А у меня уже совсем сил нет. Мороз застрял в горле, и дыхание как бы прекращается. На шаг перешёл, а холод так и разъедает. А потом уже ничего не чувствую, как будто и рук нет, и ноги не мои, деревянные. Клонит меня к земле, но иду. По щекам слёзы. Плакать не плачу, а как-то само собой выходит. Мечтаю погреться. И больше ничего мне не надо. Но слевакаменный забор, справапустырь. Как добрался до заводской проходнойне помню.
Захлопнулась за мной дверь, будто бы отсекла она меня от холода. И такое во мне ощущение, что очутился я в тёплом доме, и что меня здесь ждут, и что я здесь человек не случайный.
Ленинградский инструментальный завод
На Новгородской улице стоит кирпичное здание. Это Ленинградский инструментальный завод.
До войны на месте этого завода размещался другой. Пробочный. Он делал пробки для бутылок. Когда же он сделал из пробковой коры столько пробок, что хватило на все бутылки в Ленинграде, его перевели в Одессу.
На месте пробочного завода возникла артель, которая выпускала складные метрыпростейший измерительный инструмент. Его всегда носят в кармане плотники, чтобы мерять ширину дверей или окон.
Но артель прожила недолго. Началась война. В это здание перевели часть Сестрорецкого завода имени Воскова, остальных увезли в далекий северный город.
Рабочие Сестрорецка привезли с собой станкитак был создан Ленинградский инструментальный завод. Он стал выпускать самое важное для войныоружие.
Самым главным на заводе был директор Павел Иванович Тихомиров.
Удивительный человек. Говорит Брюс
Война, голод, нету света, холод, бомбёжка А он нам школу на заводе устроил. Рядом со своим кабинетом. Учителя нашёл. Да только мы от той школы принялись бегать. Как урок, так мы через забор! Ну, конечно, охранницы нас поймают и волокут к Тихомирову.
«Ну что, зайцы? спрашивает Павел Иванович. Долго ещё бегать будете?» А мы стоим перед ним, с ноги на ногу переминаемся. «Учиться вам надо! Война скоро кончится, а вы кто такие? Знанияне мешок, за плечами не таскать. Учитесь!»
Вроде стыдно станет. Обещаем, что будем учиться, а потомза старое. И ещё петушимся друг перед другом: «А чего нам! Мы и так учёные. Как-нибудь на хлеб заработаем. Мырабочие, что надосами знаем. Сами себе голова!» Важничаем. Ну чтосовсем зелёные!
А Павел Иванович уважал нас. Придёт в цех, обязательно с тобой за руку поздоровается. И обязательно спросит, как работа идёт. А уж перед ним так стараешься, отличиться хочетсясил нет! Посмотрит, пошутит, поговорит с тобой, и как-то незаметно сделается такое настроение, что хоть и трудно нам, но скоро будет хорошо. И война не такой страшной покажется, и блокаданевечной. Сила от него какая-то исходила
После войны, в сорок восьмом, он ушёл на другой завод. Увиделся я с ним лет через двадцать в исполкоме. Он там работал. Вхожу к нему в кабинет со своим другом.
Узнаёте, говорю, Павел Иванович?
Он поднял голову, посмотрел на нас так, как будто не было этих лет долгой разлуки:
Как же. Лёня Брюс и Юра Петухов. Здравствуйте, ребята!
А уж сколько лет прошло! И я давно уже не мальчик, да и перед Павлом Ивановичем не одна тысяча людей прошла. А он даже не задумался и прямо с ходу: «Здравствуйте, ребята!»
Не забыл нас. И мы его помним. Недавно он умер. А у меня в горле комок не проходит. До чего трудно поверить, что его уже нет и не будет никогда
Какой у меня учитель!
Василию Ивановичу Шавыкину сейчас шестьдесят семь лет. Он стал рабочим очень давно, пятьдесят лет назад. Тогда по небу ещё не летали реактивные самолёты, в Ленинграде не было метро, а бабушка Пчелинцева была чемпионкой по плаванью.
Только не думайте, что увидите дедку, шутливо говорит Брюс. Моего учителя не назовёшь ни дядей Васей, ни батей. Даже мы, мальчишки, всегда звали его уважительнотолько Василий Иванович. Он нам Чапаева напоминал.
Мы с Брюсом идём на участок, где работает Шавыкин.
Василий Иванович, покажите кулак товарищу писателю! смеётся Брюс и показывает мне руку Василия Ивановича. Рука мастера восхищает менямускулы на ней так и играют.
