Я никогда Я, это чист.
Тоби, мать твою, дай мне уже тебе отсосать, пожалуйста.
И тут он со стоном оказался у меня во рту. Почти не дал времени подстроиться под него, и я позволил ему взять все: мой рот, мое дыхание, контроль. И пусть он входил не грубо, но эта его горячность сама по себе была далека от нежности и недвусмысленно предъявляла на меня права. Он кончил меньше, чем за минуту, на крещендо дыхания и невнятных бормотаний, его член толкался мне в глотку, а тело содрогалось надо мной так, что видно было одни тени и кожу. Я пожалел, что не догадался включить лампу, чтобы лучше его разглядеть.
Он упал рядом, пока я приводил в порядок дыхание и пытался распробовать оставшийся во рту вкус, свернулся в уже знакомый калачик и улегся поудобнее, угнездившись вплотную к моему вновь изнывающему от желания члену.
Это было круто. Прям вообще, лучший отсос моей жизни. Особенно если б я еще не кончил за миллисекунду.
Я облизал уголки рта, собирая последние капли его.
Пожалуйста. Всегда пожалуйста. И спасибо.
Он обернулся, чтобы взглянуть на меня.
За что?
Зая легонько поцеловал его, губы до сих пор зудели,то, что позволил мне пострадать для тебя.
Он ответил чем-то вроде «угхм», прижался еще ближе, если такое вообще возможно, и мы опять провалились в сон.
Я проснулся ближе к полудню в странном нетерпении, как в Рождественское утро. И тут вспомнил почему. Тоби растянулся на животе, раскинув руки и ноги, как бесстыжая морская звезда. Я тихонько нашарил в верхнем ящике тумбочки тюбик смазки и презерватив и, когда был готов, накрыл его своим телом и ввел в него скользкий палец.
Доброе утро, милый. За тобой должок, и больше я ждать не буду.
А, с-с да.Его голос звучал хрипло от сна и растущего возбуждения, и он раздвинул ноги еще шире, выгибаясь мне навстречу.О-о, да.
Я расслабил и растянул напряженные мышцы и успел дойти до двух пальцев, пока он изгибался, вздыхал и вжимался в меня. Он был теплый и податливый, сплошные вихры и томно покачивающиеся руки-ноги, и пахло от него сном, сексом и немного мной.
Я поцеловал холмики его плечна них тоже попадались прыщики, маленькие скопления ярких звезди затылок сквозь завесу волос, всаживая в него пальцы, пока не довел до извивающегося, задыхающегося, нечленораздельного состояния.
Ч-черт. Да-а. Хорошо. Как хорошо.Хотя он вскрикнул, стоило мне прижаться к нему членом:Погоди-погоди, хочу все видеть. Дай я буду на тебя смотреть.
Как пожелаешь.
Я поднялся на колени и перевернул его на спину. Он вскинул ноги, обхватив ими меня, когда я толкнулся в негонеумело, неконтролируемомои прерывистые выдохи тяжело падали ему на кожу. Несмотря на все приготовления, в его стоне слышалась нотка боли, и я сквозь пелену безумия дернулся в сочувствии и от раздражения на собственную спешку. Я помедлил, уже глубоко в нем, силком заставляя себя двигаться осторожнее, но тут он откинул голову назад, прогнулся и предложил мне свое тело.
Да, да, вот так. Вот так.Его голос застрял в этом невозможном пространстве между приказом и мольбой.Ну же, Лори, возьми меня. Возьми. Я так хочу.
Вновь полностью обезоруженный, я повиновался.
Одной рукой поймал его запястья, прижал их у него над головой, вытягивая тело в одну линию жара и нетерпения, и взял его быстро, жестко и бешено, прижав вот тут, под собой, чтобы хоть как-то выдержать это всевсе наслаждение, облегчение и незамутненный восторг. Не награда за подчинение, унижение и запрет прошедшей ночи, а часть целого, продолжение. Кульминация.
Коснись меня,задыхался Тоби.Хочу, чтоб ты своей рукой.
И, конечно, я так и сделал. Я бы вообще сделал все, что он скажет. Что он хочет. Каждый его горячечный приказ был словно искра у меня под кожей. И я скоро загорюсь, как птица феникс.
Его член напряженно дрожал между нашими телами, и Тоби кончил на рваном вскрике, стоило мне только неуклюже провести костяшками пальцев по жаркой влажной плоти. И все это время я продолжал в него вбиваться, мои отклики потерялись в его, а ответы Тобив моих, вместе со всеми границами, кто кого берет и кто кому отдается, кто доминирует, а кто подчиняется, кто покоряет и кто капитулирует. Оставив только нас и наши тела в тисках экстаза.
