Клятва их была дана один раз на всю жизнь. Каждый из братьев в любой миг был готов защитить брата и в битве, и в мирной жизни. А когда ход времени призывал побратимов отойти от боевых дел, то и дома свои они строили недалеко друг от другачтобы по-прежнему иметь возможность помочь. Души побратимов связывала между собой общая кровь. Если же валькирии уносили одного в чертоги Вальхаллы, то второй должен был отомстить за него.
Вместе ступали они на палубы драккаров. В битвах с неприятелем корабли их стояли борт о борт. Если же случалось так, что оба оказывались на одном драккаре, то один всегда занимал место у мачты, где кипел самый лютый бойа другой у него за спиной.
Я люблю Руна, повторил Эрик, но я не уверен, что из него получится хороший конунг. Или хотя бы хороший король*. Но ты всегда был при мне, так же, как он. Ты знаешь, что у отца твоего есть со мной родство.
Льеф молчал, понимая, к чему клонит Эрик, но не зная, что сказать в ответ.
После смерти конунга титул не передавался по наследствухотя новым и становился чаще всего сын прежнего. Конунгом мог стать любой, кто имел хотя бы дальнее с ним родство. Законность происхождения была не важна.
Ты знаешь, конунг, я никогда не стремился к власти. И тем более не желал отнять ее у брата.
Эрик снова взбил подушку и задумчиво произнес:
А может, так и должно быть? Может, власть сумеет удержать тот, кто никогда не стремился к ней?
Льеф молчал, и конунг продолжил:
Тот, кто займет мое место, станет и первым воином, и верховным жрецом. Он будет вершить суд и созывать дружины со всех земель. Решать, отправится ли войско в поход. Наказывать преступников, а иногда и сам станет сжигать дома тех, кто преступил закон. Но он и должен будет защищать берега нашей земли от набегов недругов, хранить мир и безопасность наших людей. Дело не в том, чего хочет каждый из нас. Дело в том, кто сможет нести бремя королевской судьбы.
Конунга выбирает тинг. А ты знаешь, что думают люди о Руне и обо мне.
Конунга выбирает тинг. Но эрлы пока еще верны мне.
Я могу управлять кораблем, упрямо повторил Льеф, мне нравится свежий ветер моря и плеск весел за кормой. Большего мне не нужно. Моя дружинамоя семья. Если бы вдруг я стал конунгомя стал бы выше ее.
Тебе не хватает семьи? конунг испытующе посмотрел на него.
Льеф стиснул кулак.
Я нашел ее при твоем дворе.
Тогда почему теперь ты хочешь уехать от меня?
Льеф отвел взгляд. Причина была одна, и ее звали Кадан.
Дни тянулись за днями. В лекарской избе не менялось ничего. Даже Сигрун почти перестала навещать раненого.
Ты почти здоров, говорила она, но Кадан подозревал, что дело не только в том, что рана зажила. Сигрун исчезала из избы по вечерам и возвращалась, когда в небе уже высоко стояла лунато грустная, то веселая.
Трое из воинов, лежавших рядом с галлом, отправились к богам. Остальные встали на ноги и покинули лекарский дом.
Только Кадан продолжал лежать и ждать. В голове его всплывали образы викинговто один, с золотыми волосами и глазами колкими, как лед, то другой, похожий на южную ночь. Но к радости или к печали к нему не заглядывал ни один, ни другой.
Кадан потихоньку свыкался с мыслью о том, что ему никогда уже не вернуться домой.
Только раз он обратился к Сигрун с вопросом:
Что такое судьба? спросил галл.
Сигрун с удивлением посмотрела на него, а затем в глазах ее проскользнула насмешка:
Тебе-то что? Ты раб. Ты потерял свою удачу навсегда.
Кадан отвернулся к окну, и Сигрун, пожалев о своих словах, присела рядом с ним на краешек топчана.
Урд, Верданди и СкульдСудьба, Становление и Долгвот имена норн, что живут в чертогах Одина под сенью ясеня Иггдрасиль, сказала она. Они плетут нити судьбы. Какой узор они выткуттот и будет твоей судьбой. Начертанного ими нельзя изменить и нельзя избежать. Скульд, младшую из норн, с валькириями Гунгой и Рингой, отправляет Один во все битвы, и они выбирают тех, для кого этот бой станет последним. И на конях своих валькирии заберут их с собой на вечный пир. А кто вернется с похода живымвремя того еще не пришло, у каждого свой путь и у каждого свой конец.