Мы писателям кулак не показываем. Мы с ними за руку здороваемся. Кулак у нас для врагов! в тон Брюсу отвечает Василий Иванович и заводит очки на лоб. На минуту отрывается от работы:Здравствуйте!
Василий Иванович совсем не похож на старика. Это невысокий крепкий человек с резкими глубокими прочерками на щеках. У него есть личная благодарность маршала Говорова за хорошую работу. Маршал подарил Василию Ивановичу именные часы с гравировкой. В Артиллерийском музее можно увидеть фотографию Василия Ивановича.
Какой у меня учитель, а! с гордостью сказал Брюс, когда мы вышли на заводской двор. А руки-то
Меня тоже удивили руки мастера. Почему-то вспомнились плакаты и силачи рабочие, которые на них нарисованы. Всегда казалось, что таких рабочих не бывает.
Оказывается, такие рабочие есть. Василий Иванович Шавыкин, к примеру.
Маленький, очень маленький Говорит Василий Иванович Шавыкин
Лёня тогда был маленький, даже очень маленький. И очень молчаливый. Всё под ноги себе смотрел и никогда не улыбнётся. Такой серьёзный, взрослый взгляд. Стоит этак передо мной, говорю ему что-нибудь, а он глаза только чуть-чуть подымает. И кажется, что глаза да валенкиа остального нет.
По первости-то он выполнял самую простую работу. Работа несложная, а емурадость! А как же иначеоружие делает! ППД. Знаете, какая гордость в них во всех была! Как немного отошли от голода, как снова попривыкли смеяться, сразу такими гордецами сталимы, мол, рабочие!
Однажды на вторую ГЭС топлива не привезлиуж очень фашист бомбил сильно. Без топлива электростанция остановиласьни света, ни электричества не даёт. Без тока станки молчат, а работать надо. Военные ждут оружия, и сказать им совестно, что мы без тока работать не можем. Надо работать, и всё! И приходилось работать так: Лёня руками мотор крутит, через трансмиссионные ремни, а я на станке работаю. Крутить мотор трудновзрослому-то тяжело. А Лёня справлялся
Озорники
Прошло два года. Лёня окреп, освоился с заводом, познакомился с другими мальчишками. Он перестал стесняться и почувствовал себя на заводе совсем своим.
В перерыв мальчишки уже не сидели в цехе, как тихие старички, а шли на заводской двор. Даже придумали новую игру.
На заводском дворе скопились горы металлической стружки. Поэтому решили стружку сжечь. На заводе запылали костры, в них плавили стружку. В эти костры мальчишки бросали трубы. Каждая труба была с одного конца заварена, потом в неё наливалась вода, а другой конец трубы затыкался деревянной пробкой. Когда вода закипала, труба начинала гудеть, как паровоз, а потом высоко-высоко стреляла пробкой. Шуму и грохоту при этом былокак при выстреле из настоящего орудия.
Потом мальчишки бежали кто куда. Если поймают, несдобровать!
Самый радостный день
Как этого дня ни ждали, он всё-таки пришёл неожиданно. Никогда город не видел столько счастливых лиц, столько радостных слёз.
Всё. Нет блокады. Железное кольцо смято, разбито вдребезги. Ленинград смеётся и ликует.
Двадцать седьмого января тысяча девятьсот сорок четвёртого года все люди завода собрались в клубе-подвале. Директор объявил, что всем, кто геройски защищал город от фашистов, будет вручена медаль «За оборону Ленинграда».
Лёня услышал свою фамилию и неуверенно направился к сцене. Он смотрел на взрослых, которые ему что-то говорили, смеялись, трясли руку, и всё не верил: неужели дадут? Лёня вернулся к друзьям, приколол медаль к ватнику. Потом отколол: а вдруг Володьке Нечаеву не дали? Когда с медалью пришёл и Володя, Лёня достал свою, протёр её рукавом и снова приколол на ватник. Медаль брякнула у него на груди, и он с шальной радостью слушал её замечательное бряканье.
А потом был салют. Это был первый виденный им салют. И медаль у него была первая. И ему казалось, что и радость у него как бы первая, потому что прежняя хорошая жизнь уже забылась. И отсчёт времени пошёл с дней блокады.
Он то и дело дотрагивался до медали рукойна месте ли она, а сам смотрел на небо. Отблеск разноцветных огней играл на снегу, на лицах людей. Лёня стоял в огромной толпе ленинградцев, и ему было тепло в тот холодный зимний день.
