Малыши вперед, старшие назад, остальные в середину! Не шуметь!
Сотирис и Петрос стояли в серединке. Дожидаясь своей очереди, они смотрели, как большие металлические ложки погружались в котлы и через секунду подымались, тяжелые-тяжелые, дымящиеся, и из них лился в бидончики густой суп. Стоявшим впереди малышам повезло, они уже получили свою порцию и отходили, слизывая капли, текущие по стенкам полных бидончиков. Одной разливательной ложкой орудовала учительница третьего класса, другойдевушка в черном свитере, которую звали Софи́я. Богатые дамы отмечали что-то на листах бумаги с красным крестом наверху и беседовали с господином Лукатосом.
По-видимому, останется порций тридцать, сказала одна из них.
Кто из детей больше нуждается? спросила другая.
Все нуждаются, ответил господин Лукатос. Сто процентов дистрофиков.
Ну и ну! подтолкнул Петроса Сотирис. А ты знал, что мы дистрофики?
Петрос не успел ответить, как подошла его очередь. Девушка в черном свитере опустила ложку в котел.
Вот что значит бесплатный обедслова, которые он вместе с Яннисом столько раз писал на стенах домов и оградах. Слова, которые Ахиллес произносил особенно торжественным тоном: «Мы должны добиться бесплатных обедов». Отныне Петрос будет знать, что волшебные слова, написанные на стенах домов, воплощаются в жизнь.
Суп перелился из ложки в бидончик Петроса, сделанный из банки от маргаринажелтой жестянки с черными буквами. До войны дедушка ворчал на маму за то, что она готовила на маргарине. «Сливочное масло полезней и вкусней», твердил он. Но маргарин стоил вдвое дешевле, а маме всегда приходилось экономить деньги Горячий тяжелый бидончик обжигал Петросу руки. Девушка в черном свитере улыбнулась ему.
Спасибо, смущенно пробормотал Петрос.
Хоть один человек сказал спасибо, засмеялась она и тут же добавила ему еще пол-ложки супа.
Спасибо! громко провозгласил Сотирис, стоявший позади Петроса, и тоже получил добавку.
Петрос поклялся себе больше не благодарить Софию. Домой он пошел один. Сотирис решил остаться до конца раздачи, надеясь, что ему, такому заморышу, непременно дадут еще супа Петрос шагал, бережно неся горячий бидончик, от которого он сам согрелся. Бидончик слегка покачивался, и на поверхности плавало несколько капелек жира, похожих на островки в море. Если бы Петрос не боялся обжечься, то отхлебнул бы чуть-чуть. Но хорошо, что суп такой горячий, а то за одним глотком последовал бы второй и третий, и банка из-под маргарина могла бы опустеть. Придя домой, он поставил суп на стол.
Я принес бесплатный обед, сказал он с такой гордостью, словно объявил о том, что стал первым учеником в классе.
Подойдя к столу, мама перекрестилась и, точно к иконе, прикоснулась губами к желтой жестянке с черными буквами.
В их доме не было икон. Над дедушкиным диванчиком висела фотография Великой Антигоны в золотой рамке. Если бы на дедушку нашла вдруг охота осенить себя крестомон никогда не крестился, ему бы пришлось сделать это, наверно, перед портретом Великой Антигоны. Ведь мама же сейчас перекрестилась, как бабки на пасху во время крестного хода, перед банкой с супом.
Вскоре не только ребятам в школах, но старикам и больным стали выдавать бесплатные обеды. Дедушка записался в список «престарелых тяжелобольных», чтобы получать обеды, распределяемые униатскими священниками.
Униатывот истинно верующие люди, заявил с восторгом дедушка. Они будут выдавать дополнительно черный изюм.
Но не только из-за этого прекратил он свои прогулки по городу.
Не заподозрил ли он, что мы знаем, как он изображает умирающего? задавались вопросом Петрос и Антигона.
Они твердо решили отвадить его от этих прогулок. Как только он собирался выйти на улицу, Петрос или Антигона были тут как тут.
Я пойду с тобой, дедушка.
А я еще не совсем впал в детство и могу гулять один, выходил из себя старик.
Нет, я провожу тебя, сурово говорила Антигона, точно строгая гувернантка непослушному ребенку.
Тогда я останусь дома, упрямился дедушка, как непослушный ребенок, и в крайней досаде усаживался на диван, закутавшись в вишневый плед.
