Мне кажется, ты просто сошел с ума, вот все, что она сказала.
Дедушка сокрушенно качал головой. Петрос знал, что он не уважает папу и, возможно, жалеет, что мама не вышла замуж за Ламброса Астериса, хотя у того и не было собственного гардероба. По мнению дедушки, папа был ни на что не способен. В очередях стояла мама, на рынок за оливковым маслом бежала мама. Мама продавала все, что имелось в доме, дочкам пекаря и сама торговалась с ними. Мама вязала им кофточки и получала за это червивый горох и фасоль. Кроме маленького мешочка рожковой муки, папа ничего не приносил в дом.
«Слыханное ли дело, чтобы мужчина днем и ночью сидел и слушал радио! Да что там слушать? Как наступают немцы? Словно узнать это можно только из радиопередач!»так однажды дедушка в присутствии Петроса изливал маме свое негодование.
Немцы и правда все наступали и наступали на фронтах, и папа записывал какие-то странные названия русских городов, захваченных ими. Петрос сроду их не слышал, потому что Советский Союз не проходили в школе на уроках географии, и он даже толком не знал, где эта страна находится.
Папа взял с книжной полки толстую счетоводную книгу, обернутую в синюю бумагу. Страницы ее были разлинованы особым образом и наверху слева написано «приход», а справа«расход». Мамины спицы застыли в воздухе, и взгляд остановился на папиных руках, которые аккуратно прятали записочки под синюю обертку.
Завтра, Элени, проговорил папа таким грустным голосом, что Петросу стало жалко его, завтра утром их уже не будет в доме.
Завтра утром! Папа уходил на службу поздно, около одиннадцати. Петрос часто задерживался по утрам дома, потому что уроки в школе начинались в разное время. Каждый день в половине одиннадцатого раздавался звонок и являлся низенький смуглый человечек; вокруг его шеи был обмотан толстый шарф, сшитый из пестрых лоскутьев, словно коротышка готовился в этом костюме играть роль арлекина.
Дома господин Андре́ас? спрашивал он Петроса, открывавшего ему обычно дверь.
Тогда папа поспешно выходил в переднюю и отдавал арлекину толстую счетоводную книгу с «приходом» и «расходом». Потом папа шел на службу и возвращался домой опять со своей счетоводной книгой
Петроса вдруг осенило: значит, и папа участвует в Сопротивлении! Он под столом слегка наступил Антигоне на ногу, сигнал, означавший, что для нее есть важное сообщение. Только они подошли к двери столовой, направляясь в свою комнату, как за их спиной раздался гневный голос мамы:
Андреас, ты играешь в доме с огнем!
Откуда было знать маме, кто еще в их доме играет с огнем? Откуда было ей знать, что завтра, когда она будет провожать детей в школу, брат и сестра, взявшись за руки, скроются за углом и пойдут совсем не по той улице, что ведет к их школам
После того как в среду утром они спустились дома по лестнице, Антигона в подъезде сняла с себя школьный фартук и запрятала его в угол, наверно, туда, куда засовывал дедушка свой приличный костюм, чтобы вырядиться в лохмотья. Оказывается, под фартуком на Антигоне было надето бархатное платье.
Я готова, сказала она.
Ты спятила! воскликнул Петрос. Неужели ты пойдешь такая нарядная?
Антигона ответила «да» тоном, не терпящим возражений. На улице их ждала Рита. Она была в будничном платье, но ее нисколько не удивил наряд Антигоны, «изображающей из себя знамя», как выразился Петрос.
Взявшись за руки, они втроем весело шли по улице, словно прогуливалисьтак их напутствовал Ахиллес, пока не добрались до площади, где должны были встретиться со своими друзьями.
Все напоминало воскресное предвоенное утро. По площади как ни в чем не бывало разгуливал народ. Вдруг из переулка вышел мужчина, держа высоко над головой транспарант с огромными красными буквами: «Мы голодаем! Бесплатные обеды для всех!». За ним тотчас выстроилась группа людей. Петрос и девочки ждали, когда появится их транспарант.
Вот наконец показалась Дросула, ее черные волосы свободно падали на плечи; она вместе с Ахиллесом несла транспарант. За ними, словно случайный прохожий, шел Яннис, и кадык у него на шее от волнения шевелился. Антигона беспрестанно вертела головой: она искала в толпе высокого брюнета, подарившего ей позавчера свою книгу с посвящением: «Маленькой белой лилии». Ну и посмеялся же Петрос! Это Антигона-то белая лилия! С ее каштановыми волосами и румяной физиономией!
