Ну да, логично. Но все равно как-то не хочется получать подобный ответ. И член мой тоже не слишком одобряет нашу беседуон будто скукоживается, словно пытается подлезть обратно под крайнюю плоть, где его никто не поставит в неловкое положение.
А потом я задумываюсь, что, наверно, и мужчине моему тоже неловко, хотя смотрится он сверху потрясающевесь голый, золотистый, покорный и мойи он просто пытается защититься. Превращая все в таквечернюю развлекалочку.
Хотя дело куда серьезней.
И тут я вспоминаю, что было самым неподдельным, когда мы с ним разговаривали. То самое, что в итоге и опустило его на колени. Что-то, что я сказал, или какая-то часть сказанного, потому что я чего только не наговорил.
И опять открываю рот. Встаю над ним и начинаю вещать. Глупо, конечно, но я ему все рассказываю.
Знаешь Я, ну захотел тебя, как только увидел в этом скучном, что пипец, клубе.У него что-то меняется в лице. Так незаметно. Не до полноценной улыбки, но определенное смягчение наметилось.
И, как ни странно, становится проще. Чем больше я говорю, тем больше находится, что ему сказать, а моя ладонь ходит вверх-вниз по члену на таком похотливом автопилоте.
У меня как будто в голове перемкнуло, и я больше ни о чем думать не мог, только о тебе и как тебя довести до такого состояния, как сейчас. Напридумывал сумасшедших и невероятных фантазий. Как если б я, к примеру, тебя, ну как бы похитил, что ли, и ты бы очнулся голый и в наручниках в какой-нибудь темной комнате у моих ног.
А, ч-черт, теперь он меня за психа примет. Но нет, его не передергивает, он остается на коленях, и в серых глазах что угодно, но не шок. Я чуть было не сказал, что это все шутка, но тут понимаюне надо. Не ему. Так что вместо этого просто продолжаю гнуть свою извращенскую линию.
И вот ты весь беспомощный, передо мной но не думаю, что тебе страшно. Или, по крайней мере, боишься, но в основном просто зол. Как будто готов убить меня к чертовой матери, если освободишься, да только не можешь, поэтому у тебя не остается другого выхода, кроме как ну, подчиниться, что ли, всему, что я решу с тобой сделать.
Тут он издает этот звук где-то глубоко в горле, как будто заглатывает чуть не вырвавшийся стон или еще что.
И я снова охренительно твердый, из разряда «может, вам прибить чего надо».
Как и он.
И он ну ох и ни фига себе Мой-то член это, ну, знаете, мой член. Ничего такой. С работой справляется. Потереть его обо что-то приятно. Но на его члене я, наверное, свихнуться могу. Он очень красивый, весь такой сильный и напряженный, горящий желанием и агрессивный одновременно, и в обертке из сияющей кожи с этими капельками влаги на головке, как корона из изящных опалов. Наверное, на вкус они как жар, и соль, и слезы, и он сам. А если я обхвачу его пальцами за основание, он будет такой беззащитныйвсе чувствительные места оголены и в моей власти. Можно было бы пробежаться языком по кроваво-красным извивающимся венам. Забраться под складку. В отверстие. Заставить его кричать от моих легчайших поцелуев.
«О господи. Ащщ. Да, господиащщда».
Я яростно тру себя, практически до боли, но это просто невероятножестокое наслаждение, которое пробивает член, а от неговсе тело. Лучшее дрочилово в мире. Комната наполняется звуками кожи, трущейся о кожу, и я говорю ему:
Часть меня до сих пор иногда боится, что это нездорово. Что где-то перемкнуло провода или поехали шарики, раз я вижу кого-то вроде тебя и думаю вот о таком и всяких вещах в том же духе. Плохих, наверное. Заставить тебя страдать, например. Плакать. Умолять. Вот только мне это плохим не кажется. Или кажется, но в хорошем смысле. Понятно, вообще, о чем я? У меня от таких мыслей как будто все светится внутри.
Еще один его звук. Сдавленный и одновременно неприкрытый, от которого мне хочется узнать, как он по-настоящему кричит.
Пипец.Все, что я могу сказать. Единственная мысль, которая доходит до языка.А, ч-черт.
Потому что я весь намок от его вида, смазка стекает между пальцев, когда двигаю ладонью вверх-вниз, вверх и вниз, грубо, еще грубеетак, как касался бы его.
