Когда я в следующий раз проверяю АГу, яйца почти готовы, все такие золотистые и бархатные. Вмешиваю в них сметану и свежепорезанное орегано и выкладываю на тарелку поверх поджаренных в клеточку тостов вместе с горкой масла и беконом-гриль. И, конечно, пробую чуть-чуть из остатков на сковороде, чтобы убедиться, что я ему тут не говно на палочке подавать собрался, но нетхорошая. Вкусная. Кремовая такая, но не чересчур, воздушная и аппетитная. Вот, мне еще и это в готовке нравится: всегда знаешь, когда получилось.
Я не нахожу ничего типа подноса, но умудряюсь подняться наверх с газетой, тарелкой и чашкой чая в руках. Он до сих пор спит сном праведника, свернувшись в месте, где я лежал, возможно, в тепле, которое от меня осталось. Сгружаю все на прикроватный столик и сажусь рядом с ним на край матраса. Я никогда не пытался кого-то будить, ну, романтически. Понятия не имею, как это делается.
Э с добрым утром Привет.
Нда, так, пожалуй, и дремлющую мышь не поднимешь.
Я нагибаюсь, чтобы потрясти его за плечо, и это кажется до ужаса интимным прикосновениемкогда другой человек вроде как беззащитный и спит, а тынет.
Лори?
Если я надеялся быть понежнее, то мне двойка. Он подрывается и за миллисекунду переходит от бессознательного состояния к лихорадочному. А на лице отражаются эмоции, как в волшебном зеркале: удивление, непонимание, потеря, осознание. В середине есть момент, когда меня будто бы рады видеть, но он проходит так же быстро, как и остальные. В итоге передо мной снова Лоренс Дэлзил, и он сухо и обреченно произносит:
Доброе утро, Тоби.
Ку-ку,лыблюсь я в ответ, потому что идиот, не знали?Я тебе завтрак приготовил.
Сперва он опять весь в недоумении, а потом с опаской, что меня совершенно не вдохновляет, произносит:
Ну что ты, не стоило.
Не бойся, не отравишься.
Извини, я не имел в видуОн еще пытается толком проснуться.
Имел-имел, но ничего страшного. Давай, садись. Я и чай заварил.
На это он реагирует и выпрямляется. Одеяло спадает с плеча, и я внезапно вспоминаю, что под ним-то он голый. И ё-мое. Ну, в смысле, я его уже видел, да, но чувство новизны пройдет еще нескоро.
Хочу, чтоб голый и всегда.
В утреннем свете я замечаю другие вещи, другие тени. Солнечные зайчики у него на плече. Золотистые искры в волосках на руках. Хотя такой свет прощает немногое, выдавая кое-где седину и пятнышки на коже, места, где тело обветренное и повидавшее жизнь, а мышцы честно заработаны.
Он был великолепен вчерана коленях, весь лощеный и где-то плод моих фантазий. И он по-прежнему великолепен сегодня утромпомятый, усталый и настоящий.
Черт, я ж завтрак подавать должен, а не стоять и похотливо пялиться, воображая, что еще я с ним сделаю. И между прочим, кое-что из «еще»это вполне себе нормальные вещи. Поцеловать, например.
Передаю ему тарелку, слегка ее тряхнув, чтобы воздух наполнился запахами масла и трав. Лори все еще полусонный, так что я прощаю его «Мама родная, да это, кажется, съедобно» выражение лица.
Правда, не стоило.
Мне хотелось,пожимаю я плечами.
А ты?
Ах да. Я.
Блин, вообще забыл, представляешь.
Почему-то моя глупость заставляет его улыбнуться. Ё-мое, я, конечно, таким темпом скоро буду гадать любит-не любит на ромашке, но все равнокакая же у него улыбка. От нее янтарные искры в глазах прямо светятся.
Разделим напополам,говорит он мне.
Вот так мы и сидим у него в кровати, и он кормит меня кусочками тоста и яичницы, а я чувствую себя таким окруженным заботой, а еще возбужденным и охрененно счастливым. Хочется никуда не уходить и никогда не возвращаться к своей стремной жизни.
Хочется, чтобы вот это было моей жизнью.
Просто крутая яичница, и классный парень, и никаких проблем.
А яичница и правда крутая, между прочим. Я вижу, что она ему реально нравится.
И в этом еще одна прелесть еды: смотреть, как с удовольствием едят другие. Хотя, надо сказать, меня это обычно не заводит, но Лори исключение.
Где ты так научился готовить?