Другие духи приходят в момент появления ребенка на свет, чтобы установить младенцу срок жизни: одни из рода ассов, другие из рода светлых альвов. Они являются человеку в самом начале его жизни и определяют для него судьбу, а затем всю жизнь сопутствуют ему. Самых одаренных, сильных и именитых сопровождают в их пути могущественные духи-спутники.
Через предчувствия, сны и предсказания боги извещают людей о своей воле и предопределяют их судьбу. Так, если во сне тебе явится странница, взмахнет крыльями птица или другое животное обратится к тебето это твой дух хочет предупредить тебя.
Но норны оставили меня, закончил Кадан за нее.
Есть и такие ритуалы, что возвращают удачу, Сигрун провела кончиками пальцев около его спутавшихся за время болезни волос. Судьбаэто не рок. Но внутреннее предназначение человека. Ты должен проявить свою волю, быть достойным судьбы.
Кадан не ответил ничего, и Сигрун покинула его.
А вечером следующего дня стук копыт разрезал тишину за окном, и всадник, закутанный в меховой плащ и капюшон, в маске, защищавшей от ветра лицо, остановился у дверей.
Какое-то время Кадан слышал негромкий говор за стеной, а потом Сигрун вошла в дом.
Собирайся, сказала она, он приехал за тобой.
* У викингов "королем" называли не наследного монарха, а вождя дружины в походе
ГЛАВА 5. Дорога
Дороги изрезали землю северян вдоль и поперек. Там, где их пересекали многочисленные в этих землях речки, ручьи и водопады, через них были насыпаны броды.
Идти можешь? спросил Льеф.
Кадан кивнул, и тут же, не слезая с коня, Льеф накинул веревку ему на запястья, а в следующую секунду уже ударил коня по бокамлегонько, но тот все равно припустил вперед так, что Кадану пришлось бежать следом трусцой.
Колючая веревка натирала руки, петля выворачивала плечо. Спутавшиеся волосы метались при каждом прыжке и лезли в глаза, так что Кадан едва успевал сдувать их с лица. Уже через несколько минут он, непривычный к подобным нагрузкам, запыхался, но Льеф, казалось, ничего не замечал.
Северянин сидел верхом ровно и был полностью погружен в собственные мысли.
Кадан изо всех сил старался поспевать за ним.
Новый "господин" даже мысленно слово это по-прежнему давалось Кадану с трудомбыл суров, и все же Кадан радовался, что его забрал не тот, другой.
Златобородый пугал его. И Кадан хорошо запомнил, что он отобрал у него брата. Этот, другой он не походил на северян, и Кадан пока что не знал, как его понимать. В нем не было холода, хотя и тепла Кадан не слышал в его словах.
Кадану стало страшно. Будущее виделось ему в мрачных тонах. Снова и снова мысли возвращались к тем часам, когда он потерял семью и род. Кадан знал, что не должен бояться, но справиться с собой не мог.
Отец и братья всегда говорили: "У тебя чуткая душа". Это значилоон чувствует то, что для других и не значит ничего.
Кадан умел видеть облик богини в солнце, опускавшемся за горизонт, или знаки грядущего лета в первом весеннем дожде.
Братья родились воинами, как и отец, но хотя сила много значила для его народа, они ценили его способность видеть мир, считая Кадана "тронутым волей богов".
Теперь не осталось ни братьев, ни отца. А здесь, на севере, воля западных богов никому не была нужна.
Всю свою юность Кадан провел в изучении легенд, но вряд ли они могли кого-то заинтересовать здесь, в чужих краях.
Кадан не знал, чего ждать. Он не умел работать в поле или пасти овецпоследнее братья пытались ему поручать, но выходило не особенно хорошо. Кадан постоянно заглядывался на закат и кого-то терял.
"Он меня убьет, думал Кадан, тяжело дыша, прыгая с камня на камень за спиной у северянина и снизу вверх вглядываясь в суровое лицо, а может быть, это и хорошо. Только бы все кончилось быстро, не так как" Кадан сглотнул, и на глаза его навернулись слезы, когда он вспомнил брата, еще живого, с вывернутыми наизнанку внутренностями и безумными от боли глазами, кричащего беспрерывно, до хрипоты.