Дышится с трудом, и сиплые прерывистые хрипы от моих попыток вдохнуть и выдохнуть заполняют комнату. А под ними раздается эхо от него, и это так заводитмы ведь даже не соприкасаемся телами, но дыхание стало общим. Это же ничто, просто воздух, но я его буквально нутром чувствую, как будто наши рты трахают друг друга.
Окружающему миру в углу зрения как будто подкрутили яркость, словно я конверт, и меня разрезают, и мне так хорошо, так охерительно хорошо, что я совсем теряю контроль над собственным ртом. И слова, что выпадают из него, вообще мало похожи на нормальные словапросто такие рваные охающие штучки, что я тут разбрасываю.
Я этот вечер запомню на, блин, всю мою, на хер, жизнь. Он теперь будет со мной до смерти. Господи.Моя ладонь сжимается, а вместе с ней и удовольствие, которое прямо ввинчивается в тело почти-почти-почтиЧтоб тебя.
А его глаза, его невероятные и, вашу ж мать, волшебные глаза, все так же пристально смотрят. Потому что я ему велел смотреть на меня. Хоть он весь трясетсянет, реально трясется, как будто я держу его член, а не свой. И пот блестит у него на теле и собирается в капельки на кончиках волос, стекая на кожу, словно он надел драгоценности из всех тех слез, что я хочу заставить его выплакать.
И с тобой этот вечер останется, потому что потому что ты тоже этого хочешь.
Я ничего не жду, но секунду спустя он кивает и снова краснеет, и его румянецэто самая охрененно трогательная вещь, что я вообще видел. Во мне как будто сто метров роста теперь. Я словно король.
Потому что это больше не просто физиология. Не просто человек, вставший на колени. И я вдруг понимаю, что верно тогда почувствовал в клубе: ему этого нутром хочется, и он прямо спинным мозгом ощущает, как оно правильно. Мы одинаковые.
И р-размой член лихорадочно дергается, как будто прошибленный током, и кончает прямо на него. Я пытаюсь как-то контролировать направление струи, но меня хватает только на то, чтобы не рухнуть рядом с ним на подкосившихся ногах. Сперма стекает ему на грудь, падает поперек горла, на подбородок и щеку. Я бы даже, может, гордился собой за такое достойное любой порнухи количество, если б вообще мог о чем-то думать, плавая в еще бесстыдном и горячечном состоянии. Когда организм берет тайм-аут и парит в сверкающих облаках «оооодаааааауууееее», но уже появляется некое ощущение, что вот проморгаешься от звезд из глаз, и станет странно и неловко, и ты весь такой липкий, дряблый и подтекающий будешь стоять над голым коленопреклоненным незнакомым человеком, которого только что полил своей спермой.
Только этот момент все никак не наступает, потому что я испытал самый охерительный оргазм в своей никчемной жизни. Серьезносамый абсолютно, объективно, «гадом буду не забуду» охерительный. Хоть хит-парад теперь заводи, чтобы определить его на первое место. И я стою ошеломленный, счастливый и одновременно выжатый, как лимон. Я б и разрыдался, наверное, если бы не излил только что всю имеющуюся в организме жидкость.
Когда сердце перестает разрываться, и тело вспоминает, что вообще-то умеет дышать, я открываю глаза. Он все еще на коленях, все еще смотрит на меня, и у него стоит колом.
Внезапно я не знаю, куда себя деть от мысли, что он видел меня таким: беспомощным идиотом, фонтанирующим словами и спермой.
Он ме-едленно подносит ладонь к щеке, не спеша проводит пальцем по вязкому семени, что я на ней оставил.
И, закрыв глаза, вылизывает и обсасывает палец дочиста.
Как он при этом выглядит Мать вашу Я вам клянусь, у меня член практически восстает из мертвых.
Закончив, он снова открывает глаза и грациознокак всегда чертовски грациозноподнимается на ноги. Притворяется, зуб даюесли б я столько простоял коленями на ковре, я бы ой как почувствовал.
Я почти забыл, насколько он высокий. И насколько отстраненныйвот опять запер все за своими волчьими глазами.
Закончим на этом.
Это он мне говорит. «Закончим на этом». И мы и правда заканчиваем, потому что этих трех слов хватает, чтобы превратить меня обратно в тыкву. Никакой не дом, никакой не король, и вообще ничего особенного. Просто бестолковый ребенок, которому внезапно повезло.