Я одновременно удивлен и доволен, как слон, что он интересуется. Ну, или просто поддерживает разговор со своим одно-и-две-десятых-разовым перепихом. В любом случае, мне нравится видеть его и таким. Расслабленным, и полусонным, и обласканным. Маленький незащищенный кусочек человека по имени Лори.
Да нигде,отвечаю я. Но он вопросительно склоняет голову и явно не даст мне отделаться только этим.Ну, я вроде как в детстве много для себя готовил.
Почему?резко.Твоя мать и в еду не верит?
Опс, кажется, я случайно выставил себя этаким беспризорником, с которым дома плохо обращались и не кормили. А на самом деле все совсем не так. У нас с мамой хоть и случались непростые времена, когда я был младше, но сейчас я уже, ну, все понял и простил. Мама все-таки. Что тут поделать?
Нет, в еду-то она верит, а вот во времянет.
Что, прости?
У него такое лицо, что просто не могу удержаться от смеха.
Она не страждущая раба Времени.Он по-прежнему ноль эмоций. Я часто с таким сталкиваюсь, когда пытаюсь объяснить про маму.Из Бодлера?
Полный ноль.
Вздыхаю и грызу последний ломтик бекона. Вкуснющийсолененький и ароматный, с очень легкой копченой ноткой, которая дает вкусу глубину.
Она верит, что делать что-то надо, когда тебе хочется, иначе ты превращаешься в хронологический механизм и все такое. Но лично я, например, очень даже страждущий раб. Мне хочется есть три раза в день, и чтобы сначала шло соленое, а потом сладкое, и хочу спать ночью, а просыпаться утром.
Он садится прямее, отчего одеяло сползает еще больше, и я на секунду отвлекаюсь на боже мой да на все. Соски, и волосы, и тугие валики мышц. Он такой мужественный, и вообще, я б его так и съел, и
Вашу мать, он же говорит что-то.
И она просто бросила тебя на произвол судьбы?
Да ты что, нет. Еда у нас всегда была. Но меня через какое-то время стало тошнить от бомжпакетов и прочих горячих кружек, и я начал экспериментировать.Его лицо приняло хорошо знакомое мне выражение сотрудника органов опеки.Лори, мы нормально живем.
Извини, конечно, но по описанию мама у тебя какая-то чокнутая.
Эй!Никому не позволено звать маму чокнутой, кроме меня.Она гений.На этом месте его лицо обретает второе не менее знакомое мне выражение.И да, я в курсе, что со стороны гения от чокнутого, наверное, сложно отличить.
Вот поэтому я и не люблю о нас рассказывать. Люди вечно неправильно понимают. Что доводят тебя вовсе не горячие кружки, а то, что ты всю жизнь на втором месте. Не, вы не подумайте, мама меня любит. Больше, чем кого-либо еще в мире. Я в этом ни разу не сомневался. Но есть у нее и кое-что другоевечно гаснущее пламя вдохновения.
Вот тут она и танцует.
Не ради обыденных вещей, типа яичницы, или отметок в школе, или надежд других людей. И я все понимаю. И принимаю. Но вот ей никогда не понять, каково это не иметь вдохновения. Она всегда поддержит меня во всем, чем бы я ни занималсяучил бы юриспруденцию или работал бы за 5,03 фунта в час помощником повара в забегаловкено в этом-то и вся, блин, проблема.
Невероятно вкусно, спасибо,нарушает молчание Лори.
Ну да, ничего так.У меня внутри все почти скачет от удовольствия. Я так люблю, когда другим нравится моя еда, что самому стыдно и неловко. Ведь по сути ты вроде как ищешь похвалы, как несчастная собачонка. Это типа желания быть у кого-то на первом месте.
Его пальцы блестят от масла с последнего кусочка тоста. Хорошие у Лори руки. Потому что, раз уж на то пошло, у него все хорошее. Сильные, ухоженные и очень-очень твердые. Но только не в те редкие моменты, когда дрожат, и это само по себе полный улет.
Я так мало знаю об этом мужчине, но мне точно известно, что терять контроль он начинает с рук.
Бросаюсь на него и вылизываю все дочиста, дохожу языком прямо до нежной кожицы между пальцами, где на вкус он больше всего похож на себя.
Он стонет в ответ.
И мой член от этого встрепенулся, как лабрадор при виде поводка для прогулок.
Тоби.В его голосе явно слышится предостережение.
Я поднимаю голову, еще прихватывая зубами кончик его пальца, который лежит на подушке моих губ, и насколько могу округляю глаза.