Видно, он догадался, что его выследили. Ведь когда мама спрашивала, что с ним, чем он недоволен, дедушка не жаловался на внуков, которые, навязываясь со своими услугами, не давали ему выйти одному из дому, а бормотал, что у него болят ноги. При этих словах он косился на Петроса и Антигону, с невинным видом смотревших в окно. Им волей-неволей пришлось применить к нему такие строгости, а Антигона, как воришка, даже залезла потихоньку в карман его пиджака и вытащила оттуда ложку.
Дедушка приносил домой немного водянистого супа на дне бидончика.
Вот что выдают нам, старикам, ворчал он с притворным негодованием.
«Подумать только, размышлял Петрос, Ахиллес отказывает себе в еде, чтобы накормить Шторма! И Дросула всегда приберегает для собаки кусочек хлеба. А госпожа Левенди и Лела каждый день выбрасывают на помойку объедки. Вот если бы можно было подбирать их!..» Но они решили бы, что он, Петрос, сам подъедает отбросы. А он не желал даже Шторма кормить объедками с тарелок Жабы!.. Однажды на черном ходу Лела подозвала Петроса к своей двери и сунула ему в руку четыре кусочка сахара. Он почувствовал, какие они твердые и скрипучие. Сжал их крепко в кулаке, чтобы насладиться этим ощущением, а потом выбросил все четыре куска, точно они жгли ему руку. Лела поспешно подняла их.
Глупый мальчишка, пробормотала она и погодя прибавила полужалобно, полусердито:Неужели ты не понимаешь, что все вы, все скоро умрете
Петрос забыл, когда в последний раз он ел сахар. Об этом случае он рассказал только Антигоне и Сотирису.
Ты должен был плюнуть ей в лицо! сказала Антигона.
Ну и дурак, надо было взять, сказал Сотирис. Кто же это выкидывает сахар?!
Глава 2МАМА ЗДОРОВАЕТСЯ
Мама продолжала здороваться при встрече с госпожой Левенди и Лелой. Антигона и Петрос приняли решение заявить маме, чтобы она прекратила здороваться с этими людьми. Может быть, именно Жаба сломал руку мальчику, укравшему злосчастную буханку хлеба. Может быть, именно он повесил двух греческих патриотов на маленькой площади. И конечно, он вместе с другими врывается по ночам в дома мирных жителей, чтобы сделать обыск. И Петрос задавал себе вопрос: вот если бы немцы арестовали его на улице с кистью в руке, неужели мама и тогда по-прежнему здоровалась бы с Лелой, которая выступает прямая, как струночка, по словам Антигоны, под руку с Жабой? Точно так же прогуливалась она с англичанином Майклом, который теперь где-то в африканской пустыне ест, наверно, горьковатый апельсиновый мармелад и вспоминает о своей греческой невесте, оставленной под охраной огромного пса.
Надо непременно поговорить с мамой, распалился еще больше Петрос от таких мыслей, и они с Антигоной отправились на кухню, зная, что найдут там маму сейчас одну.
Раньше, до войны, Петросу очень нравилось сидеть на кухне. Частенько вечером после ужина мама принималась печь торт, а Петрос с книгой усаживался на лесенке, ведущей на антресоли. Как он любил смотреть сверху на хлопотавшую у плиты маму! Время от времени она обращалась к нему: «Ты почистил свои ботинки?», или: «Завтра будет холодно, надень свитер». Жар от плиты и аромат пекущегося торта доходили до верхней ступеньки, на которой он располагался. Потом мама клала кусочек торта на тарелку и, поставив ее на мраморный стол, говорила: «Попробуй, хорошо ли он пропитался сиропом».
И тогда Петрос, спустившись вниз, подсаживался к столу, и, отведав торта, находил, что он хорошо пропитан или что надо добавить сиропа. Затем, поставив локти на стол и подперев руками голову, он сидел и ждал. Наступал момент, когда мама пускалась в воспоминания. В воспоминания о том времени, когда она, молоденькая девушка, мечтала стать актрисой в театре Великой Антигоны и выйти замуж за Ла́мброса Асте́риса, исполнявшего роли героев-любовников.