Ага Но Ну, типа А как же
В холле на доске написан номер такси и код клиента. Закрой за собой дверь, как пойдешь.
И он берет и, как был в чем мать родила, уходит... Уходит, на хрен. Удаляется, преисполненный чувства собственного достоинства, которое мне в жизни не светит. Оставляет меня торчать посреди этой красивой комнаты с поникшим членом в руке и таращиться на место, где он только что стоял на коленях.
Глава 3. Лори
«Тридцать семь лет, а ты прячешься в собственной ванной от подростка, которого привел домой. У ног которого только что стоял на коленях. Следы чьего удовольствия носил на шее, как ожерелье, а вкус его до сих пор остался на языкесоленый, резкий и сладкий».
Господи, я же совершенно ничего о нем не знаю, и все равно пошел на такой риск. Не слишком большой, по правде говоря, но мне ли не знать.
Кажется, хлопнула входная дверь.
Слава богу. Слава богу. И плевать, что он мог что-то вынестиглавное, ушел.
Я уселся на пол и постарался унять дрожь и убедить себя, что чувствую облегчение. В какой-то мере так и было. Я боялся того, что мог сделать, останься он. Подполз бы к его ногам, возможно, умолял бы коснуться меня, сделать мне больно, использоватьделать все, что захочется. Позволил бы себе полностью потерять рассудок от парня, который до меня едва дотронулся.
Шея потеплела от воспоминаний о его руке.
Казалось, кожа вот-вот лопнет от распиравшей меня ноющей боли и пустоты. Он ушел, а я даже не спросил, как его зовут. Собирался думать о нем как об очередном незнакомцечеловеке, которому позволил бы выжать из меня некоторую долю того, в чем нуждался, в обмен на тень покорности. Но дали мы друг другупрактически далисовершенно другое.
Неудивительно, что я сбежал. Да что вообще может быть между этим яростным хрупким созданием и мной? Я вообще когда-нибудь был таким же искренним и беспомощно юным, настолько оголенным и горящим желанием? Тем, кто смог разжечь меня нынешнего своей странной силой.
Я встал, не обращая внимания на протестующие колени, забрался в душ и выставил режим града. Надежда заглушить таким образом то непонятное, что он во мне разбудил, оказалась напрасной. Уткнувшись лбом в кафель, я содрогался от раздирающих желаний и чувствовал себя бесплотным призраком в клубах пара, пока не обнаружил, что трусь о кожу своей такой знакомой ладони. Какое же это пустое удовольствие без чего-то, неткого-то, кто придал бы ему значение.
После всего, что я сделал или не сделал, я не заслужил права думать о нем, и по крайней мере на это мне хватало самодисциплины. Хотя бы на сейчас, а уж после В следующий момент я поймал себя на том, что представляю его невысокую худую фигуру исчезающей в темноте.
С ним все будет нормально, у меня нет абсолютно никаких причин для беспокойства.
Почти двенадцать тысяч пассажиров автотранспорта в Лондоне пострадали в авариях в 2012-м. Пять тысяч пешеходов и четыре с половиной тысячи велосипедистов. Около двадцати трех процентов обращений в травматологию связано с ранениями от огнестрельного или холодного оружия. Только на прошедшей неделе я выезжал на шесть ножевых, для одного из которых потребовалась торакотомия прямо на месте, и два случая стрельбы, хотя первый оказался ложной тревогой.
Но с ним все будет хорошо. А даже если и не будет, как я узнаю? Мы друг другу никто.
Я выключил воду, вытерся и надел халат. Я устал, но не мог заставить себя остановиться, словно колокольчик, которого мотает ветром, и бродил по собственному дому как чужой.
Он не оставил никаких следов, даже там, где я стоял на коленях и смотрел, как он себя трогает. Где, словно о скалы, разбился о его слова.
Я пересек комнату и подошел к книжной полке, вытащил один из томов «Танца[3]», затесавшегося между медицинскими пособиями и журналами, и пролистал его, как будто гадая на семейной Библии: этой реликвии, этом талисмане, который Роберт забыл забрать.
Я заварил себе чай и не сделал ни глотка.