Ты ничего не смыслишь, рассердилась она на него и спрятала книгу себе под подушку
Они тоже встали за своим транспарантом и, миновав маленькую площадь, вышли на широкий проспект, наводненный людьми, которые стекались туда с окрестных улиц. Карабинеры и полицейские, не двигаясь с места, молча наблюдали за толпой. Они держали наготове автоматы. В следующий раз Петрос возьмет с собой Сотириса. Яннис уже дал свое согласие. Но только в следующий раз! А будет ли следующий раз?.. Еще много, много раз выйдут люди на демонстрацию, пока не станут свободными Афины. Но эту первую демонстрацию, он, Петрос, не вправе забыть. Хотя он, как Антигона, не ведет дневника, но должен все до малейших подробностей удержать в памяти.
«Знаете, когда я был еще мальчишкой, я ходил на демонстрацию, скажет он своим трем сыновьям. Мы несли самый большой транспарант с зеленой надписью. Народ громко требовал хлеба и тихосвободы».
Его папе нечего вспомнить из своего детства. Он рассказывал обычно только одну историю о приезде иностранного цирка, где выступали две карлицы, вышивавшие ногами
Петрос замирал от страха, проходя мимо полицейских и карабинеров. Сердце его громко забилосьтук-тук! когда он увидел на углу трех немецких офицеров.
Вперед! сказала Дросула.
Вперед! поддержал ее Ахиллес.
Яннис уже прошел возле немецких офицеров, которые смотрели на демонстрантов холодными стальными глазами. Наконец прошел и Петрос, дрожавший от страха. Но ни за что на свете не согласился бы он быть на месте папы, сохранившего единственное яркое воспоминание из своего детства о карлицах, вышивавших ногами.
ЧАСТЬ IV«СВОБОДА или СМЕРТЬ!»
Глава 1РАЗМЫШЛЕНИЯ НА ЛЕСТНИЦЕ
Папа пробурчал: «Дерьмо!»и выключил радио. Все посмотрели на него так, точно он произнес что-то страшное: ведь единственным ругательством, которое он употреблял в крайнем раздражении, было «черт побери!»
Не дожидаясь, что скажет мама, что проворчит дедушка и что ответит папа, Петрос вышел из комнаты. Сунув под мышку Тодороса, который путался у него под ногами в передней, он бесшумно выскользнул на лестницу и сел на ступеньку между вторым и третьим этажом. Только там без всяких помех мог он все обдумать. Тодорос тихо и послушно, как овечка, тоже сидел на ступеньке, высовывая из-под панциря то голову, то хвостик. Петрос не боялся, что Сотирис скатится на него сверху, потому что тот ушел на «работу».
Когда Сотирис говорил о «работе», нельзя было понять, где начинается правда и кончается ложь. Он прославился в школе необыкновенными историями, которые рассказывал еще до войны. Петрос не верил, конечно, всяким небылицам, например, будто бы его друг ходил ночью по улицам и хватал за ноги воров, собиравшихся залезть на балкон, или, подкравшись к убийце, неожиданно щекотал его, и тот ронял нож. Петрос знал, что это враки, хотя бы потому, что слышал ночью храп Сотириса, долетавший с верхнего этажа. Но всегда находились ребята поменьше, слушавшие врунишку разинув рот, так как Сотирис, надо отдать ему должное, умел необыкновенно правдоподобно рассказывать разные невероятные истории.
Недавно он сообщил по секрету Петросу, что его приняли в свою банду пятнадцатилетние парнион там, мол, самый младший, которые по ночам воруют у немцев и итальянцев части от автомашин. Петрос поверил своему приятелю, потому что тот в последнее время стал действительно поздно возвращаться домой, громко топая по лестнице.
У нашей банды есть даже свой гимн, подмигнул ему лукаво Сотирис.
Свой гимн? с удивлением переспросил Петрос.
Сотирис принялся напевать:
Подскочу я, подскочу
И запчасти утащу
«И саботаж, и спекуляция», подумал Петрос. Потом он уселся поудобней на ступеньке, чтобы верхняя не врезалась ему в спину: ведь от него остались теперь кожа да кости. Он собирался долго просидеть на лестнице, чтобы все обдумать, но не знал, с чего начать.