Петрос с мамой точно заключили тайный договор, чтобы он после ужина приходил с книгой на кухню, а она, закончив дела, рассказывала ему о давно минувших временах
Никогда ни с кем больше мама не делилась своими воспоминаниями. И Петрос не пересказывал маминых историй никому, даже Антигоне. Больше всего ему нравилась история, как Ламброс Астерис в бархатном камзоле просил маминой руки. Он играл роль Фердина́нда в пьесе «Коварство и любовь»мама передала Петросу все ее содержаниеи в один прекрасный день, уходя со сцены, столкнулся с мамой, смотревшей спектакль из-за кулис. Увидев его, мама хотела убежать, но он удержал ее за руку и упал перед ней на колени.
«Доверься мне! Я буду твоим ангелом-хранителем!»воскликнул он.
Мама, ходившая каждый день в театр, знала наизусть всю пьесу и поэтому сразу поняла, что это слова Фердинанда из четвертого явления первого действия, но ей очень понравилось, с каким чувством произнес их Ламброс Астерис, стоя перед ней на коленях. Потом он попросил ее выйти за него замуж и прибавил, что они создадут свою труппу, где мама получит первые роли, и будут ездить по всей Греции, давать представления. Но дедушка и слышать об этом не хотел. Ведь у Ламброса Астериса не было даже своего гардероба! То есть не было набитого театральными костюмами вместительного сундука с большими запорами, точно такой дедушкин сундук стоял теперь в чулане, и в него складывали старую рухлядь. Все костюмы, в которых выступал Астерис, принадлежали труппе Великой Антигоны.
Слушая об этом, Петрос радовался, что у Ламброса Астериса не было собственного гардероба, и поэтому мама вместо него вышла замуж за папу. Хотя папа не особенно разговорчивый человек, но добрый, почти никогда не бранит Петроса и обращается с ним, как со взрослым. И потом, ни за что на свете он не хотел бы, чтобы его мама играла на сцене. Как хорошо, когда мама целиком твоя, весь день дома, и, если задержишься немного в школе или заиграешься на улице, она поджидает тебя на лестнице. А мама всегда ждала его на лестнице; сначала бранила, напустив на себя строгость, а потом шептала, прижимая к груди: «А я волновалась из-за тебя, противный мальчишка».
Может быть, вспомнив обо всем этом, он оробел сейчас на пороге кухни, где они с Антигоной стояли, как карабинеры, готовые произвести обыск.
Неужели мы ей так и скажем? с сомнением спросил он.
Если ты передумал, я пойду одна, ответил старший карабинер, Антигона.
Когда они вошли в кухню, мама не обратила на них ни малейшего внимания. Она разжигала огонь в жаровне с опилками, а огонь не хотел разгораться. Увидев маму с раздутыми щеками и слезящимися от дыма глазами, Антигона застыла в нерешительности. Наконец мама заметила их и закричала:
Уходите отсюда! Вы пропахнете дымом А ты только что вымылась, набросилась она на дочку.
Нам надо серьезно поговорить с тобой, мрачно изрекла Антигона.
Оставив жаровню, мама вытерла глаза подолом фартука и испуганно посмотрела на них:
Что-нибудь случилось?
Почему ты здороваешься с семьей Левенди? спросила Антигона и подтолкнула Петроса, чтобы он ее поддержал.
Зачем ты здороваешься с ними, ведь у них живет этот паршивый немец? произнес он басом, как разговаривал обычно с малышами на улице, изображая из себя взрослого.
Я не намерена отчитываться перед вами в своих поступках, проворчала мама не очень сердито и, убедившись, что не случилось никакой беды, успокоенная, подошла опять к жаровне.
Но Антигона не отступала.
Тогда мы перестанем с тобой разговаривать. Правда, Петрос?
Петрос в полной растерянности не знал, что делать. Ему не хотелось подводить сестру, но язык не поворачивался заявить маме: «Я не буду с тобой разговаривать».
Правда ведь, Петрос? повторила Антигона.
Он не успел ответить, потому что разгневанная мама повернулась к ним, задев при этом случайно локтем жаровню, которая упала, и тлевшие опилки рассыпались по полу.
Уходи, уходи сейчас же! закричала мама Антигоне. У тебя волосы пропахнут дымом.
Она подтолкнула девочку к двери, и теперь та, в свою очередь, растерялась. Она походила уже не на бравого старшего карабинера, а на трусливого итальянского солдата, бегущего с поля боя. Стоя на коленях, мама собирала красными опухшими пальцами горячие опилки, и Петрос тотчас бросился ей помогать.