Он издал последний прерывистый стон и растекся по простыне. Глаза через пару секунд открылись и, еще затуманенные, сфокусировались на моих.
Твоя очередь. Хочу увидеть, как ты улетаешь.
Так что я подарил ему и это. Последние секунды судорожного хватания за контроль, за свою суть, да за что угодно и последовавшее за ними беспомощное падение. Это наслаждение не зажгло звезд, оно уничтожало все и пугало до мозга костейсамая тотальная капитуляция из возможных.
Мягкие прикосновенияруки Тоби на моих плечах, губына моих бровях, тепло дыханияпотихоньку вернули меня на землю. Он обнимал меня, пока я молчал и пока меня трясло, нашептывая слова, которые не должны бы уже быть настолько нужными, до того как я хотя бы чуть-чуть не пришел в себя.
И пока я лежал в кроватитело и разум временно приведенные в спокойное, как водная гладь, состояниеон пожарил мне яичницу и принес чай. Показал синяки, что я оставил у него на запястьях, и, улыбаясь во весь рот, заставил их целовать.
Вскоре он ушел. Мне не пришло в голову попросить его остаться, но когда закрылась входная дверь, стало слишком тихо. Я бродил по дому в халате, утонув в моменте, потерянный и практически умиротворенный.
Я подумал было вернуться к недочитанным книгам, но Тоби оставил свой след и там, пусть и нечаянно. Слава богу, не на моих журналах, но широкая полоса брызг пролегла через «Мир принятия», «Книги украшают комнату» и «Временных королей»[9]. Ничего смешного, конечно, но я все равно не сдержал улыбки.
Даже не знаю, почему Роберт их оставил. Это были его любимые книги все то время, что мы прожили вместе. Я не раз безуспешно пытался ими проникнуться, даже брал «Вопрос воспитания» с собой в Ирак в надежде, что на том безрыбье наконец-то пойдет. Но мне нравилось, что Роберт их любил. Нравилось слушать, как он о них рассказывает и цитирует, придвинувшись ко мнесмеющийся фанатик, жаждущий поделиться своей страстью.
Я принес их на кухню, чтобы протереть. Тоби даже вымыл посуду, не оставив за собой никаких следов, кроме как на мне и на паре старых книг. Я упаковал весь двенадцатитомник и отнес его в комиссионный магазин, и в доме после серого полудня как будто образовалось множество пустых мест, специально чтобы Тоби их заполнил.
По крайней мере, в понедельник опять наступит время реалий жизни и смерти, и мне не придется думать о нем до тех пор, пока он опять не появится на пороге.
Глава 6. Тоби
Блин, не могу перестать о нем думать. Дни проходят в таком «без-Лори» тумане, а синяки от пальцев светлеют на запястьях. И для меня все было как будто в сказке, хоть это и идиотизм, конечно. Но сейчас он, по крайней мере, не выставил меня на холодину, усвистав по своим делам. Теперь мне можно вернуться в его волшебное королевство, где я принц, и я счастлив, и меня серьезно так, экспертно трахают.
Ащщщщ.
На работе все валится из рук. Я роняю, передерживаю и непрожариваю. Забываю, какую кто любит яичницу, будто бы Лори теперь единственный поедатель яиц в моем мире. Пытаюсь испечь морковный торт без моркови. Засыпаю соль в сахарницы и даже не замечаю, пока один таксист не выплевывает свой чай.
Джо устраивает мне головомойку, но не увольняет. Просто много раз грозит увольнением, а это мы уже проходили. Вряд ли он реально вытуриту Волосатого на ноге до сих пор сумасшедшая конструкция, в которой он похож на робота, а готовлю я, наверное, не хуже его. И обхожусь дешевлебез опыта и образования, так что до сих пор пашу за минималку. Которой даже бережливой обезьяне не хватит на орехи из дешевой лавки.
Хотя какая разница, все равно же живу с мамой. Как последний лузер.
Я думал о том, чтобы поговорить на эту тему с Джо, но побаиваюсь, что только хуже сделаю. Сейчас-то я один за все отвечаю, и это трудно, конечно, но все же лучше, чем если вся готовка достанется кому-то другому, а мне останется одна черная работа. Так что если я слишком надавлю на Джо, то рискую потерять все, что есть. А тогда могу и не вынестиэтого «всего» у меня и так до сволочного мало.
Просто я
Не знаю. Не знаю я, кем мне надо быть. Или как узнать хотя бы.