Прекрати, пожалуйста.А теперь у него в голосе что-то другое.
И, эм, я в непонятках. «Прекрати, пожалуйста» никак не должно нажимать у тебя в голове кнопку «Пуск». И, строго говоря, не нажимает. Я знаю правила и когда «нет» значит «нет».
Но как он это произносит.
Сейчас его слова звучат двусмысленно, но не в том плане. А так легко представить, что в том самом.
Хочу, чтобы он сам мне их сказал всерьез и не всерьез, зная, что меня оно может и не остановить. Хочу, чтобы он их сказал, постанывая от удовольствия и морщась от боли. И хочу, чтобы в моей власти было право отказать ему. Просто потому, что могу. Просто потому, что его мучения меня заводят.
Я выпускаю изо рта палец, целуя его напоследок.
И потом мы таращимся друг на друга, и нам внезапно неловко, что пипец. Мне как бы пора уходить, но я еще тут, и сам он тоже не просит.
А твоя мама,спрашивает он наконец,разве не волнуется, где ты.
Она, скорее всего, еще и не заметила даже. Хотя нетплохо прозвучало. Заметила, конечно. Обязательно замечает. Просто ее сенсор материнской паники выставлен на самый нижний порог чувствительности.
Я мотаю головой.
Но мне пора, да?
Да, пора.
Ага.Гоняю туда-сюда пальцем крошку по тарелке.Или мы могли бы
Нет.
Черт, я слишком на него нажал. Вот вечно так. До этого он еще колебался, но теперь передо мной вырос заслон уверенности. Но я все равно не сдаюсьидиот. А что мне терять-то?
Ты даже не знаешь, что я хотел предложить.
А зачем мне знать?
Ёёё, отбрил так отбрил. Я вздыхаю.
Ну, не обязательно же только с извращенствами. Мы могли бы трахнуться, или поговорить, или прогуляться. Да что угодно.
«Черт, может, тебе еще в ножки ему бухнуться, Тоби?» Хотя я, наверное, уже на все согласен. «И что еще за «прогуляться», а? Какого хрена? Кто вообще такое предлагает?»
Тоби.Ох ты ж, ненавижу, когда он говорит так мягко.Ничего этого мы сделать не можем.
Мне правда-правда очень не хочется выглядеть капризным, но знаю, что все равно бесполезно.
Почему?
Потому что, во-первых, мне тридцать семь.
А что, тридцатисемилетние не трахаются, не разговаривают и гулять не ходят? Да-а, не жизнь, а отстой.
Не с девятнадцатилетними.
Слушай, вот были бы мы сейчас в Древней Греции, и ты бы меня уже давно отодрал во все дырки.
Ну извини, мы уже давно не живем в мире социально-санкционированной педерастии.
Я чуть было не отвечаю: «И что тут, по-твоему, хорошего?»но, мать вашу, это не смешно. Мне девятнадцать, и я уже не ребенок. Я знаю, чего хочу, и он знает, так почему вдруг нельзя?
То есть, твой основной аргументэто расплывчатая интерпретация социальных стигматов, да? Не потому что я тебе не нравлюсь или ты меня не хочешь?
Так делать неправильно.
Он укрывается одеялом до самого подбородка, словно хочет под ним спрятаться. Выглядит мило, на самом деле, точнее, выглядело бы, если б он прятался не от меня и от целой кучи фактов. И тут я подмечаю, вот онолегкое подрагивание пальцев. Ага!
А то, что ночью делали, значит, правильно?
Тогда было совсем другое дело,краснеет он.
Я, можно сказать, на грани раздражения. В смысле, хорошо, конечно, что он отказывается меня использовать и все такое, но елки, как же хочется, чтобы меня, наконец, использовали. Я нагибаюсь чуть ближе. Пру, как паровоз, и даже удержать себя не могу.
То есть, тогда это был не секс? Не интимная близость?
Он просто смотрит на меня своими дождевыми глазами, весь дикий. И потерянный, прямо как я сам. И отрицательно качает головой, потому что не имеет привычки врать. Я это о нем сразу понял.
Так в чем же дело?
Сам, наверное, пытается сообразить, потому что он молчит целую вечность. Мне хочется разгладить морщинки у него на лице. Наконец, он отвечает:
Лет через пять-десять, когда будешь ближе к моему возрасту, ты вспомнишь об этом и спросишь себя: «Господи, чем я вообще думал?»
Сколько бы мне ни было, я буду вспоминать и думать: «О, да. Красавчик».