Что же мне делать? Что же мне делать? в отчаянии приговаривала она. Теперь жаровня уже не разгорится!
Петрос разыскал кусок картона и стал им подбирать опилки, но мама сердито вырвала картонку из его рук и сама принялась орудовать ею. Он стоял, глядя на маму, и тоже не знал, что делать. К горлу его подступил комок. Если бы не война и не оккупация, то можно было бы спичкой зажечь гази заполыхало бы синее-синее пламя, открыть крани побежала бы вода. А у мамы были бы длинные тонкие пальцы, на безымянном красовалось бы золотое обручальное кольцо, а на среднем пальцеперстенек с красными камешками.
Что ты стоишь как истукан? сказала мама. Пойди отряхнись, а то засыплешь кровать опилками.
Он, насупившись, поплелся в детскую; сейчас, конечно, на него накинется Антигона за то, что он не поддержал ее, та принялась выговаривать ему совсем за другое:
Почему ты не помог маме? сразу налетела она на него.
Она не захотела.
А ты должен был настоять.
Почему же ты не идешь помогать ей? пробормотал он тоже довольно сердито.
Совсем некстати из-под стола вылез Тодорос и стал точно нарочно ползать по детской, ударяясь о ножки стульев.
Завтра ты отнесешь его в чулан, распорядилась Антигона. А то скоро комната превратится в зоопарк.
Отвяжись! Ты мне надоела! проворчал он свирепо.
Антигона разревелась, но Петрос был уверен, что не из-за его дерзких слов.
На следующее утро, торопясь в школу, Петрос столкнулся на лестнице с госпожой Левенди, которая неслась, разъяренная, вниз с ведерком известки и щеткой в руках. Выйдя на улицу, Петрос чуть не завопил от восторга. На стене их дома огромными красными буквами было написано: «Бесплатные обеды». Он остановился, любуясь лозунгом, и тут увидел, как подоспевшая госпожа Левенди принялась замазывать известкой красные буквы.
Ведьма, пробормотал он себе под нос. Предательница.
Но сколько она ни билась, надпись проступала сквозь известку. Петрос готов был ей крикнуть, что она зря старается. Откуда знать госпоже Левенди, что в краску подмешан рыбий клей и что она не боится даже дождя?
Я приготовила для вас вечную краску, говорила ему и Яннису Дросула, вручая им банку с зеленой краской.
На улицу вышел и Сотирис, и они вдвоем смотрели на свежепобеленную стену, на которой четко выделялись красные буквы. Если бы Петрос мог рассказать своему другу, как готовили краски в мастерской Ахиллеса! Какие там тесаные камни и гипсовые статуи, похожие на Дросулу! Как живется теперь Шторму Но он не имел права. Он был связан клятвой «Филики́ Этери́а»: «Я не знаю ничего и никого» С него не требовали клятвы, он дал ее сам себе и не был даже уверен, что не путал в ней слов. Но Петрос читал, что такую клятву давали в 1821 году борцы, которые сражались против турок за освобождение Греции.
«Клянусь тебе, что»то и дело твердил он Яннису.
«Не надо, смеялся тот. Если бы я тебе не доверял, то не взял бы тебя с собой».
Больше всего ему хотелось открыть свою тайну Антигоне. Поэтому он страшно обрадовался, когда однажды вечером Яннис пригласил Антигону и Риту в скульптурную мастерскую, чтобы познакомить с высоким юношей, похожим на Тайрона Пауера.
Там будет литературный вечер, сказал он. Мы почитаем стихи, споем песни А потом прибавил с лукавой улыбкой:И вас ждет один сюрприз.
Петрос подумал, что речь идет о Шторме.
Глава 3САМОЕ ПРЕКРАСНОЕ В МИРЕ ТАНГО
Петрос вспомнил в то воскресенье, как за день до начала войны они с Антигоной собирались идти в кино и она заставила его надеть синий пиджак. Синий пиджак кое-как налезал на него полтора года назад, но теперь нечего было и думать об этом. У Петроса не было ни будничного, ни выходного костюма. Он носил пестрый свитер, который мама связала из остатков разной шерсти. С изнанки он был сплошь в узелках, слегка щекотавших кожу. А вот Антигоне все-таки удалось обзавестись новым платьем к литературному вечеру, на который пригласил ее Яннис.