Не хочется в это верить. Может быть, ошибка в словах?
Ты, Лёня, не маленький, говорит мать, которая две недели назад говорила иначе. Теперь ты у нас старший
Ему понятнопочему. Брат ушёл на войну. Теперь он, Лёня, самый главный для своей двухлетней сестрёнки Лили.
Отец
Отец чуть свет уходит на работу. Возвращается поздно. Отцу дали броню. Это значит, что отца не берут в армию. Он нужен здесьв городе Ленинграде. Отец работает на заводе. Он делает оружие для фронта.
Отец недавно пришёл с другой войны. Он воевал с белофиннами и был ранен. Когда шла финская война, Лёне было десять лет. Лёня делал ящики для посылок на фронт.
Увозят детей
Детей из Ленинграда увозят, заволновалась мать. Я тебя, Лёня, тоже записала в списки.
Не поеду! Никуда не поеду из дому! заплакал Лёня. Чего я там не видел? Мне здесь хорошо. Не поеду!
Не навсегда, глупый ты мой. Говорят, только до первого сентября. Как только разобьют немцев, так сразу же домой! успокоила мать. Я за тобой приеду.
Он верил матери, поэтому дал себя затолкать в поезд. Не отрываясь, Лёня смотрел в открытое окно. Ветер сушил ему щёки. Это был тот самый ветер, который недавно играл с бельём на поляне. Только горчит он сейчас то ли от паровозного дыма, то ли ещё от чего.
Когда Ленинград скрылся из виду, стало полегче. Мальчишки наперегонки высовывались из окошек и глотали дым.
Это дымил паровоз. Он увозил ребят в лагерь Хвойную, где можно будет купаться, загорать, работать на колхозных полях и петь песни. И Лёне будет снова казаться, что войны нет, что её выдумала злая старуха.
Море или поле Говорит Брюс
До десяти лет я никуда не выезжал из Ленинграда. А тут в Хвойном я почувствовал себя, будто в другом мире. Помню, вбежал на холмтам был такой высокий холми глянул вниз. А внизу что-то движется и на меня идёт волнами. «Море!»как закричу и чуть не бросился вниз. Какой-то мальчишкараз меня за рубашку и держит. «Чудак, говорит, это ведь поле. Смотрижёлтое!» Смотрю вниз, и верно: жёлтое, золотистое и движется, как живое. Глаз не отвести. Очень сильное впечатление из детства. До сих пор стоит у меня в глазах это поле и вспоминается что-то очень хорошее. А чтои сам не знаю.
Дома нам всегда лучше. Говорит мать
Отправила его, а у самой сердце болит. И за него болит, и за старшего сына, который воюет.
А тут ещё слухи, что немцы обстреляли эшелоны с детьми. Мне совсем покою не стало. Бросила я всё и поехала Лёню искать. Добралась с трудом, нашла. Позвали его ко мне, а он как будто меня не узнаёт. «Это же я, Лёнечка, говорю ему. Твоя мама». Целую его, обнимаю, а он хмурится. Я ему про дом рассказывать. Тут он вроде как-то душой отошёл и сам меня уже обнимает, и от меня ни на шаг.
Вот ведь какое дело! «Домой, говорит, домой, мама, уедем!» Воспитательница подошла. Стала его уговаривать, а мне объяснять: дескать, скоро детей повезут за Уралподальше от немца. Тут меня сомнение взялонадо ли его забирать? Может, думаю, оставитьвон как хорошо выглядит, а он знай твердит: «Домой! Дома всегда лучше!» Воспитательница над ним посмеялась: «То о доме совсем не вспоминал, а тодома лучше!»
А у детей всегда так. Как будто бы всё и забыл. А мать увидели всё вспомнил. И нет ничего лучше дома. Ну и забрала я его. Потянулись мы с ним в родной город. Обратный путь долгим был. Со всех сторон только и слышалось: «Война! Война!» Говорили вполголоса. Вдруг где-то близко загрохотали пушки. Послышался взрыв. Поезд встал.
Фашист бомбит, сказал кто-то, вытряхивайся.
Первый обстрел
Если ты привык свободно разгуливать по улицам, тебе трудно будет привыкать прятаться. Лёня то и дело высовывался из канавы и таращился по сторонам. Мать тянула его вниз, к себе, но он всё равно высовывался. Он не хотел привыкать бояться. Всё внутри у него становилось от этого на дыбы. Он привык к совершенно другой жизни и никак не хотел, не мог с ней расстаться.
