Мы боялись, Кадан попытался сесть и заглянуть ему в глаза, но Льеф удержал его.
Не дело для воиновстрах.
Кадан молчал и шумно дышал. Льеф тоже. Он понял, что на сей раз галл обиделся, но не видел за собой вины.
Вы бы все равно убили нас, упрямо продолжил Кадан, вы всегда делаете так.
Мы просто забрали бы виноград.
Наш виноград. Мы растили его.
Льеф закатил глаза и теперь сам сел так, чтобы можно было посмотреть на галла.
Если бы на наш корабль напали, я бы тоже должен был винить тех, кто пытался отобрать нашу добычу?
Да Кадан смотрел на него широко раскрытыми глазами и не верил своим ушам.
Нет. Я бы убил их и забрал их добро.
А если бы они победили тебя?
Тогда бы умер я.
Кадан открыл рот и снова закрыл.
Я бы не хотел, чтобы тебя убили, сказал он.
Льеф вздрогнул.
И твой отец, думаю, тоже бы не хотел.
Моему отцу все равно.
Кому-то же не все равно?
Льеф повел плечом. Ему становилось неуютно под взглядом этих светлых, но каких-то неправильных, не по-северному холодных глаз.
Он стиснул зубы.
Всем все равно, упрямо процедил Льеф. Отвернулся и, схватив с земли первый попавшийся камешек, швырнул в реку.
Мненет.
Кадан снова приник к его плечу и обнял Льефа за руку. Он смотрел, как неторопливо колышется водная гладь.
Почему?
Теперь уже Кадан повел плечом.
Не знаю, сказал он, ты добр ко мне. И мне мне радостно, только когда мы сидим здесь с тобой. У меня больше никого нет.
И все?
Кадан молчал. А Льефу вдруг стало неприятно от мысли, что это в самом деле все.
Я отправлюсь в Валгаллу, сказал он, нет ничего страшного в том, чтобы пересечь порог.
Фигура брата, скорчившаяся и изуродованная, снова встала у Кадана перед глазами, но он отогнал видение и произнес:
Но я не отправлюсь туда с тобой?
Нет.
Льеф замолк, впервые в жизни задумавшись о том, что здесь, на земле, в самом деле есть то, что он хотел бы, но не сможет забрать в мир богов.
Там валькирии будут подносить мне вино, упрямо сказал он.
Что ж Пусть будут веселы с тобой.
Кадан отпустил руку Льефа и встал.
Льеф в недоумении смотрел на него, но останавливать не стал.
Кадан поднялся на холм и ушел.
Внутри дома постоянно царил полумрак. Тусклый свет, лившийся из слуховых окон под самым потолком, едва развеивал тьму. И только под вечер разрешалось зажигать масляные лампы.
Поэтому целый денькоторый зимой был не так уж дологЛьеф проводил на улице. По большей части ловил рыбу вместе с младшими братьями. Отец всегда в таких случаях не знал, куда его послать, потому что со старшими Льеф ладил плохо. С детских лет те задирали его, ни одного случая не упуская, чтобы напомнить Льефу о том, кто его мать.
Мать же, воспитанная рабыня, дочь италийки, которую еще дед Льефа привез из южного похода много лет назад, сама умерла при родах. И хотя Льеф никогда не знал ее, насмешек над ней или над своими черными волосами не терпел.
С младшими братьями отношения тоже складывались нелегко.
Льеф по праву старшинства имел над ними власть. И если отец посылал их вместе на охоту, на рыбную ловлю или в походвсе должны были подчиняться ему. Льеф прокладывал путь, выбирал дичь и говорил, когда возвращаться домой.
Но и тут доказывать право перворожденного часто приходилось силой, потому что и младшие знали, что Льефне совсем такой, как они.
С младых ногтей Льеф научился удерживать власть, которую ему не хотели отдаватьв работе или в игре.
Вечерами, укладываясь спать в той части дома, которая была отделена от общей залы, и где обычно располагались сыновья, Льеф подолгу смотрел на тусклый огонек лампы. Он думал о поместье конунга, где стал родным, и о том, зачем покинул его.
Льеф скучал по Руну, да и конунг стал для него ближе, чем отец. Но когда настало время принимать решение, он подумал, что при дворе слишком много ушей. Слишком много слухов уже ходило кругом о том, что сын ярла Хальрода одержим галльскими заклятьямихотя сам Льеф до сих пор ни разу не слышал, чтобы Кадан говорил или пел для него.