А скоро уже Пасха, и мы опять увидимся с моими друганами со школы. Нда, можно подумать, что их у меня целая куча, но несколько-то все же есть, и они сейчас совсем другие, полностью изменились. Как будто у них там что-то происходит, жизнь кипит, а я все еще тут, все еще такой же самый. Может, даже регрессирую, потому что они закончат свои университеты, сделают карьеры, а я Что, что я? Так и останусь мыть посуду.
И я ведь был там, где они сейчас. Да только реальность оказалась совсем не такой, как представлялось.
Иногда я воображаю, как бросаю все и ухожу прямо посередине одной из тирад Джо. И где-то секунд на пять чувствую себя суперкруто, но потом становится так страшно, потому что я вообще, блин, понятия не имею, что делать дальше. Ну, то есть, одно делоюристом не смог стать. А вот не смог удержаться на говенной работе в говенной кафешкеэто феерический пипец.
Так что я просто пашу дальше. Каждое утро просыпаюсь и пашу, а время идет. Сейчас, с Лори, стало проще. Неделя по-прежнему нескончаемая, но теперь у нее хотя бы есть структура. В конце меня ждет награда, ради которой стоит потерпеть. Конечно, постоянные посетители в «Джо» теперь меня подкалывают за витание в облаках и руки-крюки. А мне плевать, зато теперь можно торчать у окна раздатки и болтать о моем парне.
Моем парне.
Моем суперском красавце-мужчине, который работает докторомнет, точнее консультантом.
Который для меня встает на колени, оттрахивает до состояния лужицы, и не кончает, пока я ему не разрешу. Хотя об этом-то я, конечно, не рассказываю. И не из-за стыда, просто, во-первых, оно все только между мной и Лори, а во-вторыхнекоторые из посетителей уже довольно старые, и я их могу такими откровениями буквально убить на месте.
Знаю, Лори тогда наговорил много всякого про то, что он на самом деле мне не парень, но я как рассуждаю: секс у нас несколько раз был? Был. О глубоком поговорили? Поговорили. Я ему с какого-то перепугу нравлюсь, а кроме того, я его накормил, остался на ночь и получил приглашение приходить еще. А если по всем статьям выходит парень, значит, парень, так? Что и требовалось доказать. И потом, он же никогда не узнает, как я его описываю кучке Ист-Эндцев.
Самое лучшее времяэто после обеда, когда Джо уже не стоит у меня над душой и не ноет, что я никуда не гожусь, в кафешке тихо, а я делаю выпечку на завтра. Тут у меня всегда есть время помечтать, что, наверное, и объясняет Великий Неморковный Морковный Торт. Но если честно, мне просто очень нравится печь. Не представляете, какое облегчение знать, что у тебя что-то реально получается. У меня с этим не связано никаких теплых детских воспоминаний. Наверное, меня бы должна была заботливо обучить всем премудростям любящая бабуля, но на самом деле я как-то сам всему научился, и это по-своему тоже хорошие воспоминания. Плюс, есть же Мэри Берри[10], а она вообще лучшая. Ну, то есть, лично я с ней не знаком, конечно, но по телику ее постоянно показывают, так что как будто бы и знаю.
Печь надо что-то простое и всем известное, иначе бунт на корабле. Я однажды попробовал сделать наполеон, и он прямо хорошо получилсяв точности как и должен бытьно все, такие, сказали: «Че это за французская херня?». Так что в меню у нас кексы и бисквитный, морковный и кофейный торты. И временами лимонный пирог с безе. Но теперь я себе пообещал, что в следующий раз приготовлю его для Лори. А уж о чем я при этом думаюу-ее. Грязные, сладкие фантазии, наверняка не соответствующие никаким стандартам гигиены питания. Знаю, что мне вообще-то надо переманивать Лори на лимонную сторону силы, но блинвот бы слизать лимонный курд с его кожи, пока он весь дрожит, и ловит ртом воздух, и сопротивляется, и старается не кончить.
Агх. Он дико, охерительно прекрасен. Как мне так свезло?
Если это мой утешительный приз за то, что пустил псу под хвост собственную жизнь, то я офигенски утешен.
Еще один большой плюс «Джо» в том, что всем все равно, что именно я делаю, лишь бы было чисто, была еда, и она была вкусной, так что я по-быстрому пеку внезапную партию пирожных красный бархат. Отнесу их в хоспис деду и его друзьям. Вообще-то он мой прадедушка, но поскольку других дедушек у меня нет, и само слово длинное, я всегда звал его просто дедом. И для меня он реально самый лучший человек в мире. Уж прости, Мэри Берри.