Какой-то дядька, прятавшийся с ними в канаве, внимательно слушал артиллерийскую перестрелку. То, что прятался взрослый мужчина, совсем не нравилось Лёне. Он косился на этого дядьку и про себя обзывал его трусом.
Вот и замолчали наши пушки, сказал дядька и откинулся на пригорок канавы. Мало у нас пушек.
Лёню словно прорвало.
У нас много пушек! У нас самые лучшие пушки! сказал он запальчиво.
Когда обстрел прекратился, Лёня с матерью снова сел в поезд. В пути их снова бомбили, но это было уже во второй раз. А вторые разы запоминаются хуже.
Не узнать родного дома
Если на лето куда-нибудь уезжаешь, а потом возвращаешься, то некоторое время не узнаёшь родного дома. Но проходит день, дваи всё узнаётся и становится в тысячу раз знакомее, потому чтородное.
Но сейчас этого с ним не случилось. Лёня не узнавал ни своего дома, ни своего города. Город словно бы похудел. По улицам шагают солдаты, от дома к дому ходят патрули. В домах надо делать затемнение, чтобы с улицы не было видно светацели для вражеских лётчиков.
На Аничковом мосту уже нет коней Клодтаони закопаны в землю, чтобы враг их не разбомбил. Исаакиевский собор покрыт серой краской, не блестит его золотая голова. По городу водят на канатах огромных серых слонов, этоаэростаты воздушного заграждения. Их ставят на подступах к Ленинграду, чтобы о них разбивались фашистские самолёты. На улицах висят громкоговорителичёрные цветы граммофончики. Они на весь город объявляют воздушную тревогу.
Карточки
Сегодняшним детям не понять, что такое карточки. И хорошо. Поменьше бы таких переживаний
Нырненко с пяти лет ходит в магазин за хлебом. Он ещё считать не умел, а уже делал покупки. Придёт в магазин, подаст деньги и басом скажет, что ему нужно. Он может унести с собой хоть две буханки, хоть три. Сколько сил хватит. И два батона по двадцать пять копеек может ещё прихватить. На весь рубль. И всё это ему выдадут с удовольствием. Мол, ешь, мальчик, на здоровье. Расти большой да слушайся маму!
При карточках совсем не то. Здесь хлеб не возьмёшь охапкой. Тебе выдадут твою часть, твою долю, точно отмеренную весами до одного грамма. Потом от карточки отрежут талончик, где напечатано сегодняшнее число, и ты уже больше сегодня хлеба не купишь ни в одной булочной. А потеряешь карточкуостанешься без хлеба на весь месяц.
Ходить за хлебом стало ответственным и трудным делом. В булочных образовались очереди. Люди с ночи занимали место.
А я, может, хочу больше хлеба, чем мне по карточке положено! сказал Лёня отцу.
Хотетьработа невелика, сынок. Придётся хотеть поменьше.
Темно в глазах. Говорит Брюс
Есть такое выражение «темно в глазах». Этокогда глаза открыты, свет есть, а всё же в глазах темно. Такое бывает от боли или если попадёшь из яркого света в тёмное помещение.
В тот день со мной ничего такого не было. Но в глазах у меня всё равно стало темно.
Все воздушные тревоги я просиживал в бетонном кольце. Раньше из этих колец собирали канализационные трубы, а я его приспособил для наблюдения: устроил там наблюдательный пункт. Сидишь в нёми сверху тебя не видно, немец из пулемёта стрелять не будет. Зато ты видишь всё небо.
Значит, сидел я там и смотрел на небо. По небу шла туча. И не добрая туча, из которой может хлынуть дождь, а чёрная туча смерти. По небу шли фашистские самолёты. У меня стало темно в глазахтак их было много, и так они противно ревели своим чёрным фашистским гудом. Самолёты прошли мимо и не сбросили поблизости ни одной бомбы. На следующий день я узнал, что они разбомбили Бадаевские склады. Там хранилась еда для всего городаи мука, и масло, и сахар. Скоро весь город закачался от голода.
Воздушный таран
Иногда фашисты нападали на спящий город. Это было особенно страшно. Спишь и видишь во сне, как будто уже наступило лето и ты ловишь в канаве головастиков. Головастикималенькие, смешные. Только тебе захочется засмеяться, как начинает реветь сирена, просыпаешься, и тут уж не до головастиков и не до чего.
Так было и на этот раз.