Конахт был жив, он все понимал и мог дышатьно в то же время был уже мертв, потому что самый искусный лекарь не смог бы его спасти. Наверное, он желал смерти, скорого забвения и лунной дороги, ведущей к богамКадан не знал, но боялся, что это было так.
Его собственные последние часы затянулись дольше. Приходя в себя на корабле, Кадан со страхом думал о том, что смерть настигнет и егоно смерть никак не шла, и вот теперь северяне выходили его, чтобы сделать рабом.
Глядя снизу вверх в бледно-голубые, как у всех у них, глаза "хозяина", Кадан все более убеждался в том, что внешность его обманчива, и он, должно быть, такой же, как все здесь. Льеф стоял среди тех, кто терзал тело Конахта. Среди тех, кто пронзил сердце его отца.
Ненависть просыпалась в сердце галла.
"Я убью его, думал Кадан, пусть только наступит темнота Я сниму с его пояса нож и убью сначала его, потом Кадан сглотнул, потом себя. Или нет. Лучше сбежать. Вокруг пустынная земля. Никогда северяне не смогут меня отыскать".
Ждать до темноты оставалось не так уж долго. Слева и справа тянулись бесконечные леса и каменистые скалы. Кадан не знал, как еще держится на ногах, потому что солнце уже клонилось к закату, и он бежал много часов.
Льеф с трудом заставлял себя не смотреть на галла, перепрыгивавшего с камня на камень по правую сторону от крупа коня. "Какой же он слабый", думал северянин и не знал, что сильнее в немпрезрение или жалость, которой Льеф до тех пор не испытывал никогда и даже имени которой не знал.
Галл тяжело дышал, и взгляд Льефа то и дело спускался к его горлу, напряженно дрожавшему в вырезе льняной рубахи, к бешено метавшемуся кадыкуи снова к палево-синим, как воды Северного моря, глазам. Волосы южанина метались всполохами пламени, и Льеф с трудом справлялся с желанием запустить в них пальцы, поднести к лицу и вдохнуть аромат. Там, на корабле, южанин пах прелой травой. Чем он пах теперьЛьеф не знал, но само то, что подобные мысли посещают его, Льефа пугало.
"Почему тебе не возжелать женщину, Льеф? спрашивал он сам себя. Красивую и свободную, как Сигрун. Она бы хранила твой дом, когда ты уходишь в поход. Она бы любила тебя и однажды стала твоей женой". Но женщин Льеф не желал никогдадо последних пор считал, что слишком молод и силен, чтобы привязывать себя к земле и камням, а теперь начал понимать, что сердце его все это время искало чего-то еще.
"Ка-дан", перекатывал он на губах. Имя подходило южанину как нельзя хорошо. В нем тлело пламя его волос, и отражались льдинки глаз.
Отказ, данный конунгу, дался Льефу нелегко. Как и любой северянин, он жаждал славыа разве можно заработать ее больше, чем будучи королем?
Эрик хотел видеть его рядом с собойи Льеф знал, что получит при дворе больше, чем мог бы пожелать. Для Эрика он стал сыномкаким никогда не был для отца. И хотя Льеф не знал до конца, что такое любовь, ему часто казалось, что Эрик на самом деле любил егокак не любила, может быть, даже мать.
Галл стал наваждением, вклинившимся в привычное, как смена времен года, течение жизни Льефа, и хотя они не обмолвились еще и словом, уже менял что-то в нем самом.
"Это только на зиму, сказал Льеф конунгу, мне нужно отдохнуть от войны".
"Весной твое место может занять кто-то другой".
Льефу не оставалось ничего иного, кроме как сжать зубы и принять как данность то, о чем говорил Эрик. И все же он решил вернуться домой.
Время уже близилось к закату, когда Льеф остановил коня.
Умеешь разжигать костер? спросил он.
Кадан покачал головой.
Что ты за бесполезное создание? спросил Льеф.
Кадан стиснул кулаки и опустил глаза.
Льеф огляделся, задумавшись. Слишком опасно было отпускать пленника или даже оставлять его одного, пока тот не привык к положению раба.
Слушай меня, сказал Льеф вслух, сейчас тебе кажется, что северная земля велика. Что ты легко скроешься от меня, как только я отвернусь. Но ты быстро поймешь, что это не так. Трелли, такие, как ты, не имеют никаких прав в наших краях. Тебе никогда не стать свободнымесли только я этого не захочу. Ты принадлежишь мне целиком. Я вынул твою жизнь из костлявых пальцев Хельи теперь она моя. Захочуоборву, захочусохраню и отдам тебе. Понимаешь меня?