Льеф думал, что вернется к королевскому двору весной. Нужно только забрать Кадана с собой. Отец может не разрешитьно тогда Льеф не будет спрашивать, и полыхай все огнем. Кадан был нужен ему, как волку нужна кровь, а зайцу цветок. Кадан не оставлял его мыслей ни ночью, ни днем. Стоя по колено в реке и глядя на серебристых окуней, плескавшихся у ног, Льеф думал о том, что ловит не окуняловит гибкого галла. Когда же рыба ускользала от него, Льефу казалось, что не рыбу, а Кадана он потерял.
Льеф думал о Кадане за обедомкогда ему накладывали дичь и рыбу, а за столом для рабов разливали жидкое варево из круп. Он думал, что это неправильно, и искал способа, чтобы унести небольшой кусочек с собой, и вечером, завернув в листок, передать галльскому рабу.
Кадан очень исхудал с тех пор, как оказался здесь. И Льефу не нравилось смотреть на него такого, ему представлялось, что стоит ему хорошенько стиснуть бока галла, как тот хрустнет и сломается в его руках.
Льефу было страшно оставлять Кадана одногопотому что казалось, что пока его нет, галла может схватить и сломать кто-то другой.
"Он точно околдовал меня", повторял себе Льеф, отворачиваясь от лампы и пытаясь заснуть, когда мысли о Кадане снова заполняли его мозг. И все же Льефу нравилось это колдовство. Оно доставляло и радость, не только боль. Когда Кадан прижимался к его плечу. Когда Льеф ощущал волосы Кадана своей щекой.
И один вопрос не давал Льефу покоя: "Почему он не боится меня?". И мысль эта вызывала страх у него самого.
Наступил месяц убоя скота, и река подернулась хрустальной коркой льда.
Время продолжало идти своим чередом.
Кадан в своем льняном костюмчике, состоявшем из рубахи, расшитой орнаментами, но порядком изодравшейся на рукавах, и свободных штанов, все сильнее мерз.
Льеф видел, как он ежится и прячет руки в рукава каждый вечер, когда идет к немуно поделать ничего не мог. Только укрыть собственным плащом и плотнее прижать к себе.
Больше всего Льеф хотел забрать Кадана в дом. И будь тот девушкойтак бы и сделал, но опозорить себя сожительством с юношей не мог.
Он жалел, что решил вообще вернуться на зиму к семье. При дворе конунга и то он видел бы Кадана чаще и смог бы все время держать при себе.
Мы уедем отсюда весной, говорил он, пытаясь горячим дыханием согреть заледеневшие руки галла. Тот кивал, хотя от холода не слышал и не соображал ничего.
В середине месяца, когда до зимних празднеств оставалось с десяток ночей, Кадан заболел.
Льеф заметил, что тот натягивает рукава на руки плотнее обычного, а когда прижал его к себе, трель не успокоился, как это бывало всегда, а продолжал дрожать. При каждом вздохе его Льеф слышал негромкий хрип, и то и дело Кадан заходился кашлем.
Льефу стало страшно. Так же, заходясь в кашле, умирал его младший братЛьефу было тогда семь лет, а брату шесть.
До поздней ночи он не хотел отпускать Кадана от себяи не отпустил бы до самого утра, если бы ночь не была так холодна, что уже никого из них не спасал под утро один на двоих меховой плащ.
Я заберу тебя с собой, шептал Льеф, поглаживая Кадана по волосам.
Далеко заполночь он отвел его в пристройку для рабов и, поколебавшись, положил на плечи Кадану свой сшитый из волчьей шкуры плащ.
Если спросят откуда, скажи задумчиво произнес он, скажи, что я дал его тебе, потому что я упал в реку, а ты меня спас.
Кадан кивнул и, стиснув края шкуры, прижался к пушистому меху щекой.
А ты? спросил он.
Льеф не ответил. Он наклонился и впервые с тех пор, как увидел Кадана, позволил себе слабостьпоцеловал его.
Горячее дыхание тут же проникло Льефу в рот, разгоняя по телу волны дрожи. Кадан приник к нему, тонкими пальцами прихватил за шею, придерживая, но опасаясь сжать слишком сильно.
Ты не боишься меня? выдохнул Льеф ему в губы. Почему?
Кадан ничего не сказал. Он стоял, перебирая пряди длинных, мягких, как шкура волка, и тоже покрывшихся сейчас маленькими льдинками черных волос северянина. Льеф смотрел ему в глазаи Кадан тонул в его зрачках.