То́брук Эль-Аламе́йн Названия городов, напоминавшие фильмы, где играли Эррол Флин и Га́рри Ку́пер и еще одну картину с Толстым и Тонким, Ло́релом и Ха́рди. Эти актеры исполняли роли солдат, которые рассыпали по песку гвозди, чтобы об них поранили босые ноги их преследователи, а сами они спаслись. Но теперь немцы наступали, взяли Тобрук и Эль-Аламейн, и папа, услышав об этом по радио, сказал: «Дерьмо»и не захотел дальше слушать передачу. Что же теперь с дядей Ангелосом? Воюет ли он в Африке вместе с англичанами? Если он даже рассыпает в пустыне гвозди, то немцам это ничем не грозит: они носят сапоги с толстенными подошвами, которые не проткнешь даже железным прутом. По словам дедушки, если англичане одержат победу, дядя Ангелос будет купаться в золоте, потому что англичане как истинные джентльмены отблагодарят всех, кто им помогал.
Дядя Ангелос воюет не ради денег, возмутилась Антигона.
Ну хорошо, хорошо. В этом доме слова сказать нельзя, процедил сквозь зубы дедушка.
Петрос знал, что дядя Ангелос никогда не стал бы воевать ради денег, но хорошо бы у него нашлось немного мелочи, чтобы купить для племянника в Африке, когда кончится наконец война, говорящего попугая. А если победят немцы и их союзники? И на долгие времена, на четыреста лет, как при турках, Греция останется в руках завоевателей? Ахиллес и Яннис утверждают, что это невозможно.
Мы будем бороться с врагами и прогоним их.
Кто будет с ними бороться?
Погоди, увидишь.
Петрос не мог больше ждать. Он спешил. Спешил вырасти. Чтобы все знать и понимать. Хотя то и дело ему говорили, что он сильно вытянулся, вырос, его, как ни крути, не считали взрослым. А ведь если он сейчас, сидя на лестнице, вытянет ноги, то достанет ими до третьей ступеньки, хотя в прошлом году с трудом доставал до второй.
Не думай, что ты все знаешь, твердила ему без конца Антигона.
Ты, миленький Петрос, все знаешь, роняла она иногда, пытаясь подольститься к нему.
По правде говоря, она замучила его своими поручениями. Например, гоняет с записочками к поэту Костасу Агариносу. Ахиллес тоже посылает его с записками, но по поводу важных дел, и поэтому он, Петрос, теперь не может бегать по городу с любовными посланиями госпожи Антигоны.
Он повертел в кармане листок, сложенный, как обертка от порошка, купленного в аптеке. Антигона уговорила его отнести сегодня вечером эту записку. Теперь он жалел, что согласился, и поэтому кипел от негодования. Может же его сестрица ходить с Ритой в мастерскую к Дросуле, выполнять разные задания Ахиллеса, но перед сном она, как ни странно, обливает слезами подушку, потому что Костас Агаринос опять не пришел на демонстрацию.
Не трус же он, сквозь слезы говорит она Рите.
У него есть на то какая-нибудь серьезная причина, шепчет Рита, всегда готовая утешить подружку.
Петрос подумал, не скатать ли записочку Антигоны в комок и не дать ли проглотить Тодоросу, но вдруг ему вспомнилась Алексия из книги. Разве она любила бы Константина, если бы он не был храбрым и красивым?
«Так и быть, отнесу, решил он, но только в последний раз». Впрочем, Алексия делала все возможное для родины и, разумеется, для Константина. Как видно, есть такие замечательные женщины, размышлял Петрос. Вот, например, Дросула Она особенная, не похожа ни на одну из знакомых девушек. И у нее такие темные и длинные волосы! Он не мог представить себе Дросулу, закручивающей их на тесемочки. Порой она напоминала ему маму, прежнюю, довоенную, хотя лицами они совсем не были похожи. Внезапно у него промелькнула мысль: неужели он не любит больше теперешнюю маму? А может быть, ему, как Антигоне, нужна другая мама, которая пусть и не ходит на демонстрации, но хотя бы записывает на листочках последние новости, услышанные по радио, как это делает папа?
Ведь папа, привыкший во всем подчиняться маме, на сей раз проявил характер и продолжал заполнять свои листочки и прятать их за рамку портрета Великой Антигоны, хотя мама твердила, что он «играет в доме с огнем». Самое удивительное, что даже дедушка после одного более или менее сытного ужина предложил папе:
Хочешь, я перепишу для тебя кое-что из этого вздора? И потом добавил, что у него, по общему признанию, каллиграфический почерк, и когда он служил в труппе Великой Антигоны, то переписывал все роли.