Кадан кивнул, не глядя, впрочем, Льефу в глаза.
Ты пока не веришь мне. Но это пройдет. Ты узнаешь, что тебе лучше со мной, чем с кем-то еще. А пока Льеф проверил веревку, провел кончиками пальцев по розовеющим следам на тонких запястьях, которые хотелось целовать, но не стал развязывать ее. Жди пока я найду еду и соберу валежник. Если потревожишь Брюненаон понесет и протащит тебя по камням. Понял меня?
Кадан кивнул еще раз. Плечи его опали, спина ссутулилась. Кадан не слишком рассчитывал сбежать прямо сейчас, и все же слова Льефа достигли целибезысходность теперь обволакивала его, как по утру обволакивает людей и животных туман.
Хорошо, сказал он тихо, сам не расслышав собственного голоса, и остался стоять, хотя ноги с трудом держали его.
Льеф уложил часть снаряжения на землю и, оставив при себе один только лук, углубился в лес. Его не было достаточно долго, чтобы Кадан успел хорошо осознать то, что Льеф сказал только что и по-настоящему возненавидеть его.
"Я никому не принадлежу, мрачно повторял Кадан про себя, наблюдая, как фигура Льефа появляется из сумрака и приближается. Я убью тебя. А потом, если нужно, убью себя. И Конахт будет отомщен".
Наблюдая, как Льеф скидывает со спины сухие ветки и раскладывает на земле, как разжигает костер и как подвешивает над ним кроликов, Кадан представлял, как острое блестящее лезвие ножа, расчерченного рунами, который сейчас находился у Льефа в руках, вспарывает горло северянина, как выступает на смуглой коже и светлом металле алая, горячая кровь.
Наконец, Льеф вспомнил про пленника. Закончив с костром, северянин легким движением распутал узел, удерживавший руки Кадана привязанными к коню, и усадил рядом на земле. Одной рукой прижав к себе Кадана, будто опасался, что тот может сбежать, другой Льеф повертел тушку животного над огнем.
Потом повернулся к пленнику и, взяв в ладони его кисти, осмотрел сначала с одной, потом с другой стороны. Крови на запястьях не было.
Пройдет, сказал Льеф и отвернулся к огню.
За весь вечернедолгий, потому что они лишь поели и стали укладываться спатьЛьеф не сказал треллю почти ничего. Только разрывая на части кролика, спросил:
Спинку или бедро?
Кадан хотел огрызнуться, но передумал. Бедрышки он не любил. Он сказал об этом вслух, и Льеф почему-то усмехнулся.
Что? обиженно спросил Кадан, принимая более нежную часть кролика из рук северянина и осторожно примериваясь к ней.
Ничего, ответил Льеф, а про себя подумал, что галл все-таки женоподобен. Даже мясо предпочитает понежней. Но решил его не оскорблятьслишком интересно было наблюдать, как тот ест. Пальцы у галла были тонкие, а зубы белые, как будто он не знал сладкого. Кадан старательно отрывал от тушки маленькие кусочки, как будто сидел за королевским столом, а не у походного костра. Как будто был сыном жреца, а не рабом.
Льеф, впрочем, не стал спрашивать, кто он такой. Это уже ничего не могло изменить.
Когда же трапеза подошла к концу, северянин скинул плащ и указал галлу на место рядом с собой.
Кадан колебался с секунду, а потом быстро нырнул под плащ и прижался к нему. Впервые Льеф ощутил его настолько близкоруками, плечами и животом. Тело мгновенно откликнулось, в паху потяжелело, а следом и к щекам Льефа прилила кровь. Он уже жалел, что положил галла рядом с собой, хотя и не знал, как еще мог бы его согреть.
Сердце Кадана замерло. Он поднял на Льефа опасливый взгляд, начиная понимать. Напряженная твердая плоть викинга прижималась к его бедругорячая, как котел Дагды, и твердая, как копье Кухулина.
Нечитаемым взглядом Льеф смотрел на раба.
Рука Кадана уже лежала в нескольких дюймах от ножаоставалось только нанести удар.
Как тебя зовут? почему-то шепотом спросил Кадан.
Льеф, поколебавшись, ответил тот.
Льеф повторил Кадан, все еще вглядываясь в подернувшиеся дымкой желания голубые глаза. Он думал. И ты хочешь, чтобы я тебе принадлежал?