Вернувшись в пристройку, где на набитых соломой тюфяках спали другие рабы, Кадан устроился на своем местечке в самой глубине и, обняв себя руками, плотнее закутался в плащ. Он сидел и смотрел издали, как другие рабы играют в кости на полу. Самому ему не с кем особо было здесь поговорить.
Кадан неплохо знал язык, но все равно многие слова, которые использовали другие, были непонятны ему. Такого не случалось с Льефом, говорившим точно так, как в сагах, которые в детстве его заставляли учить. В его рассказах было вдоволь всего: и палки битв, метавшиеся к небу, и бури мечей, и далекие страны Далекие для самого Льефа. Для Кадана некоторые из них назывались "дом".
Эти люди, окружившие Кадана, мало походили на героев из северных саг. Кадан не был настолько наивен, чтобы не понимать почему И все же не знал, о чем мог бы завести с ними разговор.
В первые дни кое-кто из мальчишек, помладше его самого, пытался расспрашивать Кадана, кто он и откуда, но слова его почему-то вызывали у них смех, и Кадан решил, что лучше не говорить вообще ничего.
Со временем к галлу привыкли. Многие знали, что Льеф заступается за него, и старались попросту не подходить. Другие, напротив, еще сильнее возненавидели, узнав, что Кадан ходит в любимчиках у одного из сыновей.
"Работать не может, а" далее обычно следовали некоторые из тех слов, которых Кадан понять не мог.
Сейчас, когда он сидел в сумраке, завернувшись в волчий плащ, Кадану казалось, что он не так уж одинок. Шкура гигантского волка как фюльгья*, о которой рассказывала Сигрун, хранила его, обнимая со всех сторон.
"Сигрун подумал он, где ты теперь"
Лекарка была странной, но она знала сказки, которых не знал он. О страшных северных колдунах и о местных богах. О рунах и о священных камнях.
Что это у тебя? услышал Кадан голос над самым ухом. Ограбил кого?
Кадан плотнее сжал края плаща и, подняв глаза, увидел над собой одного из тех рабов, которым не давали покоя его встречи с сыном эрла по вечерам.
Это плащ Льефа, сына рабыни, сказал другой. Оба говоривших принадлежали к северным семьям, хотя бороды их были спутаны, и сами они попали в рабство уже давно.
Продолжая удерживать плащ, Кадан переводил взгляд то на одного, то на другого.
Вам-то что? спросил он. Потом подумал и добавил, поняв, что без объяснений плащ могут попросту отобрать:Я спас его. И он наградил меня.
Один из рабов хохотнул.
Женоподобный галл стал женой. Господин уже дарит ему меха. Еще чуть-чуть и он родит ему такого же раба.
Кадан скрипнул зубами. Ему было не обидно за себя. Слова говорившего были так глупы, что стекали на пол водой. Но ему не нравилось, что тот начинает говорить о Льефеи говорит о Льефе так.
Лучше следить за словами, когда они могут стать слышны богам, сказал он, но сказанное им вызвало лишь новый взрыв хохота.
Скажи по секрету, ты уже ложился под него? один из северян подсел к нему на тюфяк. Он уже сделал тебя настоящей женой?
То касается только нас и богов.
Ответом ему был новый взрыв хохота. Один из северян произнес еще несколько непонятных слов, и из всей тирады Кадан понял только:
вставляет свой рабынерожденный тролль Ладно. Сигурд, пойдем. Не всем с бабами молоть муку, надо немного и поспать.
Северяне ушли, а Кадан остался сидеть, то белея, то багровея от злости. Он положил на пушистую шкуру ладонь. "Они не могли говорить о нем", билось у Кадана в голове, и, несмотря на все случившееся, ему снова казалось, что гигантский волк не только греет, но и охраняет его.
*Дух-хранитель, который сопровождает каждого человека, у скандинавов. Считалось, что фульгья может предстать в виде животного, птицы или женщины. Например, волка.
ГЛАВА 8. Соколиная ночь
Как скудна и сурова была природа севера, так же сурова и скудна была жизнь тех, кто здесь обитал.
Обед начинался здесь тогда, когда солнце стояло в зените, а ужинкогда спускалось к верхушкам елей. Опоздание или, тем более, отсутствие за столом считали оскорблением хозяина и хозяйки. Пива днем практически не пили, но зато вечером наверстывали упущенное с размахом. Мужчины, женщины и рабы сидели при этом за отдельными столами.