Лёня вздрогнул и проснулся от воя сирены. Ярко и тревожно светилось небо. Он выглянул в окно и увидел над городом скрещённые лучи прожекторов. Они щупали небо и просеивали его, как муку сквозь сито. Наконец они нашли за облаком чёрную чужую точкуфашистский самолёт.
Лёня стал быстро одеваться.
Куда? закричала мать, когда он подбежал к двери. Вернись, кому говорю! Без тебя там обойдутся. Вернись!
Он сорвал с вешалки пальто и шапку и выбежал на холодную улицу. Несколько длинных прыжкови вот он уже сидит на своём наблюдательном пункте. Над головой беснуются лучи света.
Самолёт вертится, как волчок, он пытается вырваться из их ослепительных объятий. Неужели уйдёт?
И вдруг Лёня увидел другую точку. Она стремительно шла по световому канату. Но так казалось с земли. На самом же деле наш лётчик старался не попасть в полосу света, чтобы не ослепиться. Ночной охотник, истребитель «чайка», шёл на врага. Расстреляв все патроны, наш самолёт таранилбил крыломбомбардировщик «хейнкель».
Сбили! Сбили! Наш сбил фашиста! закричал Лёня, врываясь в дом. Я видел, честное слово! Он полетел вниз, свалился в город!
Ночью был настоящий праздник. Этот праздник устроил для всех ленинградцев лётчик-истребитель Алексей Тихонович Севастьянов. На другой деньпятого ноября тысяча девятьсот сорок первого годавсе ленинградцы узнали это имя. Самолёт «чайка» упал на Басков переулок, лётчик остался жив. Немецкий «хейнкель» свалился в Таврический сад. Фашистский лётчик был задержан на улице Маяковского.
Мальчишки, которые жили недалеко от Таврического сада, самым ранним утром помчались туда. Когда Лёня с товарищами приехал в Таврический сад, по обломкам самолёта уже ползали, как муравьи, первые счастливчики. Желающих поползать было хоть отбавляй, и уже выстроилась большая очередь. С трудом Лёне удалось протискаться, и он очутился на крыле «хейнкеля». Стало казаться, что и он, Лёня, вчера ночью побывал в воздушном бою. Он дотрагивался до бомбардировщика, наступал на его крылья, и ему хотелось, чтобы такие обломки падали с неба каждый день. Чтобы их было больше. Целый Таврический сад, целый город.
Эй, малый, чего застыл? Не видишь, другие тоже хотят!
Он спрыгнул на землю. А в руках ещё долго было ощущение собственной силы. Вот как будто дал кулаком по фашистскому самолётуи он разлетелся вдребезги!
Город живёт
Первая блокадная зима. Морозы такие, что в земле лопаются водопроводные трубы. Ленинградцы ходят за водой на Неву и Фонтанку. В городе нет дров. Разрешают разбирать на дрова старые деревянные дома и заборы. В квартирах устанавливают железные печки-буржуйки. Эти печки очень экономнытремя поленьями можно обогреть комнату. В комнатах горят керосиновые лампы-коптилки, нет света. Норма хлебасто двадцать пять граммов.
Хотя город зажат в железное кольцо вражеских танков, пушек и самолётов, Ленинград не сдаётся.
Открывается Дорога жизни. По узкой полоске льда через Ладожское озеро идут в Ленинград продовольствие и лекарства. Из Ленинграда вывозят детей и раненых.
Воюют у стен Ленинграда его солдаты и командиры. Работают на заводах инженеры и рабочие, в детских садахвоспитатели, в больницахврачи.
На холодной сцене поют и танцуют артисты Театра музыкальной комедии. В Филармонии играет симфонический оркестр.
Город охраняют аэростаты, зенитки и самолёты. Каждый дом превратился в неприступную крепость.
Нынешние ребята знают о том, как жил и боролся наш город. И ты, Нырненко, знай! И навсегда запомни, что было с твоим городом в годы войны. Память поколенийона и твоя память тоже.
Полёт тёткиного сарая
Знаете сказку «Волшебник изумрудного города»? Сказка начинается с того, как ураган поднял на воздух дом, в котором жила девочка Элли. Элли улетела из Канзаса вместе с пёсиком Тотошкой.
Похожая история произошла с Лёниной тёткой Ульяной. После того, как разбомбили её дом, она переселилась в дровяной сарай. Туда поставили плиту, на которой тётка Ульяна готовила еду. На первоебаланду, на второекотлеты из комбикорма, на третьечай из травы
Однажды утром на Полюстровском проспекте раздался взрыв. Лёня со своего наблюдательного пункта увидел, как взрывная волна подняла ввысь и перенесла на другое место тёткин сарай.