Этот день никогда не забудется. Он как будто перевесил всё трудное и несчастливое.
Единственное приключение в жизни. Говорит друг Володя Нечаев
Через год и четыре месяца кончилась война. Наступила мирная жизнь. Раньше выезд из Ленинграда был запрещён. А тут разрешили. В Разливе у нашего товарища дом был. Собрались мыкомпания человек шестьи поехали в Разлив. Ехали на паровике. Тащился он еле-еле. Мы стояли на ступеньках, держались за деревянные ручки и свешивались вниз. Ветер набивается в рот, рубашкипузырём, и такое чувство свободы и полётане передать.
Как только вышлив глаза бросилось озеро. Простор, тишинадаже голова закружилась! Никто в тебя не целится ни сверху, ни сбоку. Нечего бояться!
Идём мы вдоль озера, как зачарованныесначала нам даже в голову не пришло, что можно купаться. Слишком хорошо и без этого. Жара была, а мы потом обливаемся и даже не замечаем.
Вдруг как опомнились, что купаться можно, иплюх в воду! Вылезли и пошли бродить по берегу. Такое у всех ощущение, что мы первые сюда пришли. Совсем нам хорошо стало.
Вышли на озеро, кто-то лодку увидел и кричит: «Эй, лодка, гляди-ка!» Все повскакали и в эту лодкупрыг! И никому дела нет, что лодка металлическая, и маленькая, и течёт, словно плохое корыто. Мирная жизньзначит, всё можно!
Кричим, веселимся. От берега уже порядочно отъехали. А тут ветер поднялся. Волна. Стала в лодку вода прыгать. Тут уж мы вроде в себя пришли. Страшно. Озеро почернело. Небо нависло. То мы все красные от загара, а то вдруг стали бледные. И снова всёкак на войне. Но панике не поддались. Это нас спасло. Двое вцепились в вёсла и налегают на них из последних сил. Двое стоят на носу и кормеживотами лодку от волны защищают. А мы с Лёней черпаем воду, как заводные, и работаем в бешеном темпе.
И когда лодка, полная воды, всё же ударилась носом в твёрдый берег, мы не сразу вылезли из неё. А всё черпали и черпали из неё воду до самого дна, до последней капли: так нас война приучиладело до конца делать.
И только после этого, как по команде, упали на песок и долго лежали так, ни о чём не думая. Над нами ходили облака и тучи, солнце то появлялось, то исчезало, на берег волны набегали, пропадая в песке, а мы всё лежали. Нам надо было привыкнуть к мысли, что и в мирной жизни не всё так просто, чтобы жить без конца.
Разговор о жизни
На следующий день друзьям работалось плохо: они всё время обсуждали вчерашнее приключение. Как только пришли на работу, так и обсудили. И через часснова обсудили, а в обеденный перерывопять.
Они вышли на заводской двор и остановились у огромной чаши фонтана. Фонтанодно название. Он никогда не бьёт.
Мимо прошла колонна военнопленных. Они работают на заводе. Их привозят сюда утром, а увозят глубоким вечером. Они ещё в своей серо-зелёной форме, но они уже проиграли войну. Когда-то они могли убить мальчишек и разрушить завод. От них надо было прятаться в землянках. А сейчас они галдят по-гусиному, и даже летом у них мёрзлые носы и руки. Они уже не вызывают ненависти и любопытствак ним привыкли
Лёня всё не может успокоиться и снова возвращается к вчерашнему. А Володя ему и говорит:
Представляешь, жрали бы нас с тобой сейчас рыбы! Стоило ради этого войну и блокаду пережить?!
Лёня провожает взглядом нестрашную колонну, смотрит на сухой фонтан, на закопчённые окна, как будто видит всё это в первый раз; по спине у него бегут мурашки, и он неуверенно говорит: «Да-а-а-а!»
И мне вспомнилось детство Говорит автор книги
Я иду по территории Ленинградского инструментального завода. Территория небольшая. Каких-нибудь пять минут ходьбытуда и обратно. И я всё кручусь по ней и каждый раз прихожу на одно и то же месток стене, где была когда-то гора песку. Рассыпчатый песок, тёмно-жёлтый, влажно-холодный. Я хорошо помню, как он выпадал из моего ведёрка, повторяя его форму.