И он, ну, умирает. От рака. Разнообразного рака. Но ему девяносто четыре, и мы подумали, что если уж тебе суждено заработать рак, то это самый тот возраст. И знаю, что, наверное, со стороны выглядит странноотносить целый противень супервредных для здоровых людей пирожных в хоспис к слабым и смертельно больным, но в этом-то и весь смысл. Самое худшее с ними уже произошло. Так что теперь уж можно позволить себе все, что хочется. Там есть целая теория о том, чтобы умереть как как человек, что лис достоинством и окруженный любовью и, ну, пирожными.
Помню, когда мы только перевезли туда деда, я до жути боялся, что хоспис окажется такой больницей, пропахшей дезинфицирующими средствами и мертвыми людьми. Но мы только-только успели разместить его в его комнатеномер девятькак появилась медсестра и спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Словно он в отеле остановился, или пришел к ней в гости, или еще что-то в этом роде. Такого мы ожидали меньше всего, и дед спросил, что у них есть, а она ответила, что найдется все, что он захочет.
И дед в шутку сказал:
Тогда, пожалуйста, стаканчик шерри.
И ему и правда принесли, без шуток. Не ту марку, которую он обычно пьет, но ее они закупили уже на следующий день.
И в тот момент я понял, что все будет хорошо. То есть нет, не хорошо, конечно. Дед умрет, и мне будет очень-очень плохо. И когда он уйдет, я еще на шаг ближе подойду к тому, чтобы остаться один как перст. Но для деда все будет хорошо. Потому что самая жутьанализы, терапия, больницы, длинные названия и отсутствие ответов, слишком занятые доктора и люди, которые и имени-то его не помнят оно уже в прошлом.
И все, что ему осталось, это жить. Пока не перестанет.
И есть мои пирожные.
Он слабый в последнее время, очень слабый. Но, кажется, еще ничего. Иногда ему грустно и больно, но все равно ничего. В хосписе следят, чтобы большинство его дней были хорошими. И мне кажется, память у него уже Не знаю. Он все еще в трезвом уме, все еще мой дед, но как будто потихоньку начинает терять время. Плохо помнит недавние события. Что, пожалуй, и к лучшемуне придется объяснять ему про универ и все с ним связанное.
И последнее, что он вспомнит обо мне, будет не то, как я его подвел.
Но уж про своего парня-то я ему точно расскажу. Такое он запомнит, знаю.
Я ему первому признался, что гей. То есть он не первый человек, который об этом узналмама, по-моему, всегда зналано первый, которому мне было важно сказать. Меня случайно раскрыли в школе после всей этой петрушки с лучшим другом, и некоторые пацаны стали вести себя как говнюки, некоторыенет, а некоторые говнились, но совсем по другим причинам, потому чтодавайте уж честношколаэто такой узаконенный генератор говнюков. Стэнфордский тюремный эксперимент.
Я как считаю: если тебя воротит, прям вот по чесноку воротит, что я западаю на парней, а не на девчонок, значит, друзьями нам все равно не быть. Иди на хер.
Но совсем другое дело, когда ты кого-то любишь, и их любовьэто лучшее, что у тебя есть.
И потом, дед же из совсем другого поколения. Ну, то есть годах в двадцатых детишек в принципе растили расистами, сексистами, гомофобами и все такое прочее. Сейчас, конечно, тоже растят, но общество хотя бы где-то внушает, что это плохо. И если кто-то ни с того ни с сего начнет вести себя со мной по-гомофобски, он, по крайней мере, смутится и потом выдаст целую речьчто на самом-то деле совсем не гомофоб потому-то и потому. Но вот моя прабабушка честно звала черных людей словом, которое белым сейчас вообще запрещено произносить. И она не считала себя расисткой. Просто реально думала, что черные так и называются. Нда. Неловко.
Хорошо, наверное, что она уже умерла. Шучу. В смысле, она и правда умерла, но я тогда еще пешком под стол ходил, поэтому это не стало каким-то страшным событием. Для меня, в смысле. Для нее-то, наверняка, стало. И для деда. Хотя они друг друга вроде и не слишком-то любили, так что кто знает? Взрослые отношения для менятайна за семью печатями. То есть, я не знаю, когда случается переход от любви и потрахушек к разговорам ни о чем и постоянному легкому раздражению друг на друга. И никто при этом ни разу не вспомнит, что ты с этим человеком, по правде говоря, до гробовой доски быть не обязан. Хотя у меня, конечно, выборка маловата. В семье Финчей мужчины не задерживаются. Это типа нашего семейного проклятия такого, и я пипец как надеюсь, что мне оно не передалось или что для геев не считается, поскольку теперь, когда у меня есть свой мужчина, я его хочу удержать, уж будьте уверены.