший в их дом, чтобы спалить его дотла.
Он смотрели никак не мог насытиться. Каждое движение юноши казалось ему единственно верным, точно попадающим в цельи каждое причиняло боль. Луи казалось, что он уже знал его. Что именно этот таинственный дух приходил к нему во снах. Что во всех прошлых и будущих жизнях незнакомец был предназначен только для него.
И теперь Луи понимал. Осознание пришло мгновенно, хотя не имело смысла и было лишено логики: именно огненный дух был тем, кого Рауль отнял у него. Именно за эту кражу Луи всю жизнь ненавидел его, хотя и не знал о ней ничего.
Рыжеволосый призрак не мог принадлежать ни Раулю, ни кому-либо еще. Только руки Луи могли касаться его. Только взгляд Луи мог его ласкать. Луи думал, что будь у него такая возможность, он похитил бы это загадочное, неземное существо, запер его и не показывал никому.
Три дня он наблюдал, как юноша, ставший его наваждением, занимается с учителями, играет на скрипке, поет. Голос его еще более, чем вид, сводил Луи с ума.
И все это время он мог думать только об огненном видении, каждый раз ожидая, когда стройный силуэт промелькнет в окне.
Луи напрочь забыл о поручении отца. Теперь его интересовал только один человекимени которого Луи, далекий от столичной жизни, пока еще не знал.
На третий день, однако, Кадан покинул дворец. В окружении десятков пажей кортеж с носилками двинулся по узким улочкам Парижа, и, уже ни капли не интересуясь судьбой брата, Луи направился за ним.
Он следовал за процессией до самых ворот загородного особняка, который приказал построить для Кадана Раульи едва он понял, что это и есть тот самый дворец, о котором не раз говорил ему отец, сердце сдавила боль.
Луи, однако, стиснул зубы. И продолжал наблюдать.
Кадан в тот вечер играл Париса.
Он редко ставил античные драмы, предпочитая баллады и саги, каких не знал никто в городе, кроме него. Однако эта ролькак и несколько других, в том числе женских ролейвсе же нравилась ему.
Церковники, безусловно, сказали свое слововпрочем, они выражали свою ненависть к любому из театров и любой из трупп, даже если та ставила сюжеты из Евангелия, потому Кадан не считал нужным обращать внимание на их пустую болтовню.
Разморенный после выступления и уставший после долгого пения арии, написанной специально для него, Кадан возлежал на подушках в одной из беседок в парке своего нового поместья и сквозь тонкий полог невесомых тканей наблюдал, как мимо скользят аристократы в дорогих одеждах, которые всего несколько лет назад и не взглянули бы на него.
Кадан щурился. Ему нравилось думать, что теперь все они будут танцевать под музыку, которую играет его оркестр.
Он неторопливо цеплял трюфели из серебряной чаши и отправлял их в рот. Кадан предпочитал есть один. Он вообще не слишком любил людей, предпочитая, чтобы между ним и его зрителями всегда оставалась граница зала. Единственным, кого впускал он в свой собственный доверенный круг, был Рауль. Ипоскольку того требовал сам Раульего четверо друзей.
В безумных забавах последних Кадан участия не принималразве что Рауль его вынуждал.
С Бертеном и другими старыми знакомыми Кадан давно уже не общалсялишь регулярно высылал им деньги, потому что "обещал не забывать". В последнее время сопроводительные письма Бертену писал его секретарь.
Но Раулю было уютно одному в окружении книг и картин, которые будили в нем смутные, казалось бы, давно уснувшие чувства, как будто сквозь серый полог пыльных декораций проглядывала настоящая жизнь, которую он давно забыл.
Он просил слуг привозить ему новые и новые фолианты, предпочитая исторические хроники античным и церковным текстам. В них он изыскивал обрывки историй для своего театра, чтобы затем передавать их драматургам, которые писали пьесы для него.
Кадан и сам понемногу начинал писать, но слова и образы никак не складывались в цельную историю у него в голове. Он мог красиво говорить, петь и танцевать, но не мог сложить воедино сказку, которая терзала его, болью отдаваясь в душе.
Множество страниц, исписанных красивым почерком, стопками лежали в его кабинете, но разложить их по порядку Кадан не мог. Иногда это приводило его в такую злость, что он принимался бросать листки в огонь один за другим.
В этой единственной ненаписанной пьесе воедино мешались древние северные боги и британские легенды о рыцарях, норманнские завоеватели и белые плащи крестоносцев, идущих на восток.
Кадан все чаще думал, что никогда уже не поставит эту пьесуи так же точно знал, что главная роль предназначена в ней для него.
Погрузившись в мысли о творческих муках, он не сразу заметил, как звуки музыки стали стихать, удаляясь. Гуляния переходили в новую фазу, и гости перемещались к пруду, где вскоре должен был громыхнуть салют.
Кадан соскользнул со скамьи, заваленной подушками в шелковых наволочках, и остановился у выхода в сад.
Он сделал это абсолютно бесшумно, и потому наблюдатель, следивший за ним всю ночь, не успел скользнуть в тень.
Кадан опустил взгляд на незнакомца в черном плаще с полумаской на лице, и его прошиб озноб.