Мне было тогда семь лет. Я часто приходила на этот завод. Потому что здесь работала моя мама. Мне нравилось играть в песке. Тогда это разрешалось, потому что после войны дети жили прямо на заводе. Тут стояло общежитие, но я жила за проходной.
Я вспоминаю, как разгуливала с ведёрком по заводу и всегда останавливалась у фонтана, который казался мне загадочнымпотому что никогда не била из него вода
Горбушка. Говорит автор книги
По заводу ходят пленные. Им надо много работать, потому что они много разрушили.
Я пришла к маме. Она работает в котельной, которая даёт заводу тепло.
В проходной меня знают все охранницы. Я иду и размахиваю портфелем. У менятряпочный портфель. Мне его сшила мама, потому что в магазинах портфелей нет. Я вхожу в проходную, и меня весело встречают: «Как успехи?».
Но у меняодни двойки. И я объясняю, что двойки получаются из-за тряпочного портфеля. Вот когда у меня будет настоящий портфель, тогда у меня будут одни пятёрки. Пятёрки любят настоящие портфели, а двойкитряпочные. Я в этом уверена. Но охранницы смеются: «Ну насмешила! Беги скорей!» А потом кричат мне вдогонку: «Только начальнику охраны на глаза не попадайся, а то»
Я знаю, что всех будут ругать, и поэтому стараюсь не попадаться. Я иду прямо к своей стене, у которойпесок. В песке стоит моё ведёрко. Мне сделал его из консервной банки один рабочий человек. Он иногда выходит за песком из цеха.
Всё играешь? спрашивает он меня.
А вы всё работаете?
Он смеётся.
Играй, говорит он. Это хорошо, когда дети играют. Тогда работать веселее. И уходит в цех.
Мне тоже вдруг хочется работать. И я начинаю перетаскивать песок на новое место.
Где-то невдалеке работают пленные. Но я уже их не боюсь. Потому что я победила. Мы все в Ленинграде победили. Так говорят люди.
На заводском дворе поёт радио. А в кармане у менягорбушка. Я всегда хожу с горбушкой в кармане. Такая у меня теперь стала привычка. И никто уже не может отучить меня от этой привычки. Даже директор школы. Я всегда хожу со своей горбушкой в кармане. С ней мне как-то спокойнее.
Таскаю песок и сначала совсем не замечаю, что один пленный остановился около меня. Я на него не смотрю, но знаю, что этонемец: вижу его башмак. У наших сапоги другие.
Пленный мне что-то говорит. Но я с ним не разговариваю. Это они напали на нас, а не мы. Немец подвинулся ближе и тянется рукой в мой карман. Оттуда нечаянно высунулась горбушка, и он увидел её. Я поднимаю голову и близко-близко вижу его лицооно хочет мою горбушку.
Пленный вблизи ещё больше нестрашный. Он похожий на всех. Это меня поражает, и я начинаю думать: зачем же он тогда бомбил нас?
У немца очкастый нос. Одно стекло в очках выбито, и оттуда таращится серый глаз в светлых лучах ресниц. Глаз подмигивает мне и просит горбушку. А мне как раз хочется есть.
Я вытаскиваю из кармана горбушку, держу её крепко. Онамоя. Во ртузамечательный вкус хлеба.
Пленный стоит рядом и смотрит, как я жую. Из его открытого глаза вытекает слеза. Это так необычно, что я перестаю жевать. Я никогда не видела взрослых слёз. Мне жалко немца. И жалко горбушки. Но я сую ему хлеб, а сама бегу прочь.
Я бегу в заводской сад. Здесь растут яблони, и я каждый раз проверяю, нет ли яблок. Я ещё не видела, как они растут.
На яблонях только листья. Они чуть развёрнуты. Я срываю лист и жую. Листхолодный, горчит, но мне кажется, что он пахнет яблоками. Скоро лето
Кукла Буратинка. Говорит автор книги
Вечером мне становится стыдно. И я долго не сплю и всё думаю, зачем отдала немцу горбушку, ведь он бомбил Ленинград. Три дня я не хожу на завод, а разгуливаю после уроков по улицам. Я вожу портфель на верёвке по асфальту, мне хочется, чтобы он поскорее разорвался. Но он сшит из парусины, и ему хоть бы что!
Мама ругает меня, что я болтаюсь по улицам, и я снова иду на завод. И тот же самый пленный ждёт меня у песчаной горы. Он что-то говорит, но я не понимаю и не хочу понимать. Это видно по моему лицу.