Том? Джон? Тим?
Он имел хорошую репутацию. И я был в достаточной степени уверен, что мы уже играли (как же ненавижу это слово) раньше.
Так что мы поехали к нему, где обменялись стандартными паролями-отзывами: только в презервативе, никаких экскрементов, никакой мочи, никаких игр с кровью, игр с асфиксией, кляпов, завязанных глаз, перманентных следов или модификаций, на коленях только во время минета, желтыймедленнее, красныйстоп, и так далее, и тому подобное. Никакой глубины. Никакой честности. Никакого смысла.
Он заставил меня раздеться. Звать его Господином. Обнажить себя перед ним способами, которые раньше, возможно, оголили бы мне все нервы.
И все, что я чувствовал, это некую социальную неловкость. Легкий укол смущения, лишенный сладко-острого укуса стыда или разрушительной для самой сути волны унижения. Со мной такое уже не в первый раз, но раньше всегда удавалось переубедить себя. Я даже находил в этом определенный соблазнвнутреннее бичевание моего самоуважениябыть настолько во власти собственных плотских желаний, что я не только позволял, но и намеренно искал возможность передать главенство над своим телом мужчине, которому для этого требовался титул. Гораздо приятнее найти способы упиваться такой правдой, чем осознавать ее.
Он заставил какое-то время сосать его член, с презервативом, естественно, так что я чувствовал только латекс, химию и ничего больше. Он дергал меня за волосы, трахая в глотку, и эти жесты казались знакомыми. Возможно, его-то я и вспоминал. Или кого-то, похожего на него.
Все были похожи на него.
Я попытался затеряться в собственной коже, но он дал слишком мало опорных точек, и меня натянуло между ними туго и тонко, как свистульку из травинки.
Тоби тоже запускал пальцы мне в волосы, а его тонкие, как у кузнечика, ноги обхватывали меня за бедра и крепче прижимали к себе. Так крепко.
Тоби.
Внезапная пустота в горле, и у меня даже закружилась голова от большого глотка воздуха. Шлепок его члена по щеке оставил на ней следы слюны и спермицидной смазки.
Ты со мной, мальчик?
Я терпеть не могу, когда меня так называют, но сейчас не вспомню, упоминал ли об этом, а оно не стоило того, чтобы обрывать сессию на середине.
Да,живот скрутило от выдавленного слова,Господин.
Практически тут же меня накрыло чувством вины. Я же сам этого хотел. Сам. Сам искал и позволил случиться. И этот мужчина привел меня к себе, доверившись моему слову.
Я положил ладони на бедра и посмотрел на него до сих пор горящими от слез глазами. Постарался увидеть в нем человека. Подумал, видит ли он меня в ответ.
Или же это всего лишь взаимообмен.
Глаза в пол, мальчик.
Я подчинился, не задумываясь, потому что мне это ничего не стоило. Технически я сейчас стоял для него на коленях, но и это ничего не значило. Оба мы были не здесь.
Когда мы с тобой закончим, ты умолять будешь, чтоб я тебя отымел этим членом.
Когда-то такое утверждение могло бы, скорее всего, заставить меня почувствовать что-то. Демонстративное неповиновение, предвкушение, нервное стремление оказаться полностью в чьей-то власти. Мы с Робертом любили такую борьбу. И хотя заканчивалась она всегда одинаковоего упоенной победой и моим не менее упоительным поражениемэто никогда не казалось уже решенным исходом.
В отличие от данной предварительно обговоренной капитуляции.
Я сам виноват, что в один прекрасный момент в прошлом превратил «как» и «когда» моего подчинения в собственный выбор. И теперь мне не хватало силы и доверия не выбирать.
Да, Господин,ответил я.
Моя оплошность не была намеренной, но стала поводом для наказания.
Тебе нравится, мальчик?
Я обдумал сложность такого вопроса. Нет, и нет, и временами, и почти. Не уверен даже, что «нравится» вообще еще имело отношение к этой сессии. Я смутно осознал, что, вроде бы в каком-то смысле раздражаюсь. Раздражаюсь на него, раздражаюсь на самого себя и на происходящее. Он вроде все сделал как надо, но тем не менее, результат оказался не таким, как надо. И я был не как надо. Уже который год.
Я спросил, тебе нравится, мальчик?
Д-да.
Что «да»?
Я разомкнул челюсти и выдал требуемый ответ:
Да, Господин.