Что есть духу он помчался на помощь, рванул дверь и не поверил своим глазам. Тётка стояла у плиты и как ни в чём не бывало помешивала суп поварёшкой.
Тётя, вы живы?! закричал он, не помня себя от радости.
Жива, милый, жива! Другой мне быть неохота. Только здоровье неважное стало. Вот сейчас голова вдруг закружилась и поплыло всё куда-то и полетело. Слабость, наверное, напала.
Тётя, так вы сейчас в самом деле по воздуху летели! Я своими глазами всё видел!
Полно, милый. Протри глаза. Я тебе не ведьма, чтобы по воздуху летать. И метлы у меня нет. Метлу мою мыши сожрали, окаянные!
Нет, правда-правда! Посмотрите на улицу.
Тётка выглянула во двор и не узнала знакомых мест.
Ой, да что же это такое?! испуганно воскликнула она.
Навстречу ей уже бежали родственники и знакомые. Они размахивали руками и кричали.
Долго тётка не могла успокоиться и без устали повторяла всем историюкак она летала по воздуху в дровяном сарае.
Надо работать. Говорит мать
В доме было нечего есть, а Лёне исполнилось тринадцать лет. Я взяла его за руку и повела устраивать на работу. В ту минуту пожалела, зачем его послушалась, зачем не оставила его в лагере. Был бы он сейчас где-нибудь в Сибири и не знал бы, что такое блокада. Такой маленький, а уже всего насмотрелся. И всё-таки веду и думаю: теперь он будет получать не сто двадцать пять грамм хлеба, а все двести пятьдесятстолько рабочим выдавали. Это же в два раза больше! Ему надо больше. Он растёт! А зубы-то у него почти все выпалицинга! К этому времени старый наш дом на дрова разобрали, и мы переехали на Очаковскую улицу. От нашего нового дома до Инструментального завода было полчаса ходьбы. Кое-как мы дотащились
Что он чувствовал в тот первый день
Вот, принимайте подмогу, сказала мать Наталье Дмитриевне Ратниковой, инженеру отдела кадров.
Больно мал!
Да ему тринадцать! А где ж ему большему взяться, если расти не на чем.
Да не волнуйтесь, мамаша! Мы его возьмём обязательно. Нам люди нужны. Направим его в пятнадцатый цех.
Мать вдруг расплакалась.
Не надо, мама. Я же на свой завод иду! сказал Лёня, а самому страшнокрутом одно незнакомое.
И то верно, поддержала Лёню Наталья Дмитриевна. На свой завод пришёл. Здесь его никто не обидит. У нас народ хороший. К деду пристроим, специальность получит. Карточку рабочую дадим. Шутка ли!
На том и договорились. Так у Лёни Брюса появилась трудовая книжка с первой записью: «27 октября 1942 г. Ученик слесаря. Ленинградский инструментальный завод». Чернила фиолетовые. Перо«уточка».
Что было потом
А потом он всё-таки обрадовался. Потому что, сколько себя помнил, всегда любил строгать и пилить. Как будто руки сами давно искали ему дело.
И вот ону слесарного верстака. Он теперь начал думать, что стал взрослым. Но он не стал взрослым. Он лишь принялся выполнять взрослое дело.
Помните рассказ Л. Пантелеева «Честное слово»? С Лёней было почти то же. Его привели в цех, поставили у рабочего места и сказали: «Работай! Ты поможешь фронту!»
И он, как мальчик-часовой, не ушёл со своего поста.
Тёплый дом. Говорит Брюс
В сорок втором году зима была очень холодной. По утрам я на работу ездил на трамвае. Но трамваи ходили с большими перерывами. И приходилось добираться пешком. А в мороз пешком топатьзанятие не из лёгких.
Однажды стою на остановке и замерзаю. Минут двадцать стою, а трамвая всё нет. Дай, думаю, пробегусь пол-остановки, а там меня трамвай догонит. Когда между домами шёл, вроде бы чуть согрелся. Но вышел на ветер, и всё тепло с меня схлынуло. Так замёрз, что хочу повернуть обратно, но не даёт ветер. Ладно, думаю, как-нибудь добегу. Уже треть пути миновал. Мороз лютый. Одежда и валенки не греют. Всё мне великоот старшего брата «по наследству» досталось. Слышутрамвай меня догоняет. Оборачиваюсь и машу рукой, но вожатый, наверно, не увидел, темно было.