С тех пор часто по вечерам, сидя за столом друг против друга, папа и дедушка усердно писали, как два примерных ученика, готовящих домашние уроки. Папа всегда хранил молчание, а дедушка брюзжал и ругался, если ему приходилось отмечать на листке какую-нибудь победу немцев.
Теперь бесплатные обеды получали уже все, бакалейщик выдавал по карточкам немного оливкового масла, фасоли и гороха, теперь уже меньше людей умирало на улицах от голода, и к дедушке понемногу вернулась его былая веселость и любовь к шуткам. Он без конца раскладывал наполеоновский пасьянс, окрестив по-своему карты. Черви стали русскими, пикинемцами, трефыитальянцами и бубнысоюзниками. Иногда Антигона и Петрос принимали участие в раскладывании пасьянса. Стоя за спиной дедушки, они давали ему советы, в особенности когда преимущества получали пики, то есть немцы.
Дедушка, передвинь короля червей. Разве ты не видишь, что он в окружении пик?
Неужели мне жертвовать русским генералом? кипятился тот. Как я буду потом наступать?
Частенько вмешивался и папа:
Спасайте своих русских, отец. Иначе их ждет полный разгром.
Что вам известно о русских? негодовал дедушка, который считал, что, кроме него, никто о русских понятия не имеет. Спросите лучше меня, я о них все знаю.
Дедушка, откуда ты знаешь? приставали к нему внуки, заранее предугадывавшие ответ.
Из «Анны Карениной» Посмотрели бы вы, как Великая Антигона играла Каренину! Незабываемо! Каренинаэто сама жизнь, само очарование!
Дедушка был уверен, что победят непременно русские, так как Каренинасама жизнь и Великая Антигона незабываема в этой роли.
Вечера перестали быть такими тоскливыми, как раньше, хотя под окнами в сумеречной тишине все чаще раздавался стук немецких сапог по тротуару. Только мама держалась в стороне от общих разговоров. Она вязала или латала старье. Если она сама не слушала радио, то никогда не спрашивала о последних новостях и говорила только о муке и сладких рожках, которые выдавали по карточкам, или о безнадежно прохудившихся детских ботинках.
Сколько времени, вспоминал Петрос, он не целовал уже маму? Может быть, он действительно вырос, а большие мальчики не любят телячьих нежностей. Но в глубине души он знал, что ему не хочется поцеловать маму не потому, что он вырос, и не потому, что ее волосы пахнут опилками, а потому, что ее не интересовало, продвигаются ли немцы в глубь России и Африки. Ведь Петрос готов был поручиться: узнай неожиданно мама, например, о том, что русская армия гонит прочь гитлеровские орды, она как ни в чем не бывало побежала бы в другой квартал, где, по словам какой-нибудь соседки, католические священники выдавали орехи. А Петрос не хотел, чтобы у него была такая мама, которая целыми днями только и делает, что бегает по очередям с мешочками. Он помнил, как когда-то, еще давно, он был тогда совсем маленьким, к ним в гости пришел один знакомый и сказал между прочим папе:
«Тебе повезло. У тебя жена всем интересуется. Знает, что идет в театрах А моя, кроме кастрюль и тряпок, ни о чем и слышать не хочет».
Петрос тогда почувствовал гордость, что у его папы такая необыкновенная жена, а у него самая красивая и изящная на свете мама, которая к тому же читает французские романы и знает наизусть с начала до конца «Даму с камелиями» и «Коварство и любовь».
Если мама шла за покупками, она не брала с собой Антигону.
«Пойдем в магазин», говорила она Петросу.
И он знал, что мама собирается идти в магазин, где продают какую-нибудь одежду. Однажды они отправились вместе покупать шляпу. Мама села на низенькую скамеечку перед большим зеркалом, а продавец стал подавать ей для примерки разные шляпы. Она надела красную с широкими полями, и ее затененные глаза сразу стали казаться темными и бездонными. Но мама не купила ее из-за дороговизны. Она выбрала маленькую соломенную шляпку с короткой вуалью. Но Петрос до сих пор не мог забыть маму в большой красной шляпе, ее отражения в зеркале и немого вопроса в глазах, нравится ли ему Он положил тогда голову на плечо маме, и его тоже закрыла своей тенью красная шляпа.