Нет, не будешь. Однажды ты станешь мной, и тогда уже подумаешь не «Ух ты, интересный зрелый мужчина», а «Господи, какой жалкий, одинокий старый пердунс подростками спит».
То есть, ты бы со мной переспал, если б мне было двадцать? Ничего себе обоснованьице.
Его лицо принимает выражение, которое я уже начинаю узнаватьодновременно смешливое и раздраженное. Кажется, у меня есть шанс, если веселье обгонит раздражение.
Ты же знаешь, что не все так просто.
Может и нет, но и в невероятно сложное превращать не надо. Ты не можешь думать о себе как о ну, не знаю, гей-эквиваленте тех женщинкак они называются?которые по мальчикам?
Он медленно моргает.
Что, как о стареющей королеве в окружении юных фаворитов?
Представляю себе и не могу не расхохотаться. И в следующую секунду он ко мне присоединяется.
И потом,жму я,ты же не прям регулярно имеешь парней помоложе, так?
Помнишь ту комнату наверху, куда я тебе запретил заходить? Она битком набита твинками.
Ну во-от, а я-то думал, что особенный.
Особенный, и ты сам прекрасно это знаешь.У него голос сейчас как тогда, ночью, когда он закутывал меня в полотенце и говорил, какой я красивый.
Что, конечно, не так на самом деле. Но я верю, что он верит.
И вот это уже это уже не абы что, этодействительно особенное.
Так что я ни за какие хреновы коврижки не дам этому мужику уйти, не выяснив, каково чувствовать его внутри меня. И все тут.
Так.Я поднимаю руку и начинаю загибать пальцы.То есть, как я понял, у тебя главные возражения это всякие общественные нормы, хотя общество и не узнает никогда, и что я подумаю о тебе через хрен знает сколько лет, когда ты про мое существование уже давно забудешь.
Тоби
Его строгий голос горячей волной проходит по позвоночнику, и мне хочется как бы податься навстречу, потереться и довольно помурчать, чтобы он из строгого стал глухим и нежным с хрипотцой.
Вот не надо тут «Тоби». Я серьезно. Одно дело, если б ты меня не хотелхорошо, понятно. Но отказывать только потому, что боишься, что люди подумаютэто совсем другое, и так не пойдет.
Внезапно он проводит ладонью мне по щеке, и я вжимаюсь в нее и хочу, так хочу.
Поверить не могу, что ты пытаешься затащить меня в постель.
Да ты уже в постели.
Он улыбается мне своей необычной, застенчивой улыбкой.
Ну, давай.Я не то что выкладываю все карты на стол, а скорее вышвыриваю из окна всю колоду.Скажи, что меня не хочешь.
Я жду, что он сейчас так и ответит. Практически слышу уже. И готовлюсь. И как бы слишком поздно понимаю, что даже если он не всерьез, а просто отмахнется, чтобы я ушел, то по моему глупому сердцу это все равно жахнет кувалдой. А потом думаю, что, может, он и прав. Может, мне еще слишком девятнадцать для такого. Потому что тут вам не игрушки, тут большое и настоящее, и я, наверное, расшибусь вдребезги об эту настоящесть.
Не могу понять,шепчет он,соблазняют меня или дубиной по голове и в пещеру.
А вдруг тебе немного и того, и другого хочется?
От этого он опять краснеет, и я вижу, как румянец сползает, что ли, вниз по его оголенной шее. Я смелеютолько с Лори так бываетзабираюсь с ногами на кровать и сажусь верхом на него. С этим у меня практики маловато. В голове-то я себе, естественно, представляюсь таким грациозным ковбоем, который взлетает на него одним движением. А на самом деле скорее вскарабкиваюсь, а потом плюхаюсь сверху, но главное, результат-то достигнут, верно? И лучше б, конечно, без моих штанов и без одеяла, но я все равно могу чувствовать Лори под всеми этими тряпками.
И его член, который, кажется, очень даже соблазнился.
У него не то чтобы перехватывает дыхание, но неконтролируемый выдох говорит мне, какое Лори совершает над собой усилие.
Весь этот контроль. И он разрешает мне развязать себя, как бант.
Боже мой. Не мужчина, а идеал. Настоящий, блин, идеал.
Это ж, ну, классика,говорю я ему.
Сидя верхом, я возвышаюсь над ним, так что ему приходится запрокинуть назад голову, чтобы посмотреть на меня. И в глазах у него такой голодный штормовой блеск.
Что?
Риторический подход.