Готовили на огне, над очагом или в закрытых печах. Мясо и рыбу порой стряпали и другим способом: вырывали яму, стенки обкладывали толстыми досками или камнями, а посередине помещали еду. Камни раскаляли в очаге и опускали внутрь ямы. Затем сверху накрывали досками и дерном, чтобы тепло не пропадало зря.
Ели пальцами, и потому руки начисто отмывали и перед обедом, и после него. Только жареное мясо накалывали на нож, а для похлебки и каши использовали ложки из дерева или кости.
Во время походов северяне спокойно мылись всей дружиной в одной лохани, которую готовили рабыни. Но дома властвовал совсем другой порядок. Льеф и его братья тщательно ухаживали за волосами и бородой, мыли и расчесывали их. Бороды тщательно заплетали в косы и любили красивые одежды, которые расшивали для них сестры и женыили которые они сами выменивали в городе, привозили из походов А каждую субботу топили парную баню, где после свободных мылись и рабы. Баня располагалась в отдельном домике, выстроенном поодаль от другихчтобы не случился пожар. Внутри по субботам весь день стояла такая жара, какой Кадан не испытывал никогда. Только в бане и кузнице, в отличие от других домов, был каменный, а не земляной пол. В центре стояла выложенная из обточенных валунов печь. Растопив ее торфом, раскаляли докрасна булыжники, а потом поливали их водой, так что все помещение утопало в пару. По краям парилки стояли скамьи в несколько этажей, и на самый верх забирались те, кто хотел насладиться баней по полной. Шли в ход и веники. А когда дышать и терпеть жар становилось невмоготу, выбегали на улицу и прыгали в сугробы.
Там жев парилкеимелось к тому же небольшое окошечко под потолком, сквозь которое внутрь попадали воздух и свет. Бросив как-то случайный взгляд наверх, Кадан едва не распластался по полу, поскользнувшись на камне: в окошке виднелось лицо Льефа. Пристальный взгляд его обжигал, а зрачки были черными, как ночное небо.
Кадан попятился, натолкнулся на скамью и замер, поняв, как неправильно этот взгляд действует на него.
Льеф наблюдал за своим треллем. В этом сомнений быть не могло. И Льеф видел, как изменилось тело Кадана, как налился кровью его член, когда их взгляды встретились на несколько секунд.
Льеф с удивлением и любопытством изучал раба, хотя приходил сюда и наблюдал за ним уже не в первый раз.
Кадан все время своего пребывания в усадьбе ходил поникшим, а теперь расправил плечи и подтянулся, стал гибким, как лоза. Хотя он и оставался ужасно худым, живот его подобрался, и Льеф разглядел некое подобие мускулов. Казалось, Кадан позировал для негохотя эта перемена и вызвала некоторое разочарование у самого северянина. Льефу нравилось видеть Кадана таким, каким тот бывал наедине с собой. Задумчивым и словно бы неземным. Даже если руки галла по локоть покрывала мука, рассеянный взгляд, казалось, смотрел сквозь молотилку и сквозь зернокуда-то за грань миров.
Теперь Кадан напрягся, приобрел прежнюю стать, но стал и не совсем собой. Льеф продолжал любоваться им, разглядывать отдельные черты, но больше не имел возможности видеть то, что творилось у Кадана внутри.
А когда купание подходило к концу, и рабы стали выскакивать из бани один за другим, Льеф дождался, когда подойдет очередь Каданатот шел последним, как он и ожидал. Льеф подкараулил его у двери, вытолкнул в сторону и прижал к стене за углом.
Кадан вскрикнул было, но Льеф тут же накрыл его рот рукой. В глазах Кадана стоял страх, но он судорожно закивал, показывая, что понял, чего от него хотят.
Льеф опустил ладонь и провел ею по груди Кадана вниз, подцепил льняную рубаху и забрался под подол.
Кадан тяжело дышал и с нарастающим страхом смотрел на него.
"Льеф", прошептал он одними губами, когда понял, что руки Льефа уже не просто исследуют его. Они забрались Кадану под штаны, и изучали то, что находилось внутри.
"Оттолкни меня", мысленно попросил его Льеф. Потому что если бы Кадан не хотел, наверное, это помогло бы удержаться и ему, и тогда жизнь северянина, вернулась бы на круги своя.