Довольный, он снова поставил меня на ногия себя чувствовал отяжелевшим, безнадежным, просто манекеномсковал наручниками и привязал цепями к Андреевскому кресту, естественновсе они всегда привязывают к Андреевскому кресту. Я упал в деревянные объятия, по крайней мере, наслаждаясь странным сочетанием поддержки и ранимости.
А потом он меня высек. Хорошо набитой рукой. Сперва, хотя я того и не заслужил, разогрев чем-то легким и податливым, пока я не повис, весь с раскрасневшейся и чувствительной кожей, на тончайшей грани боли.
О боже. Да. Еще. Глубже.
Внутреннее спокойствие и ощущение физической умиротворенности заставили меня навалиться на цепи. А по позвоночнику поползло вверх ожидание, осязаемое, словно тепло от прикосновения.
Прикосновение.
Как же хочется, чтобы он меня коснулся. Со властью и желанием, или с желанием власти, или еще с чем-то, с чем-то таким, чтобы превратить происходящее в больше, чем просто воздействие и ответная реакция, сценарий и постановка. А может, я ошибался. Может, именно этого он и хотел.
Пожалуйста Пожалуйста, коснись
Но не думаю, что он расслышал.
Он переключился на плетеную девятихвостку, и, ай, вот от нее и правда больно. Меня оставили голым перед ее хлесткими ударами, укусами и уколами, перед жжением моего собственного пота.
Комнату наполнил шум. Его дыхание, мое дыхание.
Потом мои крики, хотя больше я ни о чем не просил.
Он знал, где стоило остановиться. Как дать боли охватить, но не сломать. И когда я превратился в ее созданиебездумное и дрожащееон вошел в меня и начал трахаться, одна рука на моем плече, втораяна бедре. Потом, уже сбиваясь с ритма, потянулся к моим соскам, скрутил их, пока я не закричал, и кончил.
Он получил свое, но все еще удерживал меня в той же позераспятым на кресте и насаженным на его обмякший член. Я дернул цепиконец сессии, конец сексу, пожалуйстано он обхватил меня рукой и силком протащил через боль и усталость, одиночество и печаль, пока у меня снова не встало.
Давай.Его дыхание взъерошило мне волоски на шее. Я почти не узнал его с этим голосом не-Господина.
Тело, прижатое к спине, пихнуло меня в чужую ладонь. Заставило трахать ее, как будто мне того хотелось. Не знаю почему, но именно это и столкнуло с края, о котором я даже не подозревал, заставив кончить с тихим стономсамое близкое подобие капитуляции, что я себе позволил со времени ночи с Тоби.
Он подтянул штаны и отвязал меня, проверил, ничего ли не затекло, помазал спину. Я оделся, чувствуя себя осоловелым, пустым и охваченным невнятным беспокойством.
Не хочешь повторить? Почаще, чем раз в год, я имею в виду,развернулся он ко мне на выходе из игровой комнаты.
Значит, я угадал. Мы уже были здесь раньше.
Не знаю. Я, на самом деле, не практикую регулярные встречи или что-то долговременное.
Я в курсе.
Что-то в его тоне заставило меня остановиться и поднять взгляд. Он, наверное, на несколько лет старше меня, красивый, как англичане с квадратной челюстью и волосами цвета стали. Его очень легко представить в зале заседаний и, судя по дому, моя догадка была недалека от истины.
Это не мое дело,пожал он плечами.Решай сам. Я буду рад время от времени приводить тебя сюда, чтобы отхлестать и использовать. Тебе ведь этого хочется, так?
Я кивнул и сказал себе, что уже слишком стар, слишком знаком с этим танцем, чтобы покраснеть.
Мы со скрипом поднялись наверх в нашем кожаном клубном облачении. Смехотворно. Как же невероятно смехотворно. Он вытянул руку, чтобы остановить меня у входной двери. Кажется, в последнее время я часто беседую в коридорахмысль, которая, естественно, напомнила мне о Тоби и его не совсем подставленных для поцелуя губах.
Я все сделал правильно. Так будет лучше.
Но чтоб его. Так на меня подействовать за одну единственную ночь.
Ты исполняешь приказы, Ди, но не подчиняешься. И это, конечно, тоже твой выбор, не подумай. НоГлаза Господина Как-Его-Там на мгновение встретились с моими.Тебе точно нужно именно это?