А потом поднялся в спальню наверху («Ясненько, Синяя Борода»). Замер посередине всей этой пустоты, ожидая, что вот сейчас она обретет смысл, и слушал шум дождя. Я потерял счет времени. И наконец-то заплакал. Потому что, если говорить начистоту, ничего эта комната уже не значила. Просто пространство между четырьмя стенами, а я был один и одинок. И плохо обошелся с другим человеком только из-за собственного эгоизма и страха, а ведь я никогда не хотел стать таким. Какой стыд, какая утрата, сколько нереализованного желания. Горько, ничего не скажешь.
Я уже забирался в постель, когда раздался звонок в дверь. Сперва показалось, что кто-то ошибся адресом, и я засунул голову под подушку, чтобы не слышать шум, но он так и не прекратился. Так что пришлось снова влезать в халат и нехотя идти открывать.
На пороге стоял крайне взъерошенный девятнадцатилетний мальчишка. Каждая жила его худого тела натянулась так туго, что он практически вибрировал, но глаза под мокрыми ресницами смотрели в пол.
Слушай, я все-таки не откажусь от этого кода клиента, ладно?
Боже мой, что случилось?
Да не хотел я вызывать твое шлюшное такси, понятно?!Он уставился на меня яростным взглядом.Но метро уже закрылось, а в автобусы лучше не соваться, и потом начался дождь, у меня разрядился телефон, и я больше не мог идти по навигатору, так что пришлось вернуться.
А куда тебе надо было?
Табернакл-стрит.
Шордитч? Это же в нескольких километрах отсюда.
В восьми, если верить Гуглу.
Я не хотел, чтобы
Чего ты не хотел? Нет, серьезно? Чего?
У меня не было для него ответа. Он прав.
Извини.
Не стоит вот честно не надо.Его голос звучал сухо, устало и без искорки. Моих рук дело.И вызови мне такси. Я домой хочу.
Я презирал себя, в особенности ту мою часть, которая хотела простого решения: прощение в обмен на боль. Жизнь устроена по-другому, и если уж облажался, то это навсегда.
Мне правдаи тут я остановился. Снова эгоизмдержу его под дождем, доказывая свою искренность. С чего бы он мне поверил? С чего ему должно быть не все равно? Я же не дал повода.Разумеется. Подождешь внутри?
Без разницы. Еще мокрее я уже не стану.
Зайди, пожалуйста. Не хочу, чтобы ты из-за этого простудился.
Он сердито сверкнул на меня глазами, сунув руки в карманы.
Ага, конечно.
Его тон настолько напомнил типичный подростковый, что хотелось пнуть себя за то, что довел до такого своим легкомысленным обращением. Я подвинулся, и, секунду помедлив, он вошел внутрь, принеся с собой поток холодного влажного воздуха.
Черт,пробормотал он, переминаясь в хлюпающих кедах,твой ковер.
Он меня правда не заботит.Эхо моих собственных слов больно царапнуло.
Я закрыл дверь, включил свет в коридоре и потянулся за телефоном.
Бли-ин.Что бы это ни было в его голосетеплота, кажется,оно меня совершенно огорошило. А в следующий момент его мокрое тело прижалось к моему, ледяные ладони легли на щеки, и он наклонил мое лицо к себе.Черт, я же знал про вывод из сессии.
Я беспомощно уставился на него, моргая в недоумении, и даже не думал отодвигаться.
Ч-что?
Ты плакал.
Я
Слушай, ну я же вижу. Глаза все красные.
А у негоцвета мокрых ирисов. Дивные. И мне стало стыдно.
Это же из-за меня, да? Вашу мать.
Я выдавил из себя что-то, отдаленно напоминающее улыбку.
Не льстите себе, юноша.
Тогда почему?
Что я мог ему сказать? Что всей душой скучал по тому, чего у меня, может, никогда и не было. Или что я хотел того же, что и он, и тоже не мог этого найти. К моему ужасу, глаза защипало от слез.
Он обнял меня и крепко прижал к себе. Глупенький, слишком искренний, слишком красивый мальчик. В следующую секунду я нагнулся и уткнулся лицом в его мокрую шею, вдохнул запах дождя и тумана с ноткой пота и тоже обхватил его руками. Пока он не начал мелко дрожать, и холод не просочился и под мой халат.
Мне тебя хотелось послать к чертям собачьим,пробормотал он.
Прости.
Вообще, кто так, на хрен, делает, а? Сначала взрывает тебе мозг, а потом вышвыривает на улицу.
Прости меня, пожалуйста.
Он отстранился и коснулся уголка моего глаза кончиком ледяного пальца.