Я был уверен, что обычно не настолько очевиден. Внутри кольнули встревоженность и толика вины, заставив огрызнуться.
Не думаю, что это твое дело.
Нет, но могло бы стать.Он не отводил взгляда. Что-то я в нем несомненно виделтеперь, когда обратил вниманиенекую харизму, возможно.Я готов сделать это моим делом.
Почему?спросил я, прищурившись.
Почему нет? Мне нравится тебя трахать, нравится хлестать плеткой. Я хотел бы поставить тебя на колени, и, по-моему, ты и сам того хочешь.
Харизма там или не харизма, это уже слишком. Слишком много от него, по крайней мере.
Да ты вообще ни черта не знаешь о моих желаниях.
Не знаю, но только потому, что ты сам не сказал.
Я попробовал представить себе будущее с этим мужчиной, чьего имени до сих пор так и не вспомнил. Как бы все сложилось, что бы стало значить для меня. Картинка не вырисовывалась, казалась невозможно чужеродной. Одна мысль о том, чтобы опуститься для него на колени, предложить ему частичку власти над моим сердцем, разумом и волей, обожгла глотку горечью желчи. А самая темная, самая смятенная и отчаявшаяся часть меня хотела именно так и сделать как раз потому, что даже представить такое было невыносимо, что, в свою очередь, подарило бы мне нездоровое, пугающее удовольствие. Я провез сухим языком по еще более сухим губам.
И и что если скажу? Расскажу тебе?
Тогда мы их обсудим.Для него это так очевидно, будто для того, чтобы получить желаемое, достаточно одной беседы. У него, наверное, и список имелся, по которому мы могли бы пройтись вместе. Но как объяснить, что мне хотелось именно что не беседовать о своих желаниях?Но пределы твои я думаю расширить, имей в виду.
Мои мои внутренние пределы совершенно другие.
Как и у многих,кивнул он.
Повисла длинная пауза.
Я не
Ди, я знаю, что ты был с Робертом, и вы долго прожили вместе, и мне кажется, на самом деле тебе хочется того, чего уже давно нет.
Разговор с каждой секундой становился все мучительнее. Я не мог вынести, что он знал обо мне такое. Как и то, что знал о нем я: что он проницателен, по-своему добр, что, возможно, одинок и тоже хочет большего. Если бы только существовали стоп-слова для бесед.
Этого у тебя уже не будет,тем временем продолжал он,но ты мог бы иметь другое. Если сам себе позволишь.
Тебя?
Да.
Я
Не отвечай. Подумай сначала.
Я не удержался и сглотнул.
А если если я
Тогда ты придешь ко мне, и мы поговорим. А потом опустишься на колени и позволишь мне дать то, что тебе нужно. Потому что не думаю, что я и близко подошел к твоему пределу, верно?
Я кивнул, обличенный в своей правде, своей потере и всей своей лжи. Я на секунду почувствовал искреннюю обиду на него за то, что разглядел меня и заставил, в свою очередь, разглядеть его самого. И тот факт, что нас не связывало ничего, кроме его желаний, моих желаний и едва заметного рубежа, на котором мы могли заставить их кое-как встретиться, в какой-то мере даже сделал все хуже.
Часть мыслей, должно быть, отразилась на моем лице, потому что он похлопал меня по плечу и сказал:
Ничего страшного. Доверие нужно заработать, а ты слишком долго пробыл без Господина.
Слишком долго без чего-то, я бы сказал.
Мне пора.После этих слов он отступил в сторону, чтобы открыть дверь, и вдруг замер и сказал:
Я играю на альтовом саксофоне.
А?
Он неожиданно улыбнулся.
Просто хотел напомнить тебе, что я не только дом, но и живой человек.
Я не был уверен, как отреагировать на данную информацию, и проследил, чтобы на лице оставалось нейтральное выражение.
И ты решил, что альтовый саксофон это самое то?
Зато сколько добавляет шарма, признай.
Раньше надо было сказать.Я постарался улыбнуться в ответ. Казалось, это меньшее, что стоит сделать.Я бы тогда уже давно стоял на коленях.
На эту тему шутить явно не стоило, потому что он опять посерьезнел.
Подумай, Ди. Я тебя хочу и могу быть тем, что тебе надо.
Я надел пальто и застегнулся на все пуговицы, чтобы никто не увидел, что я одет как полное чмо, и поскорее вышел на ночную улицу. Можно было бы вызвать такси, но, даже несмотря на усталость и ноющее тело, хотелось пройтись.
Ходьба заставила боль тихо петь. Сделала ее моей.
Я доехал на метро до Холланд-парка, стоя с некоторой осторожностью и наблюдая, как мое отражение идет рябью, как луна, в окнах полупустого вагона. Я далеко не сразу узнал этого человека под следами от чужого восприятия.
Было бы проще, если б он не оказался в определенной степени прав в отношении меня. Я исполнял приказы. Не подчинялся. Как можно подчиняться теням, ребусам и чужим людям? Он понял лучше, чем многие другие, и все равно считал, что мне нужна твердая рука, хороший господин, дисциплина.
Боже мой. Может, так и есть. Может, для Лоренса Дэлзила больше ничего не осталось.
Но как я мог любить себя в его глазах? Он делал меня слабым, словно мои желания не были моим собственным выбором. С Робертом я никогда не чувствовал себя слабым. Даже когда плакал, и кричал, и утирал кровь, и умолял.
Если говорить начистоту, я наоборот чувствовал себя сильным. И гордился. И никогда, на самом деле, не отделял свою потребность подчиняться, испытывать боль и иногда делать что-то по принуждению от того, что мне казалось самым естественным проявлением любви: ласка, понимание, доверие, забота.
Это появилось после Роберта.
И внезапно я поймал себя на мысли о Тоби. С ним я тоже не чувствовал себя слабым. С ним я был красивым, сильным.
Свободным.
Дома я обнаружил в кармане визитку Господина Как-Его-Там и выкинул ее в мусор. Постарался не думать о его словах. На какое-то время я даже перестал искать новых людей, которые могли бы причинить мне боль и уйти, не вспоминая, о которых и я бы тоже забыл навсегда.
В прошлом я уже давал себе такие обещания и никогда их не сдерживал. Но после Тоби стал четче осознавать, насколько бесполезными будут встречи с этими незнакомцами. А еще казалось, что я тем самым его практически предам. Запятнаю память о его страсти, его искренности и бесстрашии бессмысленными играми и пустым удовольствием.
Поэтому я просто работал и спал, когда получалось, отдавался знакомому режиму трудодней, каждодневному врачебному круговороту жизни, смерти и бумажек. Пришло и ушло Рождество. Я провел его с родителями. Новый Годс друзьями.
А потом случилась моя смена в санитарной авиации.
Столкновение нескольких машин. Сердечный приступ. Авария с участием мотоцикла. Поножовщина, скорее всего из-за наркотиков. Ребенок, вбежавший на полной скорости в стеклянную дверь и перерезавший себе артерию.
Такую ночь непросто оставить в прошлом.
Я лежал и не мог уснуть, давно уже перейдя за грань усталости, с горечью адреналина во рту и синими вспышками мигалок перед глазами.
Мне сказали: «Если он умрет, мы тебя убьем».
Умер. С сердцем в моей ладони и распахнутой передо мной грудной клеткой, напоминающей тест Роршаха.
Я до сих пор чувствовал запах бензина, горевшей кожи и металла с мест автокатастроф.
Дым марихуаны из того дома.
Кровь.
Следующим вечером я сел за компьютер и зашел на свои обычные сайты. Посмотрел на галочки и прочерки, списки и в следующий момент убрал из них повязки на глаза. А за ними и кляпы. Так у меня бы смогли отобрать зрение. Мой голос. Я дал этой мысли постепенно завладеть мной, пока недапочувствовал что-то. Легкое трепетание неуверенности. Страх, разворачивающийся во что-то принципиально иное.
Подумал насчет игр с контролем дыхания и оставил все как есть. У меня не было желания пополнять своей персоной списки статистики.
Спустя какое-то время завязалась переписка. И через час я вызывал такси до дома неизвестного мне человека. Но на полдороги попросил водителя развернуться и отвезти меня обратно.
Что я делаю?
Нет ну, что я делаю?
Я послал свои извинения, но не получил ответа.
И вот я опять в постели, перед глазами до сих пор синие вспышки, одна ладонь на мало заинтересованном члене, другая лежит на горле, где ко мне однажды прикоснулся девятнадцатилетний Тоби Финч.
Следующие несколько дней я оставался в больнице до девяти-десяти, а то и одиннадцати ночи. Там у меня всегда находились дела, а любые другие занятия превратились